Я:
– А сколько?
Дин:
– Не знаю. Штуку. Может, больше.
«Штука» значит «тысяча». Очень много.
Если бы у меня была штука фунтов, я бы купил билет и папе, и Агнес, и бабушке Аме, а на оставшиеся деньги – нормальный кожаный футбольный мяч, который не улетает куда попало, когда по нему бьешь.
Я:
– Ты смотри внимательно. Он точно сюда побежал.
Дин:
– А насчет ножа ты уверен?
Я:
– Спрашиваешь! Вот такой здоровый!
И я расставил руки.
Дин:
– Слушаюсь, шеф. (Так детективы разговаривают между собой. По правде.)
Если убийца бросил нож в реку, его, наверное, давным-давно унесло в море. А вдруг нет? Чесслово, нервное это дело. Не хочу, чтобы убийца выкрутился. Так что мы смотрели во все глаза.
В этой речке даже рыбы нет. Грустно как. Хоть бы несъедобная попадалась. И уток нет, мелюзга переколола утят отвертками. Птенчику ведь много не надо.
А орудия убийства мы так и не обнаружили, только колесо от велосипеда, все ржавое и покореженное. В следующий раз захватим фонарики и перчатки и покопаемся в густых водорослях.
Апрель
Прачечная – это комната, где куча стиралок стоит. Она в подвале Люксембург-хауса. Стиралки ничьи, ими может пользоваться каждый, кто живет в доме. Заплати денежку – и пользуйся. Машины огромные, человека можно целиком запихать. Я как-нибудь попробую, возьму да и засну в барабане. Есть у меня такая давняя мечта.
Стирать можно в любой машине, необязательно в одной и той же. Моя любимая стоит у окна, на ней кто-то написал стихи:
Вертится-крутится маек штук сто,
Когда остановка, не знает никто.
За ними по кругу летят труселя,
Милые яйца мои потом зачехлят.
Мы притворяемся, будто стиха не замечаем, а то мама живо погонит к другой машине.
Постирушка длится дольше ишачьей свадьбы. Мы с Лидией придумали игру – смотрим на соседское белье, что вертится в других машинах. Первому, кто увидел трусы, – сто очков, лифчик – тысячу. Мы ведем себя тихо-тихо, чтобы только мама ничего не заметила, даже кричим и то шепотом.
Я:
– Трусы!
Лидия:
– Где?
Я:
– Вон же, вон! Белые.
Лидия:
– Так это те же самые!
Я:
– Нет, те были в мелкий цветочек. А эти без рисунка. Сто очков!
Лидия:
– Жухало!
А однажды я увидел в стиралке пару ковбойских сапог. Розовых. Леди мыла их в стиральной машине! Здорово! Миллион очков. Лидии теперь меня ни за что не догнать. Чтобы еще раз попались розовые ковбойские сапоги? Да никогда в жизни.
Алтаф такой спокойный, молчит вечно. Никто про него толком ничего не знает. С сомалийцами вообще никто не разговаривает, они ведь пираты. Все тут так думают. Заговоришь, подашь зацепку, где прячешь свои сокровища, а там глядишь, а твою жену задушили, а тебя самого бросили акулам. На уроки религиозного воспитания мы с Алтафом не ходим. Мама против, чтобы в меня пихали всяких фальшивых богов, а мама Алтафа в этом вопросе с ней заодно. Так что вместо религии мы идем в библиотеку изучать материалы школьной программы (на самом деле просто книжку почитать). Первым заговорил я. Мне хотелось узнать, кем, по мнению Алтафа, лучше быть – роботом или человеком?
Я:
– Человеком лучше, вокруг столько всякой вкуснятины. А робот ничего не ест. Обидно даже.
Алтаф:
– Зато робота не убьешь.
Я:
– Это правда.
И мы оба пришли к заключению, что робот круче.
Алтаф, когда вырастет, собирается проектировать автомобили. Видели бы вы его рисунки. Отпад. Он постоянно рисует машины и всякие занятные штуковины вроде вездехода с пушкой, стреляющей назад.
Алтаф:
– Если враги за тобой погонятся, мало не покажется. Это особая пушка с вечным боезапасом. Окна и корпус пуленепробиваемые. Даже если мою машину переедет танк, ей ничего не сделается.
Я:
– Круто! Если такую машину когда-нибудь выпустят, точно ее куплю!
Не думаю, чтобы из Алтафа вышел пират, он и плавать-то не умеет. И вообще воды боится, даже если только по плечи.
Мама не любит телешоу, говорит, слишком много болтовни. Смотрит только новости. А в них каждый день кто-то умирает. Чаще всего какой-нибудь ребенок. То зарежут, как мертвого пацана, то застрелят, то собьют машиной. Одну маленькую девочку съела собака. Показали фото пса – вылитый Харви. Наверное, малышка схватила его за хвост. Ведь собаки набрасываются на людей, только если те их обижают. Похоже, ей никто не сказал, что нельзя дергать собаку за хвост. И вот девочка мертва.
Мама обожает, когда по телевизору сообщают про смерть ребенка. Молится и изо всех сил обнимает меня. Взрослые любят печальные новости, это для них повод помолиться. Поэтому новости всегда такие мрачные. А убийцу мальчика так и не нашли.
Диктор:
– Полиция обращается с призывом к свидетелям.
Я:
– Как ты думаешь, убийца – он какой?
Мама:
– Не знаю. Убийцей может быть кто угодно.
Я:
– Как по-твоему, он черный или белый?
Мама:
– Не знаю я.
Я:
– Спорим, это один из алкашей, что вечно торчат в пабе.
Мама:
– Откуда ты это взял? Лидия, что это ты ему напела?
Лидия:
– Я тут ни при чем!
Убийцы во всем мире на одно лицо. У них крошечные поросячьи глазки, красные и без ресниц, к губе прилипла сигарета. Ну еще, пожалуй, золотые зубы и золотая цепочка на шее. И еще они вечно сплевывают. Наверное, в пабе полно убийц, но нам-то нужен только один, тот, кто убил мальчика. Если мы его изловим, вечность типа вернется к нам и все заработает как положено. Инспектировать пойдем вместе с Дином, он будет меня страховать. Детективы работают парами, так оно безопасней.
Если на тебя нападет собака, надо засунуть палец ей в зад. Там есть особая точка, если нажмешь, челюсти сами по себе разжимаются, неважно, во что пес вцепился. Стоило Коннору Грину нам это рассказать, как все обозвали его собачьим извращенцем.
Кайл Барнс:
– Псидорас!
Брейден Кэмпбелл:
– Псиноеб!
* * *
Натан Бойд может одновременно запихать в рот целых три «зубодробилки». Всякий знает: проглотишь хоть одну – помрешь. А Натану Бойду плевать. Он вообще ничего не боится. Мы вечно подбиваем его сделать что-нибудь еще покруче прежнего.
Кайл Барнс:
– Пробеги по всей школе с криком «яйца-волосня»!
Я:
– Выброси чью-нибудь ручку за окно!
Коннор Грин:
– Оближи вон ту жоханую ложку!
В траве у главных ворот валяется ложка. Вся покореженная и горелая. Самая отвратная ложка на свете.
Коннор Грин:
– Затолкай ее в рот всю целиком и пососи!
Натан Бойд:
– Не буду я ее сосать, и вообще она треснутая.
Кайл Барнс:
– Слабак! Очко заиграло!
Натан Бойд:
– Отъебись. Вытереть ее надо для начала.
Коннор Грин:
– Нет уж. Соси как есть.
Натан Бойд:
– Сам соси. Это ты у нас сосун.
Кайл Барнс:
– Не увиливай! Зассал, да? А трепался, мол, я все сделаю, что закажете.
Я:
– Ага, сам нас просил придумать.
Натан Бойд:
– Да пошли вы все!
И лизнул ложку Хорошенько так лизнул и швырнул на землю. Я уж думал, его вырвет, но нет, удержался.
Кайл Барнс:
– Так ты только лизнул! А пососать?
Натан Бойд:
– Сам соси!
Эту ложку кроме него никто не лизнул бы. Даже не прикоснулся бы. В седьмом классе Натан Бойд – самый отчаянный. Тут все так думают. Но даже ему слабо врубить пожарную тревогу Если она реально сработает, тут же примчатся пожарные тушить огонь. И даже если ничего не горит, они обязаны все проверить. Если тревога ложная и они найдут виновника, то прямая дорога за решетку Ложный вывоз – преступление, потому что, пока пожарные ковыряются с проверкой, где-то может вспыхнуть настоящий пожар и погибнут люди.
