– Все упаковано, распоряженья отданы. Вы должны лишь приказать, чтоб запрягали, – добавил де Брюн, не поняв, чем объясняется долгое молчание зятя. – И не пытайтесь мне доказывать, что сейчас неподходящее для путешествия время года. У меня нет желания ожидать вестей в замке Анделис или в Лувре на протяжении долгих часов и дней, не зная наверняка, когда я их получу.

Он чем-то напоминал рассерженного кабана, готового к последнему сражению. Массивная голова на плотной шее агрессивно наклонилась вперед. Поднимаясь с кресла, он даже забыл опереться на палку. Де Брюн решился бы самостоятельно отправиться в Сюрвилье, если бы Филипп не захотел взять его с собой.

Поняв это, Филипп нехотя согласился.

– Видит Бог, вы тверже мельничного жернова. Я прикажу принести в карету закрытую жаровню и несколько покрывал, чтобы вы не страдали от холода. Мы отправимся в путь, когда откроют юродские ворота.

Удовлетворенный старик кивнул. Ему тоже не нужна была задержка.

Жюль де Видам, младший из одиннадцати детей, подаренных Алисой де Видам своему супругу Роберту, прежде чем она умерла при очередных родах, с самого начала должен был стать священником. Небольшого количества земель и деревень, доставшихся барону вокруг обветшавшего господского дома в Патуа, едва хватало для старшего сына и для приданого пяти дочерям. Поскольку Жюль никоим образом не подходил для военной службы, его ожидала только церковь.

Годы и заботы преждевременно состарили аббата. Хотя ему было чуть за пятьдесят, седые волосы и худое изможденное лицоделали его похожим на семидесятилетнего. Голодная зима в Сюрвилье, приближавшаяся к своему концу, довершила остальное изаставила его усомниться в милости Всемогущего. Почему именно бедняки должны за все расплачиваться?

Немногие озябшие деревенские жители, присутствовавшие в это печальное утро на погребении маленького Жозефа, который, к несчастью для родителей, не пережил тягот прошедших месяцев, плотнее кутались в ветхую одежду. Они мечтали о тепле домашних очагов. Только кое-кто из них обратил внимание на забрызганную грязью богатую карету, остановившуюся около церкви.

Аббат Видам был единственным, к своему изумлению, разглядевшим через кладбищенскую ограду всадника, сопровождавшего карету. Соскочив с коня, всадник открыл дверцы кареты. Неужели гости? Гости к нему?

Почтение, с каким всадник помог старому господину вылезти из кареты, позволяло предположить, что приехали отец исын, хотя внешне они мало походили друг на друга. Затем аббат заметил на лице старшего, тяжело опиравшегося на палку, следы страдания.

– Аббат Видам? – хрипло спросил тот и в ответ на молчаливый кивок головы священника сказал: – Разрешите задать вам несколько вопросов. Мы разыскиваем молодую женщину по имени Фелина!

– Фелину? Дочь Жана? Но... Пройдемте со мной в дом, господа. Он очень скромный, но там горит огонь и стены защищают от пронизывающего ветра. Кажется, в этом году весна никогда не наступит.

Дом аббата, сложенный из балок и камней, пригнулся под свисавшей соломенной крышей. Большую часть одноэтажного здания занимало помещение, служившее одновременно кухней, кабинетом и кладовой. Однако на крюках возле дымохода, где обычно коптилась свинина или колбаса, висели лишь пучки травы. Огонь в передней части очага действительно создавал приятное тепло. Грубо сколоченный стол, две скамьи и кресло с потертым кожаным покрытием, а также конторка, сундук и двустворчатый шкаф составляли всю мебель. Большое деревянное распятье с грубо вырезанным, крестьянским образом Христа украшало оштукатуренную стену возле очага.

– Садитесь!

Аббат пододвинул для старшего гостя кресло поближе к огню и задумчиво поглядел на кипящую в котле жидкость.

– Густой отвар из трав рассчитан лишь на согревание, однако, если вы голодны, я был бы рад предложить вам свое гостеприимство.

Убедившись в том, что тесть сидит удобно, Филипп сразу приступил к делу. Он даже не поблагодарил за предложение мало аппетитной еды.

– Итак, аббат, не можете ли вы сообщить нам, где находится Фелина?

Его бесцеремонность заставила священника стать осторожным.

– Простите, если я не сразу вам отвечу, но не скажете ли мне, что побудило вас узнавать о местопребывании девушки? Что связывает с вами Фелину? И кто вы?

Старик поспешил вмешаться в беседу.

– Я – Амори де Брюн, а этот нетерпеливый молодой мужчина – мой зять, маркиз де Анделис, Филипп Вернон. Фелина жила в нашем доме до... до конца предыдущей недели.

Отец Видам тоже подошел к огню, наслаждаясь теплом, проникавшим в его закоченевшее тело. Однако блаженное состояние не повлияло на его настороженность. Он попытался нащупать взаимосвязь.

– Она была у вас служанкой? Мне странно, что два высокородных господина ищут следы простой девицы, Она вас обокрала? Или существуют иные причины?

Стиснув зубы, маркиз убедился, что Видам не тот простой деревенский священник, которому можно заморочить голову красивой сказкой или примитивным враньем.

– Хотя бы успокойте нас сначала, сказав, что она жива и здорова.

Амори де Брюн вновь дипломатично подключился к беседе.

Аббат Видам пожал плечами.

– Не могу, господа. Фелина исчезла из Сюрвилье в августе прошлого года. Она и ее сестра Бландина покинули деревню ночью, ничего мне не сказав и даже не попрощавшись.

В его голосе слышалась обида на то, что с ним не попрощались.

– И с тех пор вы ничего о ней не слышали?

– Ничего!

Священник заметил в горящих глазах младшего мужчины вспышку такой боли, с трудом подавляемой, что наконец перестал обращать внимание па его раздражение. И снова попросил уточнений.

– Объясните мне все подробней. Я тогда подумал, что обе девушки от отчаянья бросились в реку и вода унесла их трупы. У них не осталось родных в деревне, и никого не встревожило их исчезновение. Деревня жила другими заботами. Я упрекал себя за недостаточное внимание к ним. Фелине я пытался внушить смирение, однако оно мало соответствовало ее характеру.

В печальных глазах Филиппа мелькнула понимающая улыбка. У его маленькой киски имелось немало качеств, но смирением она не обладала. Тут священник не ошибался.

Внезапно охрипшим голосом маркиз произнес:

– В этом виноват я, отец Видам. Девушка тогда угодила под колеса моей кареты и была слегка травмирована. Я взял ее с собой, прежде чем она поняла, что расстается с этим местом. Потом она поправилась и жила в нашем доме.

Его ловкая интерпретация смелой авантюры, в которую вовлекли ничего не подозревавшую девушку, заставила Амори де Брюна плотно сжать губы. В самом деле, лучше не обо всем рассказывать аббату. Однако удовлетворится ли тот подобным объяснением?

Уже следующие слова аббата убедили де Брюна в обратном.

– Должен признаться, господа, меня это все-таки удивляет. Двум благородным господам попадается во время их путешествия молодая крестьянка... К тому же вы ведь протестанты, если я не ошибаюсь?

Строгость одежды старшего и нетронутая гостями чаша со святой водой, стоявшая у двери, позволили священнику определить их вероисповедание.

Амори де Брюн опять подключился к беседе.

– Относительно последнего вы правы. Наверное, вы нас лучше поймете, если я скажу, что Фелина внешне очень похожа на мою умершую дочь Мов. Я полюбил ее как вторую дочь и очень беспокоюсь за нее.

– Почему же она убежала, если вы стали ей отцом и предоставили крышу над головой?

Настойчивость, с которой этот умный сельский священник посыпал солью открытую рану, довела Филиппа до белого каления.

– Она ждет ребенка, аббат, и чтобы вы не задавали новых хитроумных вопросов, отвечу – это мой ребенок.

– Помилуй ее, Святая Дева.

Аббат Видам осенил себя широким крестом.

– Всегда самые невинные и красивые становятся вашими жертвами, благородные господа.

Филипп в гневе ударил кулаком по ладони другой руки.