Сзади раздались выстрелы. Что это?! Так вот от чего он убегал! Альф подскочил с места. Ноги не успели отдохнуть, но надо бежать. Эта война уже надоела! Сколько еще она будет длиться?! Громкий взрыв, эхом разнесшийся по всему лесу, придал Альфреду внезапных сил. Он рванулся в другую сторону, уже не обращая внимания на ветки, траву и лежащие стволы. В гору бежать было сложно, но выбора нет, да и все чаще раздающиеся за спиной выстрелы заставляли ноги самостоятельно принимать решение о движении.

Альфред бежал не останавливаясь. Внезапно стволы деревьев разошлись, и перед глазами всплыло неимоверных объемов поле. Испугавшись неожиданности, Альфред замер на месте. Лес сворачивался в подкову, окантовывая пустое пространство. И с обеих сторон, из леса, начинали медленно выходить войска. Как он мог столько бежать и вернуться назад?!

Началась перестрелка. Три громких взрыва прогремели практически одновременно…

Он проснулся. Поднявшись, сел. Во рту пересохло, хотелось пить, глаза резал свет. Альфред провел руками по волосам – они были мокрые от пота.

Курант тоже открыл глаза.

– Сколько времени прошло? – спросил Альф, прищурившись, глядя на друга?

– Не знаю, – ответил, потягиваясь. – Кажется, я даже вздремнул немного.

– Я тоже. Не вижу ничего – в глазах мутно.

– Минут двадцать, думаю, поспали.

– Да. Пить хочется.

– Пойдем вниз.

Альфред стал вставать с травы.

Война длилась уже два года. Начавшись как военный конфликт, она вяло протекала, не затрагивая жизнь обычных людей, проживающих в стороне от фронтовой линии. Но сейчас появилась вероятность кардинальных изменений. В Маламикском королевстве неделю назад сменилась власть. На короля было совершено покушение. Он умер, и на время военного положения власть в свои руки взял генерал, отвечающий за операции, обеспечив тем самым себе полную свободу действий. А об отрицательном отношении генерала к своим врагам – хеймландцам – было известно изначально. Вся эта ситуация грозила печальным продолжением.

– Я не хочу ехать в университет, – признался Курант, когда они спускались с горы.

– Почему? – удивился Альфред. С его светлой кожей тяжко было находиться на палящем солнце, поэтому он сбавил шаг, когда они зашли под покров деревянной тени.

– Боюсь. У малов генерал почти наверняка решит в скором времени напасть на нас. В Сударбете мы в безопасности. Правительство давно забыло про нас. А Кулас-Тенон находится близко к границе, да и университет это государственный. Там отвертеться уже не получится. Я не хочу на войну.

– Я тоже не хочу. Но попробуй объяснить это родителям.

– Да, это проблема.

– Не трусь. Прорвемся. Будем решать проблемы по мере их поступления, – попытался Альфред поддержать своего друга, но упадническое настроение так и витало в воздухе.

Может, причиной была давящая жара. А может, и действительно грядущие перемены. Они всегда пугают, даже если и ведут к лучшему. Сложно расстаться с имеющимся – ты уже привык, все знаешь. Менять известные проблемы на неизвестные – не тема для радости. Не каждое изменение несет новые проблемы, но зачастую именно так и происходит. Хотя так происходит всегда, только не сразу эти новые проблемы заметны становятся.

Глава 2

Утро у Альфреда просто не задалось. Всю ночь перед поездкой он от волнения не мог заставить себя уснуть. Проворочавшись в неудобной кровати и устав валяться, часам к пяти, окончательно забросил попытку уснуть, отправился бродить по дому. Спустился на первый этаж, дошел до кухни, нашел пирог – рядом с ним и остался до утра.

В районе семи часов на кухню спустился отец – высокий и полный мужчина с короткими, как у его сына, белыми волосами.

– Ты чего тут сидишь? – спросил он хрипловатым заспанным голосом.

– Да чего-то не смог заснуть.

– Весь пирог съел?

– Нет, еще осталось немного.

– Иди, поспи чуть-чуть. А я пока доем, что осталось, – добавил он, выталкивая сына с кухни и усаживаясь за высокий стол из темного дерева.

Завалившись в мягкую и очень удобную кровать, вымотанный за ночь Альф моментально уснул.

В десять часов его разбудила мать:

– Вставай, вам выезжать через два часа уже.

– Я не хочу. Я не выспался.

– Не ной! Это не меняет сути дела. Вставай.

Она отдернула шторы и стала стягивать одеяло. Какое противное действие! Неужели нет более гуманных методов?

Альфред свалился с кровати, повернулся на спину и продолжил спать, только на спине и на полу. Сообразив, что все-таки надо вставать, перевернулся на пузо, встал на четвереньки и пополз к двери.

– Надо проснуться, надо проснуться, – подтянул спадающие штаны пижамы, – надо проснуться, проснуться.

Отворил дверь. Перед глазами уходила вниз лестница на первый этаж. Спускаться с нее на четвереньках может быть чревато трагедией. Развернув ноги, сел. Ладно, деваться некуда, надо собраться и ехать.

Внизу уже все что-то делали: бегали, собирали вещи, упаковывали их в чемоданы. Утренне-отвратительное настроение не позволило Альфреду пройти молча мимо всего это торопливого собирательного хаоса.

– Вы мне, что ли, вещи собираете?

– Ну а кому сегодня уезжать надо?! – ответил ему отец.

– Там тепло. Зачем мне свитер? – заныл парень, морща лицо.

– Там же бывает зима. Привык, знаете ли, в тепле весь год греться.

– Ну мам...

– Не спорь с матерью! – вступился отец за свою супругу.

– Я ему, знаете ли, этот свитер специально у Брозиста заказывала, а он еще и брыкается.

– Иди есть. Мы за тебя всю работу сделали, пока ты телеса мял, так что будь добр быть нам благодарным.

Альфред кивнул, буркнул тихо “спасибо” и пошел на кухню.

– Там пирог – ешь, – крикнула из комнаты мать.

Яблочный пирог большой съедобной шайбой стоял посреди стола. Его просто невозможно было не заметить. Как будто, не скажи она этого, Альф остался бы без еды!

Налив себе чая в кружку, разрезал пирог и сел завтракать. Запах шарлотки он почувствовал еще в своей комнате, но, будучи совершенно сонным, не осознал, чего теряет, просиживая лишние секунды на лестнице, да прохлаждаясь в кровати. Если б он не тормозил, то смог бы еще раньше ощутить божественный вкус маминого пирога. Но с утром не поспоришь. И как он только сможет провести целый год без этих маминых вкусняшек? Хотя... он с радостью променяет вкусности на отсутствие маминых заморок.

Несмотря на всю зримую радость, непроснувшийся организм не мог принять в себя много еды. Но все же мягкий, слегка кисловатый от покупных яблок пирог волшебным вкусом породил внутри Альфреда хорошее настроение радостного утра (как бы ни поражало это своей невозможностью).

– Ты почему ничего не поел? – воскликнула мама, зайдя на кухню и увидев, что съеден только один кусок пирога.

– Не хочу чего-то. Не проснулся еще.

– Надо поесть. Дорога долгая предстоит.

“Хорошо, что надо, – подумал Альфред. – Ну вот как я запихну его в себя, если не хочу?! Нет, скорее уезжать отсюда!”

“Как будто нельзя с собой этот пирог взять и в дороге поесть?!” – все еще возмущался в уме Альфред, поднимаясь в комнату, чтобы собрать то, что нужно было одному ему и что за него никто не соберет. К тому же он уже понял, что бессмысленно стоять внизу и пытаться руководить сборами. Возможность изменить сделанное родителями была для его сил на параллельной улице дозволенных действий.

Альфред поднялся по лестнице, отворил дверь и уставился на комнату, в которой провел все свои восемнадцать лет жизни. Когда дом строился, эта комната выдалась достаточно большой, но родители Альфа решили, что новорожденному большая комната не нужна, понадобится, только когда в школу пойдет, поэтому половину комнаты отделили стеной и сделали по иную сторону рабочий кабинет для отца. Верки Сноу был известным человеком в стране: его философские статьи были основной пищей для всего думающего населения.

Когда же Альфред пошел в школу, за комнату никто не взялся – деньги в семье были, но нанимать рабочих не хотелось, а собственные руки никак не могли дойти до перепланировки. Первые пять лет обучения в школе Альф провел в маленькой комнатке с одним окном. В ней даже не помещались стол и кровать вместе – пришлось сооружать двухэтажную систему, у которой сверху – ложе для сна, я внизу – рабочее пространство, перманентно сдобренное творческим беспорядком. Писать у мальчика не получалось, хотя он много раз и пробовал, глядя на отца, но вот любовь к бумажному хаосу оказалась врожденной.