– Да кого вы в свидетели-то берете?! Дед Сендор не спит уже несколько лет! Ему от бессонницы видится ерунда уже какая-то.
– Люди говорили, что одежда у него в крови была вся.
– Так, мож, поранился он, когда пожар-то тушил, – стояла на своем старушка.
– Ну вот и посмотрим мы, есть ли раны у него.
– Баба Оля, вы ж сами говорили, что слышали, как он проснулся. Он не одевался, и вы побежали за ним, что голый он. А он-то не голый был. Что ж тогда? В одежде он, что ли, спит?
– А может, и в одежде! Всяко странно в голове твориться может.
– Баба Оль, – как можно мягче говорил второй голос, – давайте мы не будем спорить. Мы возьмем его, опросим, посмотрим на наличие повреждений на теле. Если не виноват он – отпустим.
– Да не делал он ничего...
– Вот мы это и посмотрим.
– Что случилось? – Нортон не выдержал и вышел к разговаривающим.
– Майкл, – кинулась к нему Олдулина, – клевещут они, что это ты в доме-то всех поубивал там, а потом еще и поджег.
– Так точно – поджог от свечи совершен был – на кухне их обоих нашли зарезанных.
– Если докажем, что ты это, – гнить тебе вечно в темнице. А за убийство беременной так и вообще расстрелять могут.
– Майкл, – не верила старушка, – ну скажи же, ведь не ты это был-то?
– Нет, баба Оля, не я, – смело ответил Нортон. – Не ходил я в тот дом ночью. Злость имею на них, а в дом не ходил. Я ж не убийца, да чтоб еще и беременных убивать!..
– Вооот. Сам признаешься, что зло имел на них.
– Ну так зло-то иметь никому не запрещено, – заступалась Олдулина.
– Зато, баба Оль, убивать запрещено. И поджог устраивать.
– Майкл, ну скажи ты им!
– Да что тут говорить-то? Я знаю, что не я это был. Доказать что они смогут, коль не убивал я? Так вот пусть ведут, куда они там хотят, да смотрят – я это или не я. Чего бояться-то?
Часть 3. К
Глава 0
Курант сидел в большом каменном мешке, не зная, когда это кончится и чем… и кончится ли вообще. Сегодня прошло как раз два года, как вышедшая из Кулас-Тенона колонна экипажей была разбита маламикцами. Он тогда потерял своего лучшего друга. Где сейчас Альфред – это главнейший вопрос, который тревожит его на протяжении всего этого двухлетнего пути.
Как быстро все поменялось. Вот они уехали учиться. Учились, веселились, радостно жили. Ничего ведь не предвещало беды. Хотя… три месяца без писем из дома – вот первейший знак катастрофы. А если бы он не позволил Альфреду убежать домой? Что бы это могло изменить? Да ничего по сути своей. Разве что в этом случае они не узнали бы, что родители погибли. Тогда было бы не так страшно провести в темнице эти два года, зная, что где-то там, далеко, твои родные живы, здоровы и радуются жизни.
Хотя… вот сейчас он не знает, где находится Альфред. Но от этого – не легче. Он слабо уверен в том, что его друг радостно живет где-то в глубине страны, которая – не известно даже – существует ли еще. Хотя, наверно, существует: охранник – единственный человек, которого он видит, благо, разговаривающий на хеймском языке, – давно бы сообщил ему «радостную» новость о падении его родины. Но охранник молчал. И пока он молчит, есть надежда, что Хеймланд продолжает биться за свои земли.
Что бы это могло изменить? Да ну ведь на самом деле – ничего. Их точно так же отправили бы на войну, точно так же колонна была бы разбита. Разве что с другом своим он провел бы на месяц больше времени, чем сейчас. А ведь надо было просто сбежать им вместе из университета и скрыться в глубине страны. Это же можно было сделать – на товарных поездах, либо пешком. Вариантов много, но они теперь не имеют смысла, когда сам он в тюрьме, а место нахождения Альфреда – неизвестно.
Да и как бы они сбежали из университета, если даже подозрения не было на такое развертывание событий. Все это произошло столь неожиданно.
Ну и кто же, интересно, теперь сильный? Хотя сейчас Курант как раз вершина сильного существа. Или типичный пример псевдосильного. Люди бывают двух типов – живущие для себя и живущие для других. И живущий для себя – сильный. Но если задуматься о справедливости, то союза сильного и слабого вообще не должно быть в природе. Ведь одному человеку должна доставаться одна жизнь – без разницы, его или чужая. И когда один человек живет для себя, а второй для него, то подрывается весь баланс жизни. И исходя из этих соображений, Курант проживает жизнь только для себя одного, хотя и жизнью назвать это сложно.
С грохотом открылся замок верхней двери в подвальный коридор, прервав однотипные размышления Куранта. Кто-то спускался по лестнице. Но кто – видно не было – освещался только небольшой пятачок каменного пола посреди комнаты – солнечное дарование золотой радости одинокому пространству.
Кто-то гремел цепями. Курант знал, что это были кандалы. Неужели в соседнюю камеру кого-то посадят? Неужели?!. Радость сменилась разочарованием. Он не знал – радоваться ему новому соседу или нет. Каждый раз к нему сажали хеймских пленников. Он рассказывал им о своей жизни, узнавал новости с поверхности, с фронта. Но каждый раз – наутро – эти посылки свежей информации расстреливались как раз возле стены, основание которой служило верхним углом камеры Куранта. Когда происходили массовые расстрелы, даже кровь просачивалась по стене внутрь этой каменной коробки.
Лязг металла смешался с глухими ударами плоти о камень – трое из пяти падают с этой лестницы, будучи в кандалах. Курант и сам рухнул кубарем с самого верху. Расшиб локоть так, что рука потом не двигалась с месяц. Но это все была ерунда по сравнению с двумя годами заключения. Наверное, он сейчас готов переломать все руки, заодно и ноги с головою себе, если за это ему воздаруют свободу. Но это было все несбыточными мечтами. Эти малы не способны на жалость.
Звук стих – вероятно, заключенный смог остановиться где-то на середине. Вот, вот они уже рядом. Надо спрятаться, не любопытствовать, чтоб не получить кнутом по лицу, как это было уже много раз. Надо сделать вид беспомощного, лечь в угол и притвориться сонным.
Курант лежал спиной к двери и слушал, как мимо его камеры проходит новый заключенный с охранником за спиной. Открывается дверь камеры, он заходит вовнутрь, с него снимают кандалы. Сейчас на обратном пути охранник пройдет и спросит, жив ли он.
– Эй, ты там живой еще?! – как все одинаково.
– Так точно, – ответил Курант и закашлялся. Кашель, к сожалению, был не притворным.
Теперь он уходит, медленно поднимаясь по высокой лестнице. Щелкает замок, скрипят петли, после чего раздается грохот задвигающегося внешнего засова. Теперь можно. Курант вскочил с пола и подбежал к решетке. Темно, но он уже привыкший. Новый заключенный сидел, спиной прислонившись к решетке камеры.
– Эй, – окрикнул его Курант, – как тебя зовут? Кто ты?
Сидящий напротив обернулся. Короткие белые волосы, высокий рост, худой… Курант похолодел, разглядывая его лицо. Руки задрожали, и он осел, держась за прутья.
– Альфред! – заорал он радостно, забыв о том, что сверху его могут услышать охранники. – Альфред! Это ты! Ты живой!!! Как ты здесь очутился?! Как… как… – от волнения он не смог ничего говорить, он задыхался от подступающего к горлу кому.
Но сидящий в соседней камере парень не среагировал на этот выплеск эмоций. Он так же ровно продолжал смотреть на своего соседа, не понимая его поведения.
– Альфред, – заговорил парень, когда смог подавить подкатывающие слезы, – это же я – Курант. Ты не узнаешь меня? Альфред.
Он подполз к самой решетке, чтобы тот мог рассмотреть его лицо получше, поднял грязные рыжие волосы с глаз, оголив лоб. Но сосед не реагировал.
– Альфред, – в сердце Куранта забилась жилка паники, – Альфред, ну скажи хоть что-нибудь, Альфред.
И он ответил. Но ответил не на своем, на маламикском языке. Курант не знал, но почувствовал, что парень хочет донести ему, что ничего не понимает.
– Как же так? – растерялся рыжий. – Не может быть такого! Альфред!!! Альфред, посмотри же!!! Ну это же я!!! – снова стал орать он, тряся решетку камеры. – Альфред!!! Альфред!!!
