— Но это же аквамарин!

— Не просто аквамарин. Это аквамариновая гемма. На ней вырезан профиль моей жены. И очень удачно. Схвачено даже выражение лица. Она была, знаете, очень интересная женщина. Я подарил ей эту гемму за год перед войной, в день ее рождения… А когда вернулся в Ленинград, то узнал, что она погибла в блокаду…

— Так, значит, Саша…

— Да, Петя. Саша мой родной — сын… И я решил…

Голос Андрея Ивановича заглушил порыв ветра, а вскоре Валерий услышал удаляющиеся, шаги.

— Так вот кто отец Сашки! А я-то, я-то осел… Но, значит, мать у него не родная. Вот история! А что, интересно, решил Андрей Иванович? И что тут решать?

Однако тогда этого Валерий так и не узнал. Зато узнал другое. За день до отъезда из Урбека он упаковывал с братом образцы минералов. Разговор зашел об Андрее Ивановиче. Валерий надеялся, что брат расскажет ему о решении геолога. И сам заговорил о военных годах. Но Петр Ильич стал рассказывать о фронтовых делах Андрея Ивановича и как бы между прочим сказал:

— Недаром у него звезда.

— Какая звезда? — не понял Валерий.

— Звезда Героя. Разве не знаешь?

Валерий чуть не подпрыгнул от изумления:

— Звезда Героя? Значит он — Герой Советского Союза? И молчит?

— А что же он должен каждому докладывать об этом?

— Нет, не каждому, но… Хоть намекнул бы как-нибудь.

— Зачем? Разве и так не видно?..

Валерий обернулся к геологу и будто впервые увидел шрам на виске, густые сдвинутые брови и широкий, твердо очерченный подбородок.

«Да, таким и должен быть Герой Советского Союза, — мысленно сказал он себе. — Незачем надевать ему Золотую Звезду. И без нее ясно, что это за человек».

Золотая Звезда… О ней вспомнили сейчас и в другом конце самолета, где давно уже шел разговор о последних днях, проведенных на базе экспедиции. Он был прерван появлением Ваи.

Но вот Наташа поудобней устроилась на своем рюкзаке и тихо окликнула Сашу:

— Саша, ты обещал мне рассказать о Золотой Звезде Андрея Ивановича.

Саша отвел глаза от далекой земли и сел возле Наташи.

— Да, я узнал об этом в тот самый день… — Саша взъерошил волосы и надолго задумался.

Как рассказать ей о том, что произошло в тот день? В самый счастливый день его жизни. Он начался сильным ветром и небольшим дождем, который напомнил Саше о приближающейся осени и скором отъезде. Но к обеду дождь прекратился. Ветер быстро подсушил деревья, и Андрей Иванович предложил ему пройтись по лесу.

Мальчик с радостью согласился. Голова у него еще кружилась от слабости. Но чувствовал он себя уже хорошо. И только предстоящая разлука с Андреем Ивановичем омрачала его настроение и заставляла молча идти по узкой тропинке, петляющей под высокими шумящими деревьями. Молчал и геолог. Он усердно обламывал сучья с сухой ветки пихты и о чем-то сосредоточенно думал.

Но вот тропинка вывела их к небольшому ручью, и Андрей Иванович остановился.

— Посидим, Саша! — сказал он, опускаясь на ствол поваленного дерева.

Саша примостился возле него. Немного помолчали.

— Ну, как голова? — спросил Андрей Иванович, заглядывая ему в глаза.

— Теперь ничего. Только кружится немного.

Андрей Иванович обхватил его за плечи и привлек к себе.

— Ну, вот и заканчивается твоя первая геологическая экспедиция. Скоро будешь дома. Хочется домой-то?

— Как вам сказать, Андрей Иванович, — ответил Саша со вздохом. — Скоро в школу…

— Ты что же… вдвоем с мамой живешь?

— Да, больше у нас никого нет.

— Соскучился, наверное, по маме-то?

— Что я, маленький, что ли!

— По матери скучают и взрослые люди, — возразил Андрей Иванович и замолчал.

С минуту было слышно лишь, как журчит вода в ручье, да шумят вверху могучие деревья. Но вот геолог заговорил снова:

— А у тебя фотографии ее нет, Саша?

— Чьей фотографии?

— Мамы твоей.

— Нет, здесь нет. А что?..

— Да просто так, — ответил Андрей Иванович и снова замолчал.

Сверху по-прежнему доносился могучий гул ветра. Тайга шумела, как разбушевавшееся море, и Саше казалось, что это звучит ее последняя прощальная песня.

— Саша, — вновь заговорил Андрей Иванович. — Ведь мы с тобой друзья?

Мальчик недоуменно посмотрел в глаза геолога и молча кивнул головой.

— И ты мне веришь? — продолжал тот глуховатым голосом.

— Андрей Иванович, зачем вы это спрашиваете? Вы же знаете, что вы для меня…

— Видишь ли, Саша, — перебил его геолог. — Мне надо поговорить с тобой как мужчине с мужчиной по… очень важному делу.

— Я слушаю вас, Андрей Иванович…

— Я хотел спросить тебя, Саша, вот о чем… Во время твоей болезни я нечаянно обнаружил у тебя маленький малахитовый глобус… Скажи мне, как попала к тебе эта вещица?..

Саша вздрогнул:

— Глобус?.. Он у вас? Вы его никому не отдали?

— Нет, Саша, я сохранил его. Но откуда он у тебя?

Саша немного помолчал, а потом тихо ответил:

— Этот глобус дала мне мама и сказала, что это единственная память о моем отце. Я никогда не видел своего отца, Андрей Иванович… Нет, видел, но… не помню его совсем. И потому глобус этот мне очень дорог…

— А ты знаешь, что у него внутри?

— Да… То есть я видел, что в нем. Я нечаянно раскрыл его однажды и увидел красивый камень. А на камне чей-то портрет…

— И что же ты подумал об этом? — спросил Андрей Иванович в сильном волнении. — Что тебе сказала об этом мама?

— Она… ничего не сказала мне. А я… тоже не знаю, что это за камень. Но портрет… Понимаете, Андрей Иванович, портрет мне почему-то очень знаком, Я где-то видел это лицо. И не просто видел…

Саша замолчал.

— Да, ты не просто его видел, Саша, — сказал Андрей Иванович тихим голосом. — Это лицо твоей матери.

— Как… Что вы говорите?! А почему вы это знаете?..

— Потому что… Потому что отец твой не погиб, Саша. Он… Одним словом — милый мой мальчик!.. Сашулька… Ведь ты мой сын… Понимаешь ты это?.. Сынок мой!.. Я искал тебя столько лет! Я объехал полсвета. И вот… — голос геолога прервался.

А Саша вдруг выпрямился, поднял глаза кверху и будто в тумане увидел густые сросшиеся брови, большой высокий лоб и такие дорогие, такие родные глаза, что сердце его сжалось, дыхание остановилось от волнения, а руки сами потянулись к широким плечам отца. Он вспомнил, что когда-то давно уже видел это лицо, эти упрямые складки возле губ, этот большой с горбинкой нос. И когда заметил, что в глазах отца блеснули слезы, бросился к нему на грудь и задохнулся в счастливых рыданиях.

— Папа!.. Папа… — повторял он тихим беззвучным шепотом, — Я вспомнил все!.. Я вспоминал это все время. Я знал, что найду тебя. Я вспомнил, вспомнил!.. У тебя была мягкая коричневая куртка и потом… у нас были рыбки… Да? Смешные красненькие рыбки…

— Да, сынок, да. У нас был большой аквариум. Мы купили его в день твоего рождения, когда тебе исполнилось два года. И мама… — он запнулся…

— Мама… — Саша поднял глаза на отца и вдруг ясно вспомнил, как давно-давно он вот так же лежал на этих теплых мягких коленях, видел эти густые брови, широкий крутой подбородок и чуть прищуренные ласковые глаза. А рядом с ними были другие глаза — огромные голубые глаза его матери. Ему показалось даже, что он слышит ее голос, видит ее улыбку, чувствует запах ее волос. Он будто снова ощутил нежное прикосновение ее мягких, теплых рук…

— Мама! Я помню ее… Помню!

— Что ты помнишь, сынок?

— Я помню, как она смотрела на меня. И еще — как пахли ее волосы…. Но где она теперь… наша мама?

— Теперь ее уже нет… Ее отняла у нас война. Она погибла от фашистской бомбы вскоре после того, как я ушел на фронт…

Андрей Иванович тяжело вздохнул и опустил голову. Саша молчал. Его мучил теперь один вопрос. Но он не знал, как о нем заговорить. Наконец он сказал:

— А кто же…

Отец погладил его по голове.

— Ты спрашиваешь о матери, с которой теперь живешь?

Саша молча кивнул.

— Это, Саша, твоя вторая мать. И ты не стесняйся называть ее матерью. Я никогда ее не видел, но готов встать перед ней на колени и от всего сердца поблагодарить за то, что вырастила тебя таким, какой ты сейчас.