— У меня в шесть вечера клиентка.

— Успеешь. Билет я дам тебе прямо сейчас. — Он немного помолчал. — А потом отпразднуем. Расскажешь мне о твоей Новой Цели. О всяких тайнах и загадках, которые тебе предстоит узнать сегодня вечером. И мы сможем поговорить о будущем.

— Ладно, я приду, — сказал Кид. — Отверчусь и приду.

— Отлично, — кивнул Джек. — Я рад.

Он шагнул к Киду, и они пожали друг другу руки — крепко, от души.

— А вот теперь давай-ка еще пять раз, — объявил Кид и указал на штангу.

Джек поморщился, но Кид был непреклонен.

— Ты уж прости, партнер, но придется сделать еще два раза по пять.

Он летел. Сначала ему казалось, что это красиво.

Он слышал свист воздуха, обтекающего его тело, хлещущего по ладоням раскинутых рук и босым ступням. Он видел крыши домов, видел синее небо — далеко, до самой реки. Видел сады на крышах в яркой палитре начала лета — желтые, лиловые, розовые пятна. Мелькали окна, а за ними мерцали экраны телевизоров, поблескивали кастрюли и сковородки с готовящейся едой. Ему неожиданно открывалась жизнь, не предназначенная для посторонних глаз.

Но прекраснее всего была тишина. Сказочная, чудесная тишина.

Он не понимал, что происходит. Не знал, откуда у него такая способность. Он знал одно: это волшебство. Все двигалось так медленно. Весь мир был объят нежной дымкой. Все казалось нереальным.

А потом все перестало казаться красивым.

И нереальным казаться перестало.

И он не летел. Он падал.

Внезапно он вспомнил. Краткая вспышка воспоминаний. Кто-то в его квартире. Выводит его на балкон. Он вспомнил слова. Всего несколько слов…

«Я люблю тебя».

Теперь все задвигалось быстрее. Не осталось красивых крыш. Он видел только унылые стены домов со щербатыми кирпичами и исцарапанными бетонными блоками. Ветер резал ему глаза, ослеплял его, и он больше не мог видеть тайные миры людей. Его руки и ноги уже не были раскинуты, он пытался удержаться за воздух, пытался остановить то, что остановить было невозможно.

В его сознании возникли другие слова. Он стоит на балконе. Смотрит по сторонам.

«Почему ты не любишь меня?»

Еще быстрее. Еще. Все стало неуправляемым. Его завертело. Быстрее, быстрее, быстрее.

Чей это был голос?

«Я люблю тебя…

Почему ты не любишь меня?»

Звуки слились воедино, оглушили его: сирены автомобилей, визг шин, лай собак. Крики людей. Чей-то вопль. Жуткий вопль, исполненный боли, разорвавший воздух, пронесся над городом. Сирена смерти.

Это был его вопль. Чем ближе надвигался несущийся навстречу тротуар, тем громче и ужаснее звучал его крик. Идущая по улице парочка шарахнулась в сторону, вильнула машина, сбив металлические мусорные баки. Его полет прервался, вылетели изо рта зубы, расплющился нос, треснул череп, вдребезги разбились кости рук, ног, таза, спины.

Крик прекратился.

На миг наступило безмолвие.

А потом возник еще один летний цвет — яркий, дико-алый, расплывшийся по грязно-серому нью-йоркскому тротуару под его телом. Кровавое пятно поползло к водостоку, струи растеклись по свежеположенным заплаткам асфальта на проезжей части.

Латрелл Спрюэл забил свое двенадцатое очко в четвертой четверти. Он красиво прошел под корзиной, потом сделал небольшой легкий прыжок, находясь футах в пяти, и бросил мяч над выставленными вверх кончиками пальцев Джейлена Роуза. Толпа болельщиков взревела, а Спрюэл победно вскинул руку, сжатую в кулак. «Никс» вышли вперед на восемь очков — это был самый большой отрыв за весь матч.

Обычно Джек Келлер во время игры «Никс» в серии плей-офф не мог находиться нигде, кроме «Мэдисон-скуэр-гарден». И сидел он на своем обычном месте — во втором ряду, в углу, прямо под корзиной любимой команды. Ему нравилась наэлектризованность трибун, нравилась компьютерная графика на табло, нравились девушки из команды поддержки, выступавшие перед игрой, нравилась и большая часть игры. Сегодня, по идее, Джек должен был ощущать себя как в раю. Его любимая команда вела в счете. Играл Регги Миллер, Спрюэл атаковал корзину так, как мог только он, и бросок из-за боковой оказался удачным. Игра близилась к концу, а «Никс» вели с самого начала. Они и выглядели как победители. Но когда прозвучала финальная сирена, и игра завершилась со счетом 103:98 в пользу «Никс», и для них открылась дорога в Лос-Анджелес, где они должны были в финале встретиться с «Лейкерс», Джек не поддался эйфории, бушевавшей вокруг него. Он почти не замечал Алана Хьюстона, бегающего по периметру площадки с поднятым высоко над головой мячом. Он не видел, как Спри хлопает по выставленным ладоням запасных игроков, не слышал радостных восклицаний своих давнишних приятелей, страстных болельщиков — обладателей сезонных билетов, местных билетеров, уличных торговцев, которые поздравляли его. Он даже не чувствовал, как его хлопают по спине. Повсюду вокруг люди обнимались, кричали, а Джек не спускал глаз с пустого сиденья рядом с ним — с места, которое оставалось незанятым с самого начала игры. Толпа стоя вызывала игроков на площадку, чтобы они присоединились к всеобщему ликованию. Джек порывисто вышел из зала, покинул зрелищный комплекс, выбежал на Восьмую авеню, выхватил из кармана сотовый телефон и, прикрывая трубку, поскольку было очень шумно, набрал номер.

Он был ужасно зол.

Джек терпеть не мог безответственность. Он терпеть не мог, когда пропадал зря билет на игру с участием «Никс». А особенно ему не нравилось, когда его обманывали.

За время игры он звонил дважды. Первый раз после первой четверти, второй раз — когда истекла половина матча. Оба раза он слышал одну и ту же запись на автоответчике и оба раза не оставлял сообщений. И вот теперь в третий раз за вечер автоответчик выдал все то же: «Здравствуйте, это Кид. Простите, сейчас я ответить не могу, но скоро буду дома, поэтому, если вы назовете свое имя и номер телефона, я вам перезвоню, как только смогу. Пока».

На этот раз Джек оставил сообщение.

— Это Джек, Кид, и ты по уши в дерьме. Хорошо бы тебе иметь очень-очень веское оправдание для того, почему ты не явился на игру. Будь я проклят, очень веское. Скоро я буду дома. Позвони мне, как только появишься. — Он немного помедлил и, не сдержавшись, добавил: — Отлично попраздновали. Спасибо.

Нажав клавишу подтверждения вызова, он покачал головой, свирепо пробормотал: «Черт побери», — и даже не услышал, как какой-то болельщик совсем рядом с ним осведомился:

— Эй, в чем дело? За Индиану болел, что ли?

Джек убрал телефон в карман брюк и быстро зашагал от центра города. Он миновал примерно двадцать кварталов, и только потом его ноги стали уставать. К этому времени он уже находился слишком далеко от «Гардена», чтобы вызывать такси. Еще через десять минут он вежливо и рассеянно поприветствовал консьержа Рамона, еще одного фаната «Никс». Джек был настолько зол и настолько поглощен размышлениями о том, что же могло случиться, что не заметил, как за ним кое-кто наблюдает.

Кто-то стоял на противоположной стороне улицы, в тени невысокой березы на углу. Кто-то ждал возвращения Джека домой. И был готов ждать столько, сколько нужно.

Кто-то очень давно ждал того, что должно было случиться.

На долю Пейшенс Маккой выпало немало плохих ночей за последние двенадцать лет.

Была ночь, когда Кармен Марии Мендес, совершенно безобидной трансвеститке, чье настоящее имя было Алонсо Хорхе Мендес, кто-то умудрился отрезать яйца и засунуть ей (ему) в рот. На этот вызов Маккой выехала со своим напарником, новичком, здоровенным белым парнем по имени Джонни Джонсон. Когда они прибыли на место преступления, в туннель под хайвеем, Джонни только глянул на первую в своей жизни жертву убийства, и его стошнило прямо на труп.

Это было паршиво.

Нельзя было назвать необыкновенно удачной и ту ночь, когда она ответила по телефону на звонок сотрудника небольшой брокерской фирмы «Пти и Бандье» с Уолл-стрит. Этот служащий сообщил, что в офис ворвался недовольный клиент и грозит убить всех, кто имел отношение к его сделке, на которой он потерял двести шестьдесят пять тысяч долларов. К тому времени, как туда прибыла Маккой, клиент разбушевался еще пуще. Он застрелил троих брокеров, четвертого серьезно ранил в плечо, а потом направил пистолет на себя и вышиб себе мозги.