— А ведь это не шутка, — шепнул Кол Джастину. — Спорим, этот лицемер действительно хочет, чтобы они так и сделали.

После собрания дети устремились в холл. Конни бежала за Анниной, желая скорее узнать, заметил ли уже мистер Квик их коллаж. Они налетели на Кола, который в бешенстве смотрел на кучку журналистов в вестибюле.

— Смотрите! — взорвался он. — Они просто сняли нашу работу и повесили этот проект нефтяного танкера! — Он побелел от ярости и даже не пытался говорить тише.

Услышав шум, мистер Джонсон подошел к ним.

— Я боялся, что что-то подобное может случиться, — сказал он, и глаза его сверкнули от гнева. — Должно быть, она провернула это, когда увидела, что мы пошли в зал.

Миссис Хартли почуяла неладное и подошла к группе.

— Все так хорошо проходит, правда? — залилась она. — Мне пришлось кое-что снять, Терри, чтобы освободить место для победившей картины, но я прослежу, чтобы все повесили обратно, как только мы закончим здесь фотографироваться. — Они не двигались с места, и миссис Хартли пришлось сменить курс. — Терри, вам лучше вернуться в класс и отпустить учеников домой. Родители уже приходят забирать своих детей. — Она неопределенно махнула в сторону главного входа, где на самом деле еще не было ни единого ожидающего, а потом вернулась, чтобы перехватить Рупу, которая тщетно разыскивала работу сестры. Мистер Квик позировал перед камерами, одной рукой обнимая Урсулу и в той же руке сжимая увеличенный чек с большим количеством нулей.

— Пойдемте, — устало сказал мистер Джонсон. — Думаю, мне следовало догадаться, что так случится.

Он махнул им, чтобы они тоже возвращались в класс. Конни потянула Кола за руку, боясь, как бы он в безрассудстве не натворил чего-нибудь.

— Пойдем, Кол. Не всегда последнее слово будет оставаться за «Аксойлом».

Синьор Антонелли переехал в маленький домик доктора Брока, чтобы освободить место для семьи Конни. Конни все реже и реже видела итальянца, который руководил оперативной группой по общению с сиренами. Синьор Антонелли рассказал, что учит драконьих всадников отражать атаки сирен малыми силами, потому что не уверен, что они смогут убедить сирен занять мирную позицию.

— Carina [32], ты что-нибудь слышала от них? Что они делают? — спрашивал он ее каждый раз, когда они встречались.

Конни снова стала посылать им сообщения, теперь через Мью, но не получала определенных ответов.

— Я не знаю. Я действительно думаю, что я должна пойти к ним снова, — сказала она ему.

— Нет, нет! — запротестовал он, беря ее за руку. — Это такой риск — тебе нельзя!

— Вот и доктор Брок сказал мне то же самое, и Советники, — констатировала Конни.

Она выглянула из кухонного окна: стоял тихий зимний день. Никаких признаков бури не было видно, ничего, что предвещало бы появление Каллерво в этих краях, как сообщали ей сирены.

— Но что еще я могу сделать? Я не могу сидеть сложа руки, ожидая, пока сирены отнимут новую жизнь или нанесут удар по более крупной цели, вроде танкера или чего-то в этом роде.

— Pazienza [33]! — увещевал ее синьор Антонелли, погрозив пальцем. — Universale più importante [34], чем даже эта маленькая полоса побережья — più importante, чем обнаружение la sirena [35].

Конни застонала. Все твердили ей, что нужно затаиться, но ей не казалось правильным ставить себя выше жизней морских животных и птиц, на которых отразится любая катастрофа. Что будет с Мью и ее стаей? Она чувствовала двойную ответственность за них теперь, когда Скарка больше нет. Как она будет жить дальше, если найдет Мью плавающей в мазуте у порога своего дома? Что будет с людьми, которые работают на «Аксойл»? Что она испытает, если еще кто-нибудь пропадет? Однако теперь, когда приезжала ее семья и никто из Общества не хотел отпускать ее к сиренам, у нее не было другого выбора, кроме как вести себя так, будто все было в порядке. Поездки в гости к сиренам были совершенно исключены.

Ее родители и брат Саймон приехали в тот же день, чтобы отметить Рождество вместе с Конни и Эвелиной. Саймона после каникул переводили в новую школу-интернат в Англии, поскольку из школы в Маниле его выгнали после какого-то загадочного происшествия со змеей. Такое развитие событий неизбежно повлекло за собой внезапную перемену планов на Рождество, но ни родители, ни Саймон не распространялись о подробностях. Конни гадала, не становится ли Саймон с возрастом похожим на нее: она-то, разумеется, прекрасно понимала, почему у него в классе могут быть проблемы, связанные с дикой природой.

Было странно опять вернуться к своей повседневной роли дочери и старшей сестры, после того как она провела осень, привыкая к новому статусу единственного оставшегося универсала. Это помогло ей не думать лишний раз о будущем, ее время полностью занимали походы с матерью по магазинам в поисках школьной формы для Саймона, пешие прогулки с отцом и братом и ужины всей семьей каждый вечер. Она подавляла свои тревоги о сиренах и Каллерво, разыгрывая перед родителями правдоподобный спектакль, чтобы убедить их в том, что она ведет себя совершенно нормально и ничего из ряда вон никогда не происходило в Гескомбе.

Эвелина с семьей брата вела себя лучше некуда: тщательно прятала свою эксцентричность и даже пыталась казаться заинтересованной, когда мама Конни, чьи темные волосы были уложены, ногти накрашены, а одежда была выдержана в одном стиле, попробовала завести разговор о моде и смене имиджа. Конни, хорошо зная их обеих, сказала бы, что ее мама пытается недвусмысленно намекнуть своей золовке, что той стоит обращать больше внимания на свой внешний вид, но тетка была слишком толстокожей, чтобы заметить критику в свой адрес. В любом случае Конни давным-давно решила для себя, что Эвелинина эксцентричная манера одеваться не нуждается ни в каких изменениях.

Мистер Лайонхарт, огромного роста человек с копной черных волос, которые он укрощал с помощью внушительного количества геля для укладки, подробно расспросил Конни о ее деятельности в Обществе, пока они вместе шагали по тропинке вдоль берега. Казалось, описание уроков верховой езды его успокоило.

— Я даже немножко изучаю геологию, — добавила Конни, решительно повернувшись спиной к Стогам, видимым с мыса.

Это произвело впечатление на ее отца: общество, которое проводит занятия для детей даже по выходным, наверняка заслуживало его одобрения.

В сочельник Эвелина вызвалась приготовить им особый ужин. Семейство Лайонхарт собралось вокруг кухонного стола, украшенного белыми свечами, пирамидой ароматных мандаринов и трогательной алой пуансеттией [36]в золотом горшке. Отец Конни, который уже успел выпить несколько бокалов джина с тоником, широко и радостно всем улыбался, они вместе с Эвелиной пустились в детские воспоминания о рождественских праздниках. Мама Конни вежливо слушала, но ее внимание в тот момент было приковано к сумасшедшему беспорядку, который царил в золовкином буфете: старые стеклянные бутылки и разномастные чашки бессистемно громоздились рядом с треснутыми тарелками. Время от времени, когда до нее доносился подозрительный запах горелого из печки, она морщила нос и ерзала на своем месте, еле удерживаясь от искушения вмешаться в Эвелинины кулинарные эксперименты. Саймон облокотился на стол, почти исчезнув в хомуте своего любимого свитера — одежды, из которой он отказывался вылезать, и матери частенько приходилось снимать его с боем, чтобы постирать. Запах свежеподгоревшего лосося привлек в кухню Мадам Крессон. Она запрыгнула к Саймону на колени и положила лапки на стол. Встревоженная этим фактом, способным разоблачить ее специфическое ведение домашнего хозяйства, Эвелина строго сказала кошке: