– Вот так, да? – Она повернулась к нему лицом и обняла за шею. – Ты знаешь кто?

– Кто? – спросил он счастливым голосом. – Да просто болван!

Он долго целовал ее, поворачивая то так, то этак, как большую красивую куклу, был совсем не порывист, как обычно, а очень осторожен и трепетен. И эта перемена в нем заставляла и ее вести себя по-другому: тихо, кротко, почти счастливо. Она узнавала и не узнавала эти черные глаза, возникавшие то у правого плеча, то у левой груди, то где-то далеко-далеко. Она не узнавала его рук, ставших внезапно такими мягкими и ласковыми. Она не узнавала саму себя. И своего чувства в последний миг она тоже не узнала. Кате даже показалось, что она ощущает все это в первый раз, что такого с ней никогда не было. И она долго лежала рядом с ним, тихая, задумчивая, удивленная донельзя.

«Что же случилось? – думала она, прикрывая глаза. – Что случилось, что… А, я засыпаю… Он меня поцеловал. Да, и вот еще раз. Пусть будет так!»

И она уснула.

А муж ее в это время не спал. Телевизор уже был выключен, в комнате было темно, да его там и не было.

Он был в спальне, где Катя так и не прибралась. Простыня, сорванная с постели, валялась на полу, со светильника был снят абажур, и резкий свет электрической лампочки заливал комнату. Игорь стоял на коленях возле распахнутого шкафа и прижимал к лицу какую-то розовую тряпку. Потом он скомкал ее и отбросил прочь. Тряпка полетела в угол, развернулась и оказалась ночной рубашкой Кати.

– Зачем, зачем… – твердил он, глядя на нее безумными глазами. – Боже мой, зачем, зачем, зачем…

…За истекший день следствию удалось установить некоторые факты. Ирина Ардашева с десяти утра пятого мая до часу дня работала в своей парикмахерской на Баррикадной улице. С часу до двух, во время перерыва, обедала с маникюршей из этого же салона в соседнем, довольно дорогом кафе. Ела люля-кебаб и пила боржоми. С двух до шести вечера не отлучалась с рабочего места, разве что на две-три минуты. Встречалась только со своими клиентами, многие – постоянные. Велась работа по установлению личностей этих клиентов. Дело облегчало то, что многие были записаны к ней на определенное время. Список нашли у нее в квартире. Там же были списки на другие дни. Они тоже были приобщены к делу. Ардашева стригла как женщин, так и мужчин, но в день своей гибели ни одного мужчину не обслуживала, как показали другие женщины, работавшие вместе с ней. В шесть часов сорок минут она забрала из детского сада своего сына и отправилась с ним домой. В семь тридцать или в семь тридцать пять она позвонила своей матери, чтобы узнать, как себя чувствует отец, лежащий в больнице. Чем она занималась далее, неизвестно, но в девять часов двадцать минут вечера ее видели у киосков возле станции метро «Улица 1905 года». Ее запомнил патрульный милиционер, который в это время стоял рядом с машиной, и знакомый киоскер (она всегда покупала сигареты в одном и том же киоске, где они были на сто рублей дешевле, чем в остальных). С киоскером она не говорила, расстроенной ему не показалась. Милиционер заметил, что к ней пытался обратиться какой-то кавказец, но она ему не ответила. Кавказец за ней не пошел. Его личность устанавливается. Когда Ардашева уходила от киосков, она курила сигарету, которую достала из купленной пачки. В пачке, найденной в ее кармане, недоставало именно одной сигареты. Окурок ее со следами помады того же цвета, что была на губах Ардашевой в момент гибели, был найден в луже во дворе ее дома. Она курила «Лаки страйк», а помада была кораллово-красной. К подъезду она шла по асфальту, так что не оставила никаких следов, впрочем, как и убийца. Лампочки в подъезде были вывернуты на площадках первого и второго этажей, отпечатков на пустых патронах много, проводится идентификация с отпечатками жителей этого подъезда. Тот факт, что в начале вечера обе лампочки были на месте и горели исправно, как утверждают многие жильцы, указывает на то, что убийство было спланировано заранее, преступник успел подготовить территорию. Судя по состоянию одежды и ногтей жертвы, сопротивление она оказала минимальное, – видимо, была взята врасплох, в темноте. Задушена петлей мягкого типа, предположительно – шелковым платком или шарфом. На шее у Ардашевой была золотая цепочка, которая в момент удушения порвалась. Цепочка была найдена в складках одежды. Убийца ее или не заметил в темноте, или просто не снял. Денег при Ардашевой не было, но были ключи от квартиры, которыми убийца не воспользовался. Светлые колготки жертвы были спущены им до колен, – видимо, сперва он хотел их снять, потом от этой попытки отказался. Трусики исчезли – судя по общему состоянию одежды и нескольким царапинам на левом бедре женщины, были срезаны тупыми ножницами по боковым швам. Ардашеву нашли соседи, которые вошли в подъезд в десять часов пятнадцать минут того же вечера. Они просто споткнулись о ее труп, не заметив его в темноте. Позвонили в милицию, позвонили матери убитой. Наверх, в квартиру Ардашевой, поднялись в десять часов тридцать пять минут. Ребенок все еще спал.

Наутро Катя проснулась рано – как никогда не просыпалась, если спала дома. Но зато в гостиницах, в поездах или в гостях, где приходилось ночевать, она всегда вставала ни свет ни заря – часов в шесть, а то и раньше. Новая обстановка часто тревожила ее, не давая безмятежно досматривать утренние сны, и в то же время она любила эти пробуждения на новом месте. Тогда она чувствовала себя моложе, свежее, лучше. Так было и теперь.

Дима сладко сопел рядом, уткнув взлохмаченную голову в подушку. Она осторожно, чтобы не разбудить его, отодвинулась к краю постели и встала, коснувшись босыми ногами пушистого ковра. Накинула его халат, сходила в ванную, привела себя в порядок. Снова заглянула к Диме. Он не просыпался, и она подумала, сможет ли он сегодня встать на работу. «Чувствовал себя плохо, да еще такой выпад с моей стороны, – подумала она, отступая на кухню. – Теперь это меня ко многому обязывает. Слов нет, случалось мне и раньше пару раз у него ночевать, но тогда это не носило характера ультиматума. Кажется, на этот раз с Игорем кончено. Возвращаться – значит продолжать это издевательство над ним. Пусть он успокоится, а может быть, успокоюсь и я. Потом мы разведемся…» Она вздохнула и налила себе из чайника кипяченой воды. Пить кофе ей не хотелось, все равно пришлось бы еще раз пить его с Димой, когда он проснется. Катя устроилась за угловым столиком, положила голову на скрещенные руки и задумалась, прикрыв глаза.

«В сущности, уходить надо сейчас же. К Диме? Да, к нему. К кому же еще? Тогда кончится эта двусмысленность, распадется наш проклятый треугольник, в котором я ощущаю себя самой длинной стороной, связывающей двух мужчин. Тогда кончатся и раздумья, верно ли то, что я делаю, как я живу. Игорь будет чувствовать себя лучше без меня. Ну конечно же куда лучше! Такая жизнь его оскорбляла, вот он вчера и сорвался. Сорвался – и правильно сделал! Все сказал, что надо было мне сказать. Теперь он сможет подумать, как ему быть дальше без меня. Он вылечится, дай Бог, и кого-нибудь найдет. Я для него все равно была бы слишком нехорошим воспоминанием – воспоминанием о годах своего позора, а эти последние годы были сплошным позором. Для всех».

Солнце уже поднималось, но его не видно было в окне – три окна Диминой двухкомнатной квартиры выходили в узкий переулок, один из старых переулков возле Сретенки. Эта улица очень нравилась Кате, и еще больше ей нравилось Бульварное кольцо, к которому она примыкала. Однако она никогда всерьез не думала, что ей придется здесь жить.

«А теперь мне можно жить только здесь, – вздохнула она. – Возвращаться некуда. Квартира принадлежит Игорю. Претендовать на одну комнату? Нет, спасибо. Свое заберу, а его мне не надо, только вот куда мне девать мебель? К маме? Но она ни за что не расстанется со своей старой обстановкой, привязалась к ней, да и привычки у нее нет выбрасывать вещи, которые еще могут послужить. Перевезти сюда, к Диме? Ну, это просто глупо. Ладно, пусть стоит там, до развода все равно далеко…» Катя прекрасно отдавала себе отчет, что она боится крепко связывать свою судьбу с Димой. Она предчувствовала, что эта связь окажется куда более значительной, чем связь с Игорем, который в последнее время не только не удерживал ее, а напротив – часто советовал уйти. «С Димой такие разговорчики придется забыть, – сказала она себе. – Думаю, что это будет веселая жизнь. Он очень ревнив, он – собственник. Может быть деспотом и не думать, хочу я делать то, что он задумал, или нет… Да, это не Игорь. Игорь… – Она покачала головой, думая о нем. – С ним я могла быть свободна. С Димой – никогда. И выбирать больше не из чего».