В канун Рождества Эдвин встречает на кладбище хозяйку лондонского притона. Он дает ей денег на покупку опиума, поскольку без него та плохо себя чувствует. Старуха сообщает ему, что приехала сюда кого-то искать, и роняет обмолвку, что горе тому, кого зовут Нэд, – этому человеку грозит страшная опасность. Эдвин неприятно потрясен, поскольку этим ласкательным именем зовет его один дядя, но, конечно, далек от мысли подозревать в чем-то человека, который безмерно его любит. Невилл Ландлесс готовится на следующий день выйти в пеший поход по Англии, чтобы ознакомиться с незнакомой страной. В сочельник молодые люди, по уговору, встречаются у Джаспера и заключают мир. Уходя от него, они решают взглянуть на реку – разыгралась буря, им интересно посмотреть, как бушует стихия. Той же ночью Эдвин Друд бесследно исчезает.

Невилла обвиняют в убийстве, но отпускают за недостатком улик. Тот уезжает в Лондон и находит покровительство мистера Грюджиуса. Сестра Невилла Елена остается в городке и мужественно сносит общественное порицание. В реке находят принадлежавшие Эдвину драгоценности – часы и булавку. Джаспер клянется найти и уничтожить убийцу. Грюджиус сообщает ему, что помолвка Эдвина и Розы была разорвана, и тот падает в обморок, узнав, что убийство было бессмысленно.

Через полгода после описанных событий в городке появляется таинственный незнакомец – Дик Дэчери. Он очень интересуется делом Эдвина и старается больше о нем разузнать. Каждую важную деталь, которую ему удается обнаружить, он отмечает меловой чертой на дверце шкафчика в своей комнате. Джаспер открывается Розе в любви, та в ужасе бежит в Лондон, к опекуну. Он давно следит за Джаспером и установил, что тот наведывается в Лондон – вероятно, с целью слежки за Невиллом. Джаспер снова посещает притон старухи, на сей раз в бреду он проговаривается, что уже совершил то, что всегда видел в своих видениях. Старуха, по каким-то своим причинам, очень внимательно выслушивает это, и даже едет за Джаспером в Клойстергэм. Там ее встречает Дэчери и узнает от нее, что она встретила Эдвина в сочельник на кладбище. Дэчери так же видит, как та издали грозит кулаком Джасперу, поющему в соборе на богослужении. Это настолько впечатляет Дэчери, что, вернувшись домой, он проводит мелом на дверце самую длинную и толстую меловую черту.

На этом роман, доведенный ровно до середины, обрывается.

«И единственное, в чем никаких сомнений быть не может, так это в том, что убийца – Джаспер. – Лида сидела, глядя на полупустую страницу. – Дальше – белое пятно. Каждый, кто пытался дописать роман, дописывал его по-своему. Вот вам и задача – причем все персонажи уже введены, нужно обходиться тем, что есть. А если не все? Если должен был появиться кто-то еще, без кого разгадка немыслима? Тогда ‘‘Тайна Эдвина Друда’’ никогда не будет раскрыта. Потому что можно составить бесконечное число вариантов на основе того, что уже известно, но нельзя выдумать за Диккенса новый персонаж. За такое голову надо отрубать».

«Да? – возразила она себе через минуту, слушая вой ветра за дрожащим стеклом и шум воды в батарее. – А чем собираешься заняться ты сама? Ищещь себе оправдания – да я только попробую, я ничего не испорчу, я люблю Диккенса, мне самой интересно, что и как случилось с Эдвином Друдом… Потому что, вне всяких сомнений, все прошло не так гладко, как задумал Джаспер, – иначе его бы никогда не изобличили. А его должны изобличить – Диккенс никогда не оставляет зло безнаказанным. Не в его это духе!»

Ее мысли незаметно тронулись в ином направлении. Девушка сидела, хмуро сдвинув брови, пожевывая нижнюю губу, и сердито смотрела на машинку с заправленным листом. «Джаспер поклялся найти и уничтожить того, кто убил племянника. Ну, Иуда… То есть себя самого? Его обязательно изобличат, и что тогда? Суд? Петля? Нет, он не таков, он не дастся. Это сильный, смелый характер. Я уверена, что развязка будет происходить в том склепе, где он спрятал племянника, – на месте преступления. Его изобличат, и он бросится бежать, поднимется на башню собора, куда уже ходил с Дёрдлсом… И бросится оттуда вниз, на камни. Как Клод Фролло в ‘‘Соборе Парижской Богоматери’’. Только того столкнули…»

– Господи, который час?!

Она так и подскочила, услышав голос мужа. Тот сидел в постели и испуганно смотрел на нее.

– Рано еще, спи, – шепотом ответила она.

– Ты работаешь?

– Думаю.

Алеша блаженно откинулся на подушку, полежал, глядя в потолок, а потом торжественно высказал пожелание своей супруге – не сойти с ума на почве «Эдвина Друда».

– И вообще, я уже начинаю тебя ревновать к этому парню, – заметил он. – Ты все время думаешь о нем.

Лида тихонько засмеялась:

– И совершенно напрасно ревнуешь! Знаешь, почему? Вы с ним немного похожи. То есть так я думала, пока ты не написал про зеркала и постоялые дворы. Эдвин бы до такого не додумался. Разве что после воскрешения?

Алеша что-то недовольно заворчал, пряча голову под одеялом.

– Что? – переспросила жена.

– Я говорю, – на свет показались растрепанные волосы и сонные глаза, – говорю, что Эдвин твой мне совсем не нравится. Если на то пошло, я больше симпатизирую его дяде.

– Джасперу? – изумилась она. – Ему-то за что?

И тут муж удивил ее второй раз за эту ночь. Алеша очень серьезно заявил, что тому по крайней мере было известно, что такое настоящая любовь.

– Роза дурочка, что не оценила его! Такие смазливые девчонки всегда влюбляются не в того, в кого нужно, – закончил он свою мысль и снова исчез.

Лида с минуту ждала продолжения, а потом погасила лампу и еще немного посидела в темноте, прежде чем вернуться в постель.

Не бывает ни надежно запертых дверей, ни вечных тайн. Их раскрытие – всегда только вопрос времени.

– Ты узнала насчет комнаты? – громким шепотом осведомилась Света.

Девушки сидели в конце аудитории, у окна. Это были их постоянные места, и хотя любой студент мог, теоретически, сесть где ему угодно, занимать чужое место было как-то не принято. На этой позиции подруги продержались четыре года и никому не собирались ее сдавать накануне выпуска. Место было очень удобным – можно открыто выспаться посреди лекции, спрятавшись за спинами сидящих впереди. Можно шептаться, читать посторонние книги, даже пить из-под парты пиво – что Света и проделывала неоднократно. Лида не любила этот напиток, но зато часто не высыпалась дома и потому тоже ценила заднюю парту.

– Комната есть, но она не сдается, – таким же шепотом ответила она.

– Ты точно узнала?

– Говорю тебе, хозяйка сдает только одну комнату.

– Жаль, – протянула Света, складывая на столе руки и устало опуская на них чернокудрую голову. – Я так на это рассчитывала!

– Не понимаю, чего ты хочешь? – Лида заговорила тише, чтобы не привлекать внимания преподавателя, который уже начинал нервно посматривать в их сторону.

Шла лекция по эстетике, и высокий, корректный мужчина с приятным, но странно застывшим лицом изъяснялся так витиевато и научно, что девушка не понимала ни слова. Она уже сдавала ему экзамены и хорошо знала, что его мягкая, доброжелательная манера вести лекцию не имеет ничего общего с той беспощадностью, с которой он принимал экзамены. Он помнил все – прогулы, разговоры на лекциях, глупые вопросы, бессмысленные взгляды… Поэтому сердить его Лиде вовсе не улыбалось.

– У тебя же есть своя комната, – еле слышно шептала Лида, не отводя взгляда от кафедры, усиленно изображая внимание и понимание. – Зачем что-то снимать?

– Ты и не поймешь, – отрывисто бросила Света и, опершись на сложенные под подбородком ладони, принялась поедать взглядом доцента.

Тот говорил так плавно и гладко, что поневоле наводил сонную одурь. «Будто по покойнику читает», – выразился один из студентов. Кто-то из студентов купил написанный им учебник по эстетике и, принеся в институт, убедительно доказал, что преподаватель слово в слово цитирует самого себя, не отклоняясь ни на одну запятую. Лекция равнялась главе с такой изумительной точностью, что высказали версию: этот человек – биоробот с магнитофонной записью внутри. После чего все разорились на покупку учебников и перестали писать конспекты. Теперь на лекциях по эстетике можно было видеть, как студенты отслеживают речь по печатному тексту и иногда восхищенно фыркают, пожимая плечами. Сам преподаватель, замечая это, начинал нервничать и зачастую сбивался. Это всех несказанно веселило.