— Роджер как-то там, мне он показался забавным, — ответила Назима.
Молоток вздохнул, глядя на скользившие мимо дома.
— Мы пережили два больших дня, верно? И знаешь, я рад, что мне не пришлось разговаривать с принцем Чарльзом о книгах. У меня все в голове перепуталось. По-моему, я выглядел дурак дураком. Но мне как-то все равно.
— Ты вроде бы говорил, что принц очень милый.
— Милый, да. По-моему, он понимал, как я нервничаю. Но если подумать, чтобы я да разговаривал с кем-то о книгах, — идея совершенно дурацкая. Особенно с королевой.
Назима рассмеялась.
— Да я уж и гадала, что это на тебя нашло, — сказала она. — Но ты так твердо стоял на своем.
Она поцеловала его в щеку, лимузин повернул налево — начался долгий путь к Хейверингу.
Разговоры за столом Софи Топпинг продолжались, но уже без прежней пылкости.
Ванесса сочла момент подходящим для того, чтобы подняться наверх, в пустую теперь гостиную, и проверить свой сотовый. Поступило долгожданное сообщение из больницы: «Ф спит, он спокоен. Завтра в „Коллингвуде“ освобождается койка. Причины для тревоги отсутствуют. С уважением, Роб».
Глаза Ванессы, укладывавшей телефон в сумочку, жгли слезы. Ее дом ожидали перемены. Очень большие перемены.
Роджер, грузно осевший на пассажирском сиденье, никак не мог застегнуть ремень безопасности. Аманда уже довела их машину до перекрестка и аккуратно внедрила ее в общий поток машин.
— Ах, чтоб его! — сказал Роджер. — Прости меня, со стариной Вилсом я малость переборщил. Я знаю, я обещал не…
— Да ничего страшного, Роджер. — Тонкое лицо Аманды озарилось улыбкой. Она остановила машину на красном свете. — Если хочешь знать, я даже горжусь тобой.
Внизу, за столом с остатками обеда, Марк Лоудер втолковывал Оле, почему некоторым из торгующих деривативами брокеров необходимо платить по нескольку миллионов фунтов в год. Если ты не станешь платить миллионы, говорил он, то и самых талантливых из них не получишь. Когда Лоудер начал произносить эту речь, слушателей у него было больше, однако, по мере того как он развивал свою теорию, гости один за другим потихоньку покидали его, и теперь осталась только Оля, слушавшая приоткрыв рот.
Р. Трантер все еще не расстался с надеждой убедить Бренду Диллон в высоких достоинствах романов Уолтера Гринвуда; мистер Диллон стоял рядом с ними, многозначительно позвякивая висевшими на его брючном ремне ключами.
Патрик Уоррендер придвинул свой стул поближе к Габриэлю и осведомился, не думал ли он когда-нибудь писать — время от времени — небольшие статьи или книжные обзоры, посвященные вопросам права.
Габриэль вовсе не был уверен, что Патрик питает к нему чисто деловой интерес, однако показаться недружелюбным ему не хотелось.
— Попробовать можно, — ответил он.
— Я случайно подслушал ваш разговор с Ральфом Трантером, — продолжал Патрик, — и понял, что вы — человек очень начитанный. Не хотите как-нибудь позавтракать со мной?
— От даровой еды я никогда еще не отказывался, — ответил Габриэль, гадая, впрочем, насколько даровой она окажется.
— И жену с собой прихватите… Или… Вы пришли… С кем? Сюда то есть.
— Я пришел один.
— Великолепно! — сказал Патрик. — Я возьму у Софи номер вашего телефона и на следующей неделе позвоню.
— Буду очень рад, — сказал Габриэль. А какого черта, подумал он. Написать статью — это будет интересно, а что до всего прочего, то мягко отвергнуть авансы Патрика он уж как-нибудь да сумеет.
Попрощавшись с хозяевами, Габриэль вспомнил, что отключил сигнал мобильника, чтобы тот не затрезвонил во время обеда. И, выудив его из кармана, обнаружил на экране: «Получено 1 сообщение». «Приходи обедать звтр в час. Я приготовлю. Принеси винца. В пнд не работаю. Тони весь день не будет. Дж. Ц.».
Отвечать что-либо было слишком поздно — скорее всего Дженни, ложась спать, перевела телефон в режим «Без звука», однако отказать себе в этом удовольствии Габриэль не смог. Собственно, он и послать-то ей хотел всего одно слово и потому рискнул: «Рай». И даже испугался, когда несколько минут спустя — как раз перед тем как он спустился в метро — телефон зазудел и сообщил ему: «Ц».
— Алло, — повторил Хасан. — Алло?
Только не говори мне, что абонент отключен.
— Алло? Шахла? Ты меня слышишь? Хорошо. Отлично. Послушай. Прости, что звоню так поздно… Я подумал, может… Ничего, если я загляну к тебе? Что? Да. Сейчас. Прости, я бы не стал напрашиваться, если бы не… Какая ты добрая. Нет, правда, я тебе так благодарен. Да нет, ничего не нужно, не хлопочи. Ладно. Скоро увидимся.
У него лежали в бумажнике 100 фунтов, полученных от «Хусам Нара» на непредвиденные расходы, и еще 40 своих — на такси более чем хватало. Он перешел через реку и, выйдя на круговую развязку, остановил черную машину.
Опустившись на заднее сиденье, он вздохнул. Смех ушел, Хасан чувствовал себя выжатым, опустошенным. Он предал свое дело, подверг опасности трех соратников. Без детонаторов и «капсюлей» они ничего предпринять не смогут и скорее всего, не дождавшись его, просто припрячут рюкзаки и разойдутся по домам. А его ожидают определенные затруднения с Коалицией мусульманской молодежи и «Хусам Наром», — ему придется поклясться Салиму в том, что он сохранит все в тайне. Впрочем, на его стороне два обстоятельства. Многие молодые люди проходят через периоды активности и обучения, однако в настоящих акциях участия так и не принимают; мусульманские организации уже привыкли к этому и знают, как вести себя в подобных случаях: как блюсти свои интересы, рассчитывая использовать этих людей в будущем, как инструктировать их относительно сохранения тайны и выводить из своих рядов. Второе же обстоятельство было таким: благодаря хорошей организации системы контактов он, Хасан, практически ничего ценного не знал — ни имен, ни адресов, ни подробностей личного свойства сообщить просто-напросто не смог бы. «Паб» быстро сдадут какой-нибудь иммигрантской семье. Что касается Салима, так Хасану неизвестно даже, настоящее ли это имя или псевдоним, наподобие «Альфи» и «Серого_Всадника».
Такси шло по набережной Альберта, Хасан вглядывался в отраженные Темзой огни. Он уже не был солдатом, «джихади», террористом — и эти определения и многие другие к нему больше не относились. Но остался ли он правоверным? Так сразу не скажешь. Мысли Хасана перемешались настолько, что ему трудно было понять, о чем он, собственно говоря, думает. Но что-то случилось с ним на мосту. Что-то более значительное, чем потрясение человека, которого едва не сбил с ног летевший прямо на него велосипед… В тот миг нечто очень глубокое, настоящее изменило его, сдвинуло всю его систему координат, и на прежнее место их уже не вернуть.
Свернув на Уондсворт-роуд, такси прибавило ходу и понеслось, пролетая на один зеленый свет за другим так быстро, что Хасан забеспокоился: успеет ли Шахла привести себя в божеский вид. По телефону она говорила голосом совсем сонным. И вот он подъехал к ее дому. Урчавшее, подрагивавшее такси было единственным на этой узкой улочке источником шума. Он расплатился с водителем, посмотрел некоторое время вслед уезжавшей машине и нажал на кнопку дверного звонка. Услышал ее шаги на лестнице, потом у двери, увидел в свете шестидесятиваттной, укрытой бумажным абажуром лампочки встревоженное лицо.
Усевшегося в гостиной Хасана трясло — от холода, думал он. Шахла зажгла газовый камин, ушла на кухню и вернулась с двумя чашками чая. Хасан сидел в кресле, Шахла опустилась на кофейный столик, прижавшись коленями, завершениями ее длинных бедер, к коленям Хасана.
Она была в пижамных штанах, свитерке с университетской эмблемой и в том, что Хасан неуверенно обозначил для себя как лыжные носки. Длинные темные волосы Шахлы так и остались спутанными со сна, а когда она наклонилась к нему и спросила:
— Так что же случилось, Хас? — от нее легко пахнуло зубной пастой.
Он робко улыбнулся:
— Я не очень хорошо понимаю, с чего начать.
