При виде мертвого тела родственника человек получает неумолимое подтверждение своих худших опасений. Но в то же время это – важный, необходимый момент в работе скорби. Йона много читал о том, что опознание приносит своего рода освобождение. Конец безумным надеждам на то, что любимый человек жив, – надеждам, после которых остаются лишь пустота и разочарование.

Но все это – слова и ничего больше, подумал Йона. Смерть страшна и ничего не отдает назад.

Клаудия Фернандес, женщина лет шестидесяти, остановилась в дверях.

Она выглядела испуганной. На лице следы рыданий и тревоги; женщина сутулилась и держалась скованно.

Йона приветливо сказал:

– Здравствуйте, меня зовут Йона Линна. Я комиссар уголовной полиции, мы говорили с вами по телефону.

Нолен едва слышно представился, коротко пожал женщине руку и тут же повернулся спиной, притворившись, что роется в папках. Он производил впечатление человека брюзгливого и недоброжелательного, но комиссар знал, что на самом деле ему сейчас очень тяжело.

– Я звонила, но мои девочки не отвечают, – прошептала Клаудия. – Они…

– Ну что, идемте? – перебил Нолен, словно не слыша ее последних слов.

Они молча двигались по знакомым коридорам. С каждым шагом комиссару как будто становилось труднее дышать – не хватало воздуха. Клаудия Фернандес не спешила навстречу приближающемуся моменту. Она шла медленно, на несколько метров отстав от Нолена, чья долговязая угловатая фигура торопливо двигалась перед ними. Йона попробовал улыбнуться Клаудии, но, встретив ее взгляд, прогнал улыбку. Паника, мольба, попытка договориться с Господом.

Они будто бы втащили Клаудию в холодное помещение, где хранились трупы.

Нолен что-то недовольно проворчал и нагнулся, чтобы отпереть ячейку и выкатить ящик из нержавеющей стали.

Показалось тело молодой женщины, накрытое белой простыней. Тусклые глаза полузакрыты, щеки запали.

Волосы черным венком лежали на красивой голове.

Маленькая бледная кисть покоилась возле бедра.

Клаудия быстро задышала. Она подалась вперед, осторожно тронула руку и тихо, жалобно застонала. Глубокий стон, словно в этот момент она сломалась, словно у нее разорвалась душа.

Клаудия затряслась всем телом, упала на колени, прижала безжизненную руку дочери к губам и зарыдала:

– Нет, нет… Боже, милостивый Боже, не Виола. Не Виола…

Йона встал у нее за спиной. Плечи Клаудии тряслись от плача, отчаянные рыдания становились все громче, потом понемногу утихли.

Клаудия вытерла слезы и поднялась с пола, прерывисто дыша.

– Вы можете подтвердить, что это она? – сухо спросил Нолен. – Что перед нами Виола…

Голос у него прервался. Нолен сердито прокашлялся.

Клаудия кивнула и осторожно дотронулась кончиками пальцев до щеки дочери.

– Виола, Виола…

Она отвела дрожащую руку, и Йона медленно произнес:

– Пожалуйста, примите мои искренние соболезнования.

Клаудия готова была упасть, но оперлась о стену, повернулась к комиссару и прошептала:

– В субботу мы собираемся в цирк, это мой сюрприз Виоле…

Они посмотрели на убитую, на ее бледные губы, кровеносные сосуды на шее.

– Я забыла, как вас зовут, – потерянно сказала Клаудия и взглянула на Йону.

– Йона Линна.

– Йона Линна, – протяжно повторила женщина. – Я расскажу вам о Виоле. Она моя младшая девочка, моя маленькая, моя…

Клаудия взглянула на белое лицо Виолы и покачнулась. Нолен подвинул стул, но женщина лишь помотала головой.

– Простите, – сказала она. – Это из-за того, что… моя старшая дочь, Пенелопа… ей пришлось повидать много ужасного в Сальвадоре. Когда я думаю о том, что со мной делали в тюрьме, когда вспоминаю, как Пенелопа боялась, как она плакала и звала меня… часами напролет, но я не могла ей ответить, не могла защитить ее…

Клаудия взглянула Йоне в глаза, шагнула к нему, и он осторожно приобнял ее за плечи. Она прижалась лицом к его груди, тяжело вздохнула, отошла, избегая смотреть на мертвую дочь, нашарила спинку стула и села.

– Моя гордость… я так гордилась тем, что малышка Виола родилась в Швеции. У нее была прелестная комнатка с розовой лампой, с игрушками и куклами, она ходила в школу, смотрела фильмы про Пеппи Длинныйчулок… Не знаю, поймете ли вы, но я гордилась тем, что ей не пришлось голодать или бояться. Не то что нам… мне и Пенелопе. Мы-то просыпались по ночам, готовые к тому, что кто-нибудь придет и обидит нас.

Она помолчала, а потом прошептала:

– Виола всегда так радовалась жизни…

Клаудия согнулась, закрыла лицо руками и тихо заплакала. Комиссар ласково положил руку ей на плечо.

– Я пойду, – сказала она, все еще плача.

– Не надо спешить.

Клаудия было успокоилась, но потом ее лицо снова исказилось от плача.

– Вы говорили с Пенелопой? – спросила она.

– Нам не удалось связаться с ней, – тихо произнес комиссар.

– Я сказала вам, что звонила?..

У нее прервался голос. Лицо снова побледнело, и Клаудия взглянула на комиссара.

– Я просто подумала, что она не хочет отвечать на мои звонки, потому что я… я… я сказала отвратительное, но я совсем не хотела, не хотела…

– Мы уже начали поиски Пенелопы и Бьёрна Альмскуга с вертолета, но…

– Пожалуйста, скажите, что она жива, – прошептала Клаудия. – Скажите это, Йона Линна!

Комиссар стиснул зубы, погладил Клаудию по плечу:

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы…

– Она жива, скажите это, – перебила Клаудия. – Она должна быть жива.

– Я найду ее. Обещаю.

– Скажите, что Пенелопа жива!

Йона неуверенно молчал. Потом взглянул в темные глаза Клаудии; в голове вихрем пронеслись мысли, мысли мгновенно сложились в комбинации, и вдруг он услышал свой собственный голос:

– Она жива.

– Жива, – прошептала Клаудия.

Комиссар опустил глаза. Он уже не понимал, что заставило его изменить себе и сказать Клаудии, что ее старшая дочь жива.

Комиссар проводил Клаудию Фернандес до ожидавшего ее такси, помог сесть, постоял на разворотном круге, пока машина не исчезла из вида, и только потом принялся рыться в карманах в поисках телефона. Поняв, что где-то забыл его, он поспешил назад в отделение судебной медицины, вошел в кабинет Нолена, схватил телефон с подставки, уселся в кресло у стола, набрал номер Эрикссона и подождал гудка.

– Дай же людям поспать, – пробурчал Эрикссон. – Воскресенье сегодня.

– Признавайся, ты на яхте.

– Я на яхте, – признался Эрикссон.

– Значит, взрывчатки не было.

– В обычном смысле – не было, но ты прав. Яхта могла взорваться в любой момент.

– А точнее?

– Изоляция проводов основательно повреждена, как будто специально… контакта с металлом нет, тут все безопасно, но провода голые… при запуске мотора очень скоро возник бы избыток зарядов… и электрические дуги.

– И что тогда?

– У этих дуг температура выше трех тысяч градусов. Из-за них должно было загореться сиденье старого стула, которое кто-то туда запихал. А потом огонь добрался бы до топливного шланга…

– Мгновенное возгорание?

– Ну да… образование дугового заряда может занять минут десять, может чуть дольше… но потом все должно было произойти очень быстро – огонь, еще огонь, взрыв, яхта почти тут же наполнится водой и затонет.

– То есть пожар и взрыв должны были произойти почти сразу после запуска мотора?

– Да. Но специально подстраивать было ничего не нужно.

– Значит, провода могли испортиться случайно? И сиденье тоже попало туда случайно?

– Ну да.

– Но ты ведь так не думаешь? – усмехнулся Йона.

– Нет.

Комиссар подумал о яхте, обнаруженной, когда она дрейфовала в заливе Святой Девы, кашлянул и задумчиво сказал:

– Если убийца сделал такое…

– …то это необычный убийца, – закончил за него Эрикссон.

Йона несколько раз повторил эти слова про себя. Им приходится иметь дело с необычным убийцей. Обычные убийцы действуют в состоянии аффекта, даже если спланировали преступление заранее. Деяние подразумевает сильные чувства, и убийство всегда несет отпечаток истерии. Окончательный план начинает оформляться уже потом, и тогда преступник пытается скрыть следы и обеспечить себе алиби. Но в этот раз у преступника, кажется, с самого начала была точно рассчитанная стратегия.