– А скажи, братец, нет ли у вас курей с человеческим профилем?
– Как не быть, в любом дворе полно.
– И что?
– А ничто. Куры и куры. С пёрышками…
– А Восьмой этот – он, часом, не курица?
– Нет, тогда бы его яйца нести пристроили. А так нет – не курица.
– Жалко, – вздохнул Штаницын. – А ты мужик вроде ничего, справный… Только вот зря у тебя три глаза…
– Где же три? – удивился мужик. – Осередь лба – это рефлектор. Нам, мужикам, без него никак…
Встреться с Квазаром кто поинтеллигентней, он непременно впал бы в мистицизм и религиозный экстаз, учёный-атеист посчитал бы его за монстра и отправил в кунсткамеру, а вот во внутреннем мире ротмистра таинственный пришелец был принят радостно, но без удивления, подобно недостающему элементу в таблице химика Менделеева.
Потому что виновны были все – и ответить должны были тоже все.
– Куры эти ваши, они… кто? Не состоят ли в тайных обществах?
– Кака тайна! Всё время на виду.
– Нет, ты мне по совести скажи: куры они или что?
– Так это как посмотреть. Спереди вроде куры, а сбоку выходит личность.
– А какая она, эта личность? – замирая, спросил ротмистр.
– А вот как на патрете! – сказал допрашиваемый, радостно тыча пальцем в государеву персону в золочёной раме.
– И что, – не слыша себя, спросил ротмистр, – они все такие?
– Все как одна, ваше благородие!
– Та-ак… А не из царской ли они фамилии? Не Романовы ли?
– А кто ж их спрашивал. Может, и Романовы.
– Не обознался ли ты, любезный?
– Уж четвёртую сотню лет на этих курей гляжу…
– Романовыми кликать не пробовал?
– Всяко пробовал…
– Откликались?
– Откликались.
– А притеснять их не притесняете?
– Сами-то не притесняем, разве петух какой… Так ведь это для дела.
– А Восьмой, он… не петух?
– Какой петух! Так себе, железячка.
– Бомба?!
– Врать не стану, в брюхо к нему не лазил.
– Почему не лазил? Опасался?
– Ясное дело. Руку оттяпает, а новая пока вырастет…
– Опасался – значит, бомба. А бомба он для террору против царской фамилии… А они, значит, бедненькие мои…
Последним усилием рассудка Штаницын понял одно: дому Романовых угрожает смертельная опасность. «Обезвредить Восьмого! Обезвредить Восьмого!» – стучало по голове тревожной мыслью.
От таких ударов он почувствовал боль. Это была боль за государя-императора.
– Ты, голубчик, отдохни пока, – сказал он уводимому Квазару. – У меня голова что-то разболелась…
Потом он в течение получаса ходил по кабинету, стараясь не стучать ногами и на каждый нечётный шаг затягивая солдатскую песню, изредка застывал по стойке «смирно» перед августейшим портретом…
Наконец уселся за стол и вытащил стопку чистой гербовой бумаги.
Потрясающий документ века, или Курица не птица, а…
«.. Настоящим установлено, что на основании проведённого мною дознания крестьянин из Галактионовки Альфацынтаврского уезда Квазар Пульсаров показал о наличии заговора противу царствующего дома. Во главе заговора стоит изменник и социалист по кличке Восьмой, будучи связан с аглицким городом Лондоном. Упомянутый Квазар Пульсаров показал, что означенный Восьмой представляет собой натуральную бомбу, каковую намерен подложить под устои правопорядка. Отталкиваясь от состояния крайней опасности, членам царской фамилии во главе с Государем приходится скрываться в обличии курей, имеющих, впрочем, в профиль вполне человеческую фигуру. Государь и его семья скрылись в секретную деревню Галактионовка, которая Альфацынтаврского уезда никакой губернии и находится в административно неохваченных областях, не значась при этом ни в каких реэстрах. Ввиду невозможности допустить влачения образа жизни возлюбленным Монархом в куриной сущности, предлагаю создать Чрезвычайную комиссию, усиленную двумя полуротами гренадер для поимки Восьмого и перечисления венценосной фамилии в прежнее состояние. Дело полагаю безотлагательным, памятуя об опасности, всечасно нависающей над Империей, ибо жители секретной деревни Галактионовки темны и по недомыслию или злонравию способны использовать вышеозначенных курей-Романовых по прямому их назначению, т. е. как курей. С себя лично вины не снимаю, поскольку виновны все – и ответить должны все…»
– Ещё один сгорел на работе, – констатировал граф Орлов, прочтя перед сном доклад Штаницына. Подумав, наложил резолюцию: «Отставка с полным пенсионом».
Перекинувшись пару раз в дурачка с денщиком и оба раза выиграв, зазевал и отправился почивать.
Судьба Николая Романова, или Пока жареный петух не клюнет
…Не без всегдашнего трепета подходил Орлов к двери государева кабинета, хотя бояться было, в общем-то, нечего. Да и доклад был пустяковый – о публичном чтении студентом Киевской духовной академии Ардалионом Лютифертским скабрёзной поэмы о праведном Лоте и дщерях его.
Как и следовало ожидать, государь стоял у окна, но в его мощной фигуре чувствовалась какая-то затаённая печаль.
– Пришёл? – не оборачиваясь, осведомился царь. – Читай.
Доклад подходил к своей наиболее интересной середине, когда Орлов заметил, что государь стоит на ногах как-то неуверенно. Разглядев, в чём дело, граф ахнул и уронил папку с докладом.
– Удивляешься, милейший? – повернулся к нему государь и сердито царапнул лапой по паркету. – По твоей милости…
– Ваше императорское величество… – испуганно забормотал Орлов.
– Ко-ко-ко, – нетерпеливо оборвал его Николай. – А кто не прислушался к бдительному голосу ротмистра Штаницына? Молчишь?
Потом произошло совсем невообразимое: государь захлопал себя по ляжкам, огорчился и горестно закричал:
– Насест! Есть в этом проклятом дворце хоть один порядочный насест?
Граф с ужасом попятился, у самой двери поскользнулся на кучке помёта, упал, вскочил и бросился прочь.
Вслед ему неслось звонкое петушиное пение. Над Санкт-Петербургом занимался новый день, и этот день никому нигде не сулил ничего хорошего.
– А ты покушай, ваше высокопревосходительство, – хитро увещевал графа по прибытии домой денщик. – Авось и полегчает.
Граф открыл крышку судка. Государь-император, ощипанный и выпотрошенный, смотрел на него скорбным варёным глазом.
– Ваше императорское величество, как же я могу употребить вас в пищу? Зачем это, что Европа скажет? – запричитал граф.
– Не любо – не кушай, – обиделся царь и захлопнул за собой крышку судка.
– Да что вы, ваше сиятельство, – говорил денщик, – курятинка эта не в пример свежая, только что галактионовские мужики на рынок выбросили…
– А цесаревичи… цыплятки то есть? – спросил Орлов, всё ещё надеясь спасти династию.
– А цыплят ихних сейчас ваша кошечка кушают…
Граф побежал спасать-выручать цесаревичей. Но было поздно. Повсюду валялся пух пополам с аксельбантами.
– Эх, кошка, – сказал граф. – Что же ты, кошка?
– А я и не кошка, – сказала кошка и облизала с усов голубую кровь. – Я – Восьмой.
– Сицилист? – выдохнул граф.
– Сицилист, – мрачно кивнула кошка, изготавливаясь к прыжку.
Осознав неизбежность рокового исхода, Орлов истошно закричал:
– Позвольте, я не курица, я не ку…
…Ещё не утихло эхо предсмертного вопля шефа жандармов, когда он проснулся.
– Денщик! – закричал он. – Денщик!!!
Как из-под кровати (а может быть – и действительно из-под неё) возник денщик.
– Что у нас на завтрак? – спросил граф, томимый предчувствием.
– Как велели – курятина-с… – ошеломлённо ответил денщик.
– Отставить курятину! Штаницына ко мне!
Двое на всю Россию, или С больной головы на здоровую
Вдвойне скоромную сегодня курятину подменила собой овсяная каша, которую граф с плохо скрытым отвращением и поглощал в ожидании ротмистра.
Штаницын вошел, не доложившись, как положено, и Орлова это почему-то нисколько не удивило. Два равно безумных взгляда скрестились осередь комнаты.
