А лейб-гвардии капрал Двоехоров, несмотря на боль в пораненных местах, весьма бодро вышагивал в обход дворца, к тыльной его стороне, где располагались караульные помещения, и на все расспросы, что задавали ему по пути товарищи по полку касательно его окровавленного вида, лишь отмахивался, как от мух: «Да было дело…», «Приключилась позиция…», «Узнаете ужо…»

Так оно, думал он при сем, и вправду выйдет лучше, если все не от него, а от немца узнается. В том, что немец расскажет все императорскому высочеству и обрисует его, Двоехорова, действия в самом благоприятном свете, он сомнений не имел. Это наш брат может или позабыть, или по зависти да по злобе все изолгать, или безо всякой злобы, а по природной фантазии, все так переворотить, что выйдет ровно наоборот, нежели было в самом деле. А немец не таков — этот скажет в точности как надо…

Дважды уколотое шпагами плечо хоть и все было в крови, но почти не болело — видно, уколы только вскользь пришлись. Иное дело ляжка — и место уж больно не рыцарское, и укол был болюч. Так и жгло на каждом шагу. Ну точно как в том давешнем сне тятя плетью гузно ему ожигал…

Вспомнив о сне, даже приостановился Двоехоров. Сон-то его, похоже, получался в руку! Что там бишь говорила эта карга ворожея? «Янералом!..»

Ну не в генералы, ясное дело, а вот в прапорщики его, коли немец все хорошенько, по-красивому высочеству распишет, в прапорщики его, Двоехорова, непременно за такое произвести бы должны! И срок для производства у него уже в самый раз подошел. Как гладко все складывалось!

А что! Лейб-гвардии прапорщик Двоехоров! Славно звучит! «Кто это шагает, маменька, к нам в дом?» — «А это, душенька моя Лизанька, лейб-гвардии прапорщик Христофор Христофорович Двоехоров…» Звучит!

Что ж, за лейб-гвардии прапорщика, замечтался он, и дочь выдать не зазорно. И именьице за ней дать в приданое душ эдак на семьсот. С таким супругом и на любой ассамблее появиться не в стыд, когда он в золотых обер-офицерских эполетах…

«Ах, маменька, всего только прапорщик?.. А я-то думала…» — «Да ты погоди, погоди, душенька! Посмотри, каков собой! Такому лишь дай срок! Фортуна у него на лице написана! Сегодня он прапорщик, а завтра…»

«…а завтра — в янералы, — отчего-то голосом карги мысленно продолжал за Лизанькину матушку, за графиню Полину Андреевну, еще даже и не прапорщик Двоехоров. — Точно, в янералы, когды у его, у соколика, вона какая звездочка на ладошке…»

Двоехоров как раз проходил в эту минуту под фонарем и снова приостановился — поглядеть свою ладонь.

Была, была звезда, никуда не подевалась! Как раз меж двух линий — жизни и судьбы — вот она! Махонькая — да, коли внимательно посмотреть, увидеть вполне можно.

Так что — отчего бы с годами и не в «янералы», когда и в жизни, и на ладони такая фортуна тебе?!

…«А то и хвельд…»

Но тут уж капрал перекрестился от греха, ибо даже в фантазиях надобно знать меру.

С такими вот мыслями, в которых он как-то разом был и лейб-гвардии прапорщиком, и «янералом», и к тому же Лизанькиным супругом с имением на семьсот душ, не чувствуя более жжения в раненой ляжке, Двоехоров быстрее устремился к караульным помещениям, словно фортуна поджидала его именно там.

Теперь уже по тонкому льду ступает сам фон Штраубе

—— безусловно, это был сам великий князь — красивый молодой человек с голубой Андреевской лентой через плечо, вышедший навстречу к фон Штраубе.

— Рад вас видеть, рыцарь, — сказал он. — Его величество, мой августейший отец, нынче утром сообщил мне, что среди мальтийцев один достаточно молод, имея в виду, конечно, вас. А поскольку рыцарский дух именно в молодых сердцах занимает меня более всего, я решил свести с вами знакомство… Однако же, — добавил престолонаследник, — я вас ожидал несколько ранее. Неужели посланный вестовой оказался так нерасторопен?

— О нет, — распрямившись после глубокого поклона (а наследник между тем уже сидел в атласном кресле), ответил фон Штраубе, — вестовой Двоехоров оказался как раз вполне достаточно умел и расторопен, чтобы спасти меня от верной смерти.

— От смерти?! — непритворно изумился великий князь. — Вы сказали — от смерти?!

— Да, ваше высочество, — подтвердил барон. — Не доезжая дворца, на нас было совершено нападение.

— Боже мой! — воскликнул наследник престола. — А я увидел кровь у вас на щеке и отнес это на счет неумелости вашего брадобрея!

Раны на щеке фон Штраубе даже не заметил во время недавней стычки — видимо, была неглубока. Он отер щеку платком и сказал:

— Увы, ваше высочество, то была не бритва, а офицерская шпага.

— Офицерская?! — вскричал великий князь, даже в волнении с кресла привстал. — Так на вас осмелились напасть российские офицеры?! Извольте рассказать подробнее, как обстояло дело.

Фон Штраубе поведал престолонаследнику обо всем как можно более подробно. Умолчал только о подмоге со стороны слепца, желая оставить побольше воинской славы капралу Двоехорову, отец же Иероним ни в какой мирской славе не нуждался. Умолчал также о том, что это покушение на него было уже не первое за сегодня, — почему-то решил, что так оно будет лучше — до поры умолчать.

Великий князь слушал его взволнованно.

— Так вы говорите, их было восьмеро? — спросил он, выслушав барона до конца. — Как же вам удалось отбиться?

— Благодаря моему мечу, а еще больше — искусной шпаге капрала Двоехорова.

— И скольких, говорите, вы убили?

— Троих… Даже четверых, ибо вместе с лжекучером их было девятеро.

— Недурно, недурно… — проговорил Александр. — Двоехорова мы, конечно, поощрим за умение и храбрость… Однако — вы уверены, что это были именно офицеры? Отбиться от восьмерых обученных искусству фехтования офицеров да еще при этом убить троих — дело нелегкое… Быть может, это были просто разбойники, переодетые в офицерское платье? — с надеждой в голосе спросил он.

— Я бы тоже именно так подумал, ваше высочество, — сказал фон Штраубе, — если бы одного из них капралу Двоехорову не удалось опознать.

— И кто же это был? — довольно резко спросил наследник престола.

— Как я расслышал, — ответил барон, — это был некий подпоручик князь Озерский.

Александр несколько побледнел.

— Боже! Князь Озерский! Да, я знаю его!.. Всегда был уверен, что доблестный офицер… Однако это его нисколь не обеляет, и я приму меры немедля. — С этими словами престолонаследник дернул колокольчик, и в дверях мигом появился уже знакомый штабс-капитан. — Немедленно доставить сюда подпоручика Озерского, — приказал Александр. — Поместить до поры в арестантской. Да в кандалах, в кандалах!

Штабс-капитан уже было развернулся, спеша выполнять приказ великого князя, но тут же приостановился, услыхав слова фон Штраубе.

— Боюсь, ваше высочество, — сказал барон, — его сейчас никто не сможет отыскать. Он знает, что опознан, и наверняка где-то затаился.

— Да, да, пожалуй, — согласился с ним Александр. — Но все равно навеки небось не спрячется. Уверяю вас, барон, мы его все равно отыщем. Может быть, не сегодня, не завтра, но найдем непременно! Сами! Вы поняли меня, штабс-капитан? Обойдемся без Тайной экспедиции.

Тот поклонился в знак понимания.

— Там был еще один, — сказал фон Штраубе, — который хотя и не опознан, однако помечен.

— И каким же образом?

— Храбрый капрал Двоехоров…

— Да, да, уже наслышан от вас об этом капрале, — нетерпеливо перебил его наследник. — Штабс-капитан, позаботьтесь о представлении капрала к новому чину… Так что за метина? — тут же опять перевел он взгляд на фон Штраубе.

— Оный капрал во время схватки отрубил ему два пальца шпагой.

Отчего-то тень неудовольства пробежала по красивому лицу великого князя, однако, снова обращаясь к штабс-капитану, он сказал:

— Стало быть, ищите также и офицера, недавно лишившегося двух пальцев. Но опять же (вы меня поняли?) — по-тихому… Ступайте, штабс-капитан. — И когда тот удалился, сказал фон Штраубе: — Поверьте, мне до крайности досадно, барон. Чтобы такое — в нашей богопослушной стране!.. Уверен, что подобное более не повторится. Забудьте, барон, об этом происшествии, как о страшном сне.