— Нет. Это он зовет меня «милая». А я его просто Марком.

— Мы отвлеклись. Ну, как там поживает твоя подопечная, Флорин?

И почему ее имя, произнесенное этим человеком, кажется ей музыкой более сладостной, нежели обращение «милая» — в устах Марка?

Девушка взахлеб принялась рассказывать о том, что дела у Джессики идут лучше, чем она предполагала. Рассказала про вокалистку, мужа которой переводят в Сан-Франциско, и про злосчастные приглашения, и про шторы, которые предстоит выбрать в местном универмаге, а она в них ничегошеньки не понимает, и про гравировку на фарфоровом сервизе, который ей и даром не нужен. Рассказала, что только накануне выплатила последний взнос за кольцо для Марка, а мать, видите ли, все твердит о так называемой «брачной свече» для церемонии, хотя на что она сдалась, непонятно…

— Похоже, твоя мать очень тебя любит.

— Мать устраивает эффектное шоу, о котором всю жизнь мечтала сама. Играет в добрую фею-крестную.

— Тогда, ежели показухи все равно не избежать, оставь ее в покое, пусть поступает, как знает. Тебя не поймешь: то ты со всем соглашаешься, то противоречишь матери на каждом шагу. Виновата ты, а не она!

— Так ведь это мать затеяла весь этот цирк… Я с самого начала ничего такого не хотела!

— Тогда почему не сказала ей об этом год назад? Миссис Дигби искренне верит, что старается тебе на пользу! Или ты все-таки расстраиваешься не из-за матери?

— Бенедикт, я устала и хочу спать.

— А я разозлен и хочу тебя видеть. Поехали со мной на аукцион в Фэрбери? В эти выходные, а?

Придумал ведь тоже! До свадьбы каких-то пять недель, а он всерьез надеется, что она станет раскатывать с ним по другим городам, свободная и беспечная!

— Бенедикт Норденгрен, ты с ума сошел! Я надписываю приглашения, а ты зовешь меня на аукцион!

— А что такого? В афишах значится «плимут» сорокового года, и еще там будет ярмарка-распродажа запчастей. Может, подберу кое-что для моего «шеви». Ну, поехали, Флорин.

— А как насчет Марка? Мы его тоже пригласим?

— Почему нет? Упакуем в гроб и пусть себе едет в кузове «кадиллака».

Флорин с трудом сдержала смех.

— Это ужасно, Бенедикт! — упрекнула она.

— Ничего подобного, мы снабдим его мягкой подушечкой и одеяльцем в придачу к атласной обивке, — заверил ее Бен. — И еще вручим термос с кофе, чтобы не заскучал в дороге.

Не поддаваясь на провокацию, девушка снова посерьезнела.

— Бенедикт, мне пора.

— Моя нога тоскует по обещанному лечению.

— До свидания, Бенедикт.

— А еще я записался на курсы бальных танцев…

— До свидания, Бенедикт!

— А вот на корт больше не езжу… По части сквоша с тобой никто не сравнится… и по части поцелуев — тоже…

Флорин заставила себя повесить трубку. Но всю ночь грезила о шелковистых кудрях и серых глазах, искрящихся безудержным весельем.

Предсвадебное безумие продолжилось и на следующий день. Хелен напомнила дочери связаться с фирмой, обслуживающей банкет, по поводу меню, непременно вложить в приглашения конвертики с обратным адресом, и сообщила, что отыскала великолепные фужеры для тостов в честь новобрачных. Флорин удивленно захлопала глазами. Неужто для этого требуются отдельные бокалы?

В пятницу — ровно за четыре недели до дня бракосочетания — девушка бросила в почтовый ящик двести двадцать розовых конвертов и облегченно вздохнула. Сегодня, когда жених позвонит из Европы, она отчитается о проделанной работе. Марк — благодарение судьбе — улетел на научную конференцию в Страсбург. Подающий большие надежды ученый радовался неожиданной командировке едва ли не больше, чем свадьбе.

На работе Флорин заставляла своих подопечных выполнять всевозможные упражнения. Определяла нагрузки для тех, кто занимался на велотренажерах, решала, сколько наклонов и кому делать. Затем отправилась на ланч с коллегами и похвасталась, что наконец-то отослала приглашения.

А час спустя мистер Дау вызвал Флорин к себе в кабинет и передал ей конверт.

Флорин вскрыла его, достала оттуда сложенный вчетверо рисунок… и попыталась сдержать слезы.

На рисунке была изображена балерина в пачке, стоящая на пуантах, и под ней шла старательно выведенная детской рукой надпись: «Это я. Спасибо тебе, Флорин».

Вроде бы надо радоваться, что у девочки все идет хорошо. У Флорин же вдруг защемило сердце. Любовь малышки, которую она сумела завоевать, теперь принадлежит кому-то другому. Джессика наверняка будет вспоминать о ней с благодарностью, но со временем все реже и реже. А Флорин вдруг захотелось знать наверняка, что ее любят, любят так, как никого и никогда в жизни не любили!

Мистер Дау заставил ее присесть на кушетку, опустился рядом и принялся массировать девушке плечи и шею.

— Вы очень к ней привязались, я знаю. А расставание всегда причиняет боль. Но вы можете утешиться тем, что именно вы помогли девочке поверить в себя. Неизвестно, как сложилась бы ее жизнь, не будь вас. А теперь, если хотите, ступайте домой, а в выходные повеселитесь всласть, чтобы голова пошла кругом и грустные мысли больше не мучили.

Пальцы мистера Дау двигались уверенно и ловко, разминая мускулы. И Флорин, расслабившись, наклонилась чуть вперед и закрыла глаза.

— Я вас отпускаю, Флорин. Пробегитесь вокруг дома, примите горячую ванну, а потом назначьте свидание жениху и подумайте о том, что рано или поздно, у вас появятся свои дети, которые станут для вас смыслом жизни.

Но откуда мистеру Дау знать, что жених этот в тысячах миль от нее и, возможно, даже не вспоминает о ней так часто, как хотелось бы!

И все-таки Флорин последовала совету. Отправилась домой, натянула шорты и футболку, трижды обежала вокруг квартала. Ну, как можно сидеть в четырех стенах, если снаружи расцвели цветы и свежескошенная трава напоминают о близости лета! Она жадно вбирала в легкие благоухание теплого вечера. Высоко в небе реяли воздушные змеи, двое хохочущих подростков крепко удерживали в руках веревки. Малыши раскатывали на трехколесных велосипедах. Флорин поприветствовала каждого из них, ни одного не пропустила. Свернула в сквер, где выгуливали собак, миновала автостоянку у местной бакалеи: мужья возвращались к машинам, нагруженные пакетами с молоком и хлебом, предвкушая ужин в кругу семьи.

Флорин радовалась каждому свидетельству весеннего обновления, ревниво сберегала в сердце эти живые, яркие картинки. Она бежала все дальше, чувствуя, как ноют усталые мускулы, наслаждаясь сознанием того, что живет и дышит, страдает и надеется.

Вернувшись домой, Флорин склонилась над раковиной в ванной, прижалась разгоряченной щекой к прохладной керамической поверхности, хватая ртом воздух. Но вот сердце застучало ровнее, дыхание замедлилось. Девушка приняла горячий душ, поужинала тем, что нашла в холодильнике. И выставила к чаю все лакомства, в которых обычно себе отказывала, заботясь о фигуре.

Позвонил Марк. Флорин начала ему рассказывать про Джессику Лейн, но жених поспешно перебил ее, сказав, что международные разговоры дороги и снова напомнил, что следует разграничивать работу и дом. Нечего тащить в семью чужие проблемы!

Флорин с трудом сдержала раздражение: проблемы были как раз ее собственные. Марк ночами напролет просиживает за письменным столом, а ей, видите ли, запрещает даже упоминать о людях, с которыми она работает, которым отдает частичку себя!

Сон упорно не шел. Она ворочалась в постели, до боли в глазах вглядывалась в черный проем окна, пыталась найти утешение в слезах, но тщетно. В одиннадцать Флорин сдалась и позвонила Бенедикту Норденгрену.

Трубку взял один из младших братьев, а затем подошел сонный Бен.

— Алло!

— Бенедикт, это Флорин.

В крохотном коттеджике в Каунсил-Блафсе Бенедикт Норденгрен стоял в одних пижамных штанах у кухонной раковины, до краев наполненной грязной посудой, и представлял девушку, голос которой звучал в телефонной трубке. Представлял настолько ясно, что, казалось, стоит обернуться — и увидит Флорин в дверях, как в тот незабываемый день.