Да, конечно, я расскажу вам эту историю, однако должен предупредить, что некоторые воспоминания могут сильно меня взволновать. Потому что и теперь, по прошествии стольких лет, меня, самого графа Дракулу, эти давние события выводят из равновесия. Могли я себе представить, что буду находиться на волоске от смерти! Нет, то дело, о котором вы хотите узнать и в котором были спиритические сеансы и вампиры, — не какая-то заурядная байка из повседневной жизни. Даже для меня случившееся было чем-то из ряда вон выходящим, а уж мне-то за пятьсот лет моего существования никогда не приходилось скучать.

Это было нечто фантастическое, и кое во что трудно поверить, как вы сами убедитесь. Пираты, месмеризм, казнь через повешение; украденные сокровища, убийства, похищение людей, месть и совращение; изнасилованные женщины, попытки материализовать души умерших…

Я знаю, что именно вы хотите сказать. Всё перечисленное в списке — не такие уж обыденные вещи, и тем не менее ими пестрят ежедневные газеты любого века. Однако в данном случае уникальным было их сочетание, и вскоре вы увидите, что я ничуть не преувеличиваю, говоря о фантастичности.

Некоторые из моих читателей, пожалуй, даже не верят в вампиров, считая их выдумкой. Ну и пусть. Если таковые найдутся, пусть они повёрнут назад, прежде чем мы по-настоящему пустимся в путь. Они начисто лишены чувств и воображения.

Вы всё ещё со мной? Отлично. Вообще-то теперь некому рассказать эту историю, кроме меня, а я могу изложить её красочно и живо, поскольку, с вашего великодушного разрешения, позволю себе некоторые вольности в отношении деталей. К тому же у меня есть прекрасная возможность воспользоваться записями другого очевидца. Он, этот очевидец, который теперь, по сути, становится моим соавтором, был истым англичанином, образцовым джентльменом, с великим почтением относившимся к истине.

В июньское утро 1765 года, когда, собственно, всё и началось, меня не было вблизи лондонского Дока Висельников. Однако я присутствовал при поразительном завершении этой истории летом 1903 года. В тот год, когда уже не было в живых королевы Виктории, на моих глазах это дело раскрыл некий человек (усомнитесь ли вы в моих словах, если я назову его имя?), наделённый несравненным даром объяснять с помощью логики абсурдное и странное. Он был другом вышеупомянутого очевидца, а также моим дальним родственником. И не привык пасовать даже перед тем, что не укладывается в рамки разумного.

Итак, в 1765 году…

Ночью за осыпающимися стенами Ньюгейтской тюрьмы кто-то смеялся. Стражник, дежуривший в одном из коридоров, готов был поклясться, что слышал тихое хихиканье женщины, — оно донеслось из камеры смертника, где не могло быть никаких женщин. Естественно, в этот час в камерах было темно, и, поскольку ничто не говорило о беспорядках, стражник не сделал попытки заглянуть внутрь.

Когда же первые лучи солнца проникли в тюрьму, сразу потускнев в её омерзительном нутре, там, конечно, не оказалось никакой женщины. Никто не мог ни войти в тюрьму, ни выйти из неё незамеченным. В той самой камере смертника был только один заключённый — высокий рыжебородый капитан пиратов. И он не хихикал, как женщина, — нет, бедняга ещё не сошёл с ума. И стражник, которому, как и любому из нас, не хотелось выглядеть дураком, порадовался, что ничего никому не сообщил и не поднял тревогу.

Примерно через час в то промозглое июньское утро — из тех, что наводят на мысль о марте, — из лондонской Ньюгейтской тюрьмы вышла мрачная процессия. В центре этой процессии катила тяжёлая открытая повозка, в которой стояли трое осуждённых. Их руки, заведённые за спину, были в наручниках. Ножные кандалы совсем недавно снял тюремный кузнец. За воротами тюрьмы повозка повернула на восток. Этим заключённым вынес приговор Суд Адмиралтейства, а тогда таких осуждённых не вешали вместе с обычными преступниками на виселице в Тайберне [1]. Им была уготована особая судьба.

Впереди процессии ехал верхом на лошади заместитель маршала Адмиралтейства. Это должностное лицо, краснощёкое и важное, держало Серебряное Весло, которым, будь оно чуть больше, можно было бы грести. Весло было символом того, что этот суд властвует над всеми моряками в открытом море, даже в самых отдалённых частях земного шара. За своим заместителем ехал в элегантной карете сам маршал, ослепительный в своей форме, в окружении лакеев, одетых в ливреи. Далее следовали верхом городские чиновники разных рангов. Однако никто в прибывающей толпе не смотрел на этих высокопоставленных лиц — все взоры были прикованы к повозке.

Громыхая на ухабах, она неспешно катила по узким, мощённым булыжником улицам на больших деревянных колёсах, которые, хотя и были недавно смазаны, всё же тихонько поскрипывали. В ней, спиной друг к другу, стояли заключённые, и поскольку руки у них всё ещё были закованы, им не оставалось ничего иного, как опираться на товарищей по несчастью. Палач — в тот год им был Томас Тэрлис — и его помощник ехали в повозке вместе с арестантами, а у каждого колеса шли стражники Ньюгейта.

Позади повозки шагали люди маршала и офицеры шерифа [2].

Все трое приговорённых к казни через повешение были осуждены за пиратство. Самый высокий из них, Александр Ильич Кулаков, обладал незаурядной внешностью. Этот рыжебородый и зеленоглазый человек, лицо которого украшали шрамы, был худощавым, но широкоплечим и сильным. Кулаков был русским, однако в данном случае национальность не имела значения. Правосудие британского монарха беспристрастно лишало всех троих жизни — ни у одного из приговорённых не было влиятельных друзей в Лондоне, а вот враги имелись.

Процессии нужно было преодолеть немногим более двух миль к востоку от Ньюгейтской тюрьмы, проехав чуть севернее большого купола собора Святого Павла, через Корнхилл и Уайтчепел, мимо Тауэр-Хилл и унылого приземистого Тауэра — в Уоппинг, район доков и таверн, примостившихся в широком изгибе северного берега Темзы.

По мере продвижения процессии число зрителей росло. Вчера вечером и сегодня утром, как обычно, распространились слухи о предстоящей казни. Каждый год в Лондоне сотни людей стекаются поглазеть на казни, и на этот раз процессии пришлось несколько раз останавливаться из-за большого скопления народа. Когда повозка застревала, из окон и с деревьев свешивались люди, предлагая приговорённым кувшины или бутылки со спиртным.

Тяга Кулакова к крепким напиткам сейчас, по-видимому, поубавилась. Однако два других приговорённых делали всё возможное, чтобы, несмотря на наручники, воспользоваться щедростью собравшихся. Палачи, желавшие облегчить себе работу, помогали этой парочке выпить да и сами не гнушались подкрепляться из того же кувшина или бутылки.

Один из товарищей русского капитана напился до бесчувствия ещё до прибытия на место.

Второго заключённого в тот век, когда смерть так часто превращалась в публичную церемонию, сопровождали родственники. Одни из них, идя за повозкой, плакали, другие причитали, третьи с каменным лицом взирали на происходящее — в зависимости от темперамента. Офицеры шерифа оттесняли их в самый хвост.

Процессии из Ньюгейта направлялись по этому маршруту неоднократно, и повозка прибыла в Док Висельников точно к часу отлива Темзы: только в это время можно было легко подобраться к виселице.

Сотни лет на этом месте казнили пиратов и мятежников, а случалось — и капитана или его помощника за жестокое обращение с членами экипажа. В то утро ещё можно было увидеть казнённых на прошлой неделе: каждый из них висел в цепях на отдельном столбе. Чайки и скверная погода сделали своё дело: лица мертвецов лишились глаз, кожа выцвела и задубилась. Казнённые постоянно выставлялись подобным образом в назидание морякам с проходящих мимо судов как свидетельство того, что у Адмиралтейства длинные руки и судит оно сурово.