Лабин ничего не отвечает, и она слышит, как его шаги удаляются по коридору.

Похоже, с ним все будет нормально. Прошло уже несколько дней, и Кен честно держит дистанцию. Между ними нет никакой сексуальной химии, ничего, что заставило бы их вцепиться друг другу в горло. Непонятно, что он сделал с Ланой Чунг, что вообще между ними произошло, но тут этого явно не случится. Предпочтения Лабина крайне специфичны.

Коли на то пошло, предпочтения Кларк тоже.

Она встает, голова склонена, чтобы не врезаться в металлическую накипь на потолке. Под ногами хрустит стекло. Обнаженная переборка за зеркалом масляно блестит во флуоресцентном свете; ребристое серое лицо всего лишь с двумя выдающимися чертами. Сферическая линза размером меньше ногтя заботливо скрыта в одном из верхних углов. Кларк вытягивает ее из паза и секунду держит, зажав указательным и большим пальцами. Крохотный стеклянный глаз. Она бросает его на светящуюся палубу.

На переборке есть название, проштампованное на ребрах сплава: «Хансен Фабрикейшн».

С тех пор как Лени прибыла сюда, она в первый раз видит хоть какой-то бренд, если не считать символа Энергосети, красовавшегося на плече каждого гидрокостюма. Почему-то это кажется странным. Она проверяет световую дорожку, бегущую по потолку: белая и без надписей. Аварийный гидрокс[12] в углу, рядом с люком: дата проверки Минтранспорта, спецификация, но никакой марки производителя.

Она не понимает, следует ли придавать этому значение.

Наконец одна. Люк задраен, наблюдение закончилось – даже ее собственное отражение разбито без всякой надежды на поправку. Забравшись в брюхо станции, Кларк впервые чувствует себя по-настоящему в безопасности, однако не знает, что с этим делать.

«Возможно, теперь я могу чуть-чуть расслабиться».

Она поднимает руки к лицу.

Поначалу Лени кажется, что она ослепла; без линз каюта становится слишком темной, стены и мебель превращаются лишь в условные тени. Она вспоминает, как постепенно, день за днем, уменьшала освещение после ухода Баллард, погружая во мрак каюту, а потом и каждый уголок на «Биб». Лабин поступал так же, хотя они никогда не говорили об этом.

В первый раз она ставит под вопрос собственные действия. Они не имеют смысла; линзы автоматически компенсируют изменения в уровне окружающего света, постоянно доносят до сетчатки один и тот же оптимальный уровень интенсивности. Зачем жить во тьме, которую даже не воспринимаешь?

Она слегка увеличивает освещение; в каюте становится светлее. Глаза коробит от ярких цветов, выделяющихся на сером фоне. Гидрокс флуоресцирует оранжевым; датчики подмигивают красным, синим и зеленым; ручка на ящике в переборке – как желтый восклицательный знак. Лени уже не помнит, когда в последний раз обращала внимание на цвет; линзы извлекают из темноты даже самые слабые изображения, но весь спектр теряется в процессе. Только сейчас, с зажженным светом, краски вновь властно заявляют о себе.

Ей это не нравится. Здесь они кажутся грубыми и неуместными. Кларк снова вставляет линзы, уменьшает яркость, возвращая обычное мерцание. Переборка меркнет до привычной синей пастели.

«Тем лучше. А то так можно и беспечной стать».

Через пару дней «Биб» будет кишеть командой. Кларк не хочет привыкать к тому, что придется выставлять себя напоказ.

Неотения[13]

Поначалу оно не походило на человека. Даже не казалось живым. Скорее выглядело как куча грязных тряпок, которую кто-то бросил у подножия пилона, рядом с отелем «Камби». Джерри Фишер и не взглянул бы на него лишний раз, если бы поезд наземки не просвистел над головой, выбрав подходящий момент, и сегментированные полосы света стробоскопами не ударились о землю.

Он пристально взглянул на кучу и увидел глаза, сверкающие в тени.

Джерри не сдвинулся с места, пока поезд не скользнул прочь. Мир снова вернулся к грязноватым приглушенным краскам. Тротуар. Полосы кудзу[14] над дорогой, серые и задыхающиеся из-за постоянных брызг бетонной крошки. От облачных гряд слабо отражались неон и лазеры реклам.

И вот это создание с глазами, куча грязных тряпок, прислонившаяся к столбу. Мальчик.

Маленький мальчик.

«Так поступаешь, когда действительно кого-то любишь», – частенько говорила Тень. В конце концов, малыш мог здесь умереть.

– С тобой все в порядке? – спросил он наконец.

Куча тряпок слегка сдвинулась и захныкала.

– Не бойся. Я тебе ничего не сделаю.

– Я потерялся, – ответил ребенок очень странным голосом.

Фишер сделал шаг вперед:

– Ты беженец?

Ближайшая зона для беженцев находилась в ста километрах отсюда и хорошо охранялась, но иногда кто-нибудь оттуда все-таки удирал.

Глаза покачнулись из стороны в сторону: нет.

«Хотя что еще он мог сказать? Может, боится, что я отправлю его назад».

– А где ты живешь? – спросил Джерри и наклонился поближе, чтобы услышать ответ.

– В Орландо.

Ни намека на азиатский или индийский акцент. В детстве мать всегда говорила Джерри, что несчастья равнодушны к цвету кожи, но сейчас он имел свое мнение на этот счет. Речь мальчика выдавала в нем американца. Не беженец, получается. Значит, скорее всего, его будут искать.

Что, на самом деле, было слишком…

«Хватит».

– Орландо, – громко повторил Фишер. – А ты действительно потерялся. Где твои мама и папа?

– В отеле. – Грязная куча отделилась от пилона и шаркнула ближе. – В «Ванкиэтле».

Слова больше походили на полусвист, словно мальчик говорил сквозь забитые пазухи. Может, у него была эта, как его – Фишер поискал слово – волчья пасть или что-нибудь в этом духе.

– В «Ванкиэтле»? А в котором?

Мальчик пожал плечами.

– У тебя часы есть?

– Потерял.

«Ты должен помочь ему», – сказала Тень.

– В общем, так, слушай. – Фишер потер виски. – Я живу тут, рядом. Можем позвонить оттуда.

«Ванкиэтлов» в нижней части материка не так уж много. Полиция ничего не выяснит. А даже если и выяснит, они не станут обвинять его. Не за это. Что ему было делать? Оставить мальчика, чтобы того разобрали на органы?

– Я Джерри, – представился Фишер.

– Кевин.

Выглядел парень то ли на девять, то ли на десять лет. В общем, казался достаточно взрослым, чтобы знать, как пользоваться общественным терминалом. Но было в нем что-то неправильное. Слишком высокий и тощий, он путался в ногах, пока шел. Может, у него повреждение мозга? Может, он был из тех наномладенцев, с которыми все пошло не так? А может, его мать, беременная, слишком много времени проводила на улице.

Фишер привел Кевина в свою двухкомнатную съемную квартиру. Мальчик рухнул на кровать, даже не спросив разрешения. Джерри проверил холодильник: рутбир. Гость взял стаканчик, нервно улыбнулся. Фишер сел рядом с ним и, успокаивая, положил руку ему на колено.

Лицо парня окаменело, всякое выражение исчезло с него, словно из бродяги вытащили пробку.

«Давай», – сказала Тень. Он ведь не жалуется?

Одежда Кевина была нечистой. Запекшаяся грязь облепила штаны. Фишер принялся отколупывать ее.

– Тебе надо все снять. Помыться. Душ работает только по четным дням, но можно обтереть тело губкой…

Кевин просто сидел, не двигаясь. Одна рука обхватила стаканчик, костлявые пальцы вонзились в пластик; другая неподвижно лежала на кровати.

Фишер улыбнулся:

– Все в порядке. Так поступают, когда действительно…

Мальчик уставился в пол, дрожа.

Джерри нашел молнию на ширинке, потянул. Нежно нажал.

– Все хорошо. Все в порядке. Не волнуйся.

Кевина перестало трясти. Он посмотрел вверх.

И улыбнулся.

– Тут не мне надо беспокоиться, урод, – произнес он свистящим детским голосом.

Удар отбросил Фишера на пол. Неожиданно для себя он уставился в потолок, пальцы дергались, а руки волшебным образом превратились в мертвый груз. Вся его нервная система светилась ажурным узором утопленных в плоть проводов под высоким напряжением.