Теперь, когда ее глаза не скрывали уродливые очки, они сияли и лучились, и со счастливым смехом Ивейн закружилась по комнате и сделала реверанс своему отражению в зеркале. Как приятно хорошо выглядеть… ради Манрике… но пора уже спускаться вниз и предстать перед опекуном.
Ивейн испуганно стиснула в руках бархатную вышитую сумочку. Лестница башни словно завивалась спиралью вокруг юной фигурки, и девушка уже прошла по ступеням почти до конца, как вдруг увидела темную фигуру, выходившую из зала. Неподвижно, как статуя, дон Хуан стоял в арочном проеме двери, и сверху на него падал свет… он не сказал ни слова и не шевельнулся, пока Ивейн, вздрогнув от неожиданности, не заметила его.
— О! — Она на секунду замерла на ступенях и прижала к груди вышитую бисером сумочку. — Добрый вечер, сеньор.
Дон Хуан протянул ей руку, и Ивейн нерешительно пошла ему навстречу.
— Вы выглядите совсем взрослой, — заметил он и взял ее руку в свою. На какую-то исполненную ужаса минуту ей показалось, что маркиз сейчас поднесет ее руку к губам и поцелует, но он вытащил свою воспитанницу на свет и стал рассматривать ее лицо. — У вас слишком много помады на губах — идемте! — Схватив ее одной рукой и держа в другой трость, дон Хуан заставил ее войти в зал и остановился перед зеркалом на стене. — Вытрите губы, — приказал он.
Она повиновалась, но внутри вся дрожала. А чего она ждала — что он будет восторгаться ею, наряженной в платье, за которое сам же заплатил? Тщеславная надежда! Дон Хуан всего лишь хотел, чтобы она прилично выглядела перед его друзьями.
— Так лучше, сеньор? — Ивейн повернулась к нему лицом, и он пристально оглядел ее с головы до ног, возбудив в девушке все смятение и неловкость юности. Даже тень улыбки не коснулась его черт, пока он, полуопираясь на трость, рассматривал Ивейн, как настенную картину, а не как живую девушку, с сердцем, бешено колотящимся под тонким слоем золотой материи, которую сейчас ярко освещали все лампы зала.
Взгляд темных глаз остановился на юной голой шее.
— Украшать девушку драгоценностями — все равно, что золотить лилию, — сказал он. — Но, думаю, вам захочется надеть вот это.
Дон Хуан вынул из кармана узкий ювелирный футляр и протянул ей. Ивейн приподняла дрожащим пальцем крышку, и у нее перехватило дыхание. Внутри мерцала нитка золотых бус, унизанных розовыми бриллиантами и крошечными листиками из посверкивающих зеленых камней.
— Как оригинально, — выдохнула она. — Мне было бы так страшно потерять ее.
Она уже почти закрыла футляр, чтобы вернуть, но дон Хуан протянул руку и поднял драгоценность с атласной подушечки.
— Идите сюда, — потребовал он, и девушка не посмела ослушаться. Почти не дыша, она почувствовала на коже холодок от прикосновения ожерелья и тепло его пальцев, пока он застегивал замок. — Повернитесь ко мне, Ивейн.
Она так и сделала и вдруг усмехнулась:
— Вот бы миссис Санделл увидела меня сейчас!
— И что бы она, по-вашему, сказала?
— Думаю, на какое-то время она просто лишилась бы дара речи, сеньор. Понимаете…
— Да, Ивейн?
— У меня раньше никогда не было красивых платьев… Я всегда так ужасно выглядела в моих бежевых, а еще она заставляла меня носить очки.
— Но ваши глаза как будто в порядке. — Он заломил черную бровь, тонкая сильная рука взяла ее за подбородок и несколько раз повернула голову Ивейн, как будто это был цветок. — А что случилось с вашими очками?
— Я их потеряла… в море.
— Так же вам следует потерять и все ваши грустные воспоминания, nina. Обещаю — вы никогда больше не будете носить бежевое, пока живете в моем замке.
— Я так благодарна вам за доброту, сеньор.
— Мне не нужна ваша благодарность, и я вовсе не так уж добр. — Он взглянул ей в глаза. — Идемте, нам еще ехать шесть миль до Пуэрто-де-Леона, и я не хочу заставлять Ракель и ее отца ждать нас.
Ивейн впереди него вышла из комнаты, а потом из замка к лимузину. Шофер стоял возле открытой дверцы, и девушка, шурша бархатом, шмыгнула внутрь. Дон Хуан сел рядом с ней, несколько неловко из-за ноги, и его палка упала на пол машины. Ивейн быстро подняла, подала ему трость и вздрогнула, когда его пальцы сжались на руке. Лицо дона Хуана было совершенно неподвижным и напоминало непроницаемую маску, по которой скользили свет и тень.
Большая машина выехала из ворот замка, Ивейн забилась в угол велюрового сиденья и сидела, покачиваясь, — тонкая растерянная фигурка в темно-желтом платье и драгоценностях.
Она чувствовала, что никогда не сможет понять этого человека, который временами казался таким близким, а временами — совершенно недоступным и гордым. Он дал ей жилье, он кормил и одевал ее, но он как будто запрещал ей отплачивать ему за все это… особенно симпатией или нежностью.
Она смотрела сквозь ресницы на профиль сидящего рядом, и он казался ей таким четким и безупречным, словно принадлежал каменной статуе.
Ивейн даже представить себе не могла, что клуб «Идальго» окажется таким шикарным! У входа стояло много дорогих машин, окна были ярко освещены, внутри пахло чем-то особенным, оркестр играл изысканную музыку.
Маркиз Леонский и его воспитанница были встречены почтительными поклонами и приветственными улыбками, все обернулись, когда они шли к своему столику, за которым уже сидели седовласый господин с бородкой клинышком и прекрасная Ракель Фонеска.
— Que gracia tiene [15]. — Сеньор Фонеска поднялся, умные, дружелюбные глаза улыбнулись Ивейн, и она сразу почувствовала себя спокойнее. Сеньор склонился к ее руке, когда их представили, и показался Ивейн намного приятнее своей дочери, которая задумчиво рассматривала ее бархатное платье и ожерелье.
— Хуан, — сказала она теплым грудным голосом. — Я бы не узнала твою воспитанницу. Папа, ты знаешь, это было так забавно: это дитя прибежало с пляжа, в руках у нее была громадная дыня, мне показалось, что она школьница. Сегодня вы так хорошо выглядите… поразительно, что может сделать с человеком одежда из Гран-Виа.
Ракель очаровательно улыбнулась дону Хуану, пока они рассаживались за столом. Маркиз повернулся к официанту, чтобы выбрать вино.
— Я знаю, Ракель, ты любишь шампанское, не заказать ли нам бутылочку?
— Это будет восхитительно, но что же мы празднуем? — Ракель бросила выразительный взгляд в сторону Ивейн. — У вас сегодня день рождения, моя дорогая?
— Нет. — Ивейн сцепила руки на коленях и постаралась поймать взгляд сеньора Фонески. Этот человек казался добрым, понимающим и придавал ей уверенности. — Хотя я действительно чувствую себя так, словно родилась заново, настолько все это для меня ново.
Ракель лениво играла своим черным кружевным веером, его рисунок из роз повторял рисунок на платье.
— Мне кажется, вы раньше были компаньонкой, не так ли?
— Компаньонкой-горничной, — уточнила Ивейн, прекрасно понимая, что Ракели уже все известно, и она просто хочет заставить ее произнести это вслух.
— Тогда ничего удивительного, что все для вас как в день рождения. — Сеньор Фонеска улыбнулся ей. — Хуан хочет, чтобы я учил вас испанскому и прочим другим премудростям, и, я думаю, мне понравится быть учителем такой очаровательной юной леди.
Ивейн чуть не бросилась ему на шею.
— Мне очень, очень хочется учиться, сеньор. И я вас предупреждаю — я буду очень любознательной ученицей.
— О Боже. — Ракель засмеялась и, прикрывшись веером, состроила глазки дону Хуану. — У тебя в доме завелся синий чулок, дорогой. Отец будет в восторге пичкать ее знаниями, но по мне гораздо веселее просто наслаждаться жизнью или, например, коллекционировать поклонников!
— Видите, что получается, Хуан, — засмеялся и сеньор Фонеска, — когда испанец позволяет своей дочери вырасти эмансипированной? Она немедленно возвращается к базовым ценностям и думает только о любви.
— А что может быть приятнее, чем думать о любви? — Ракель кокетливо посмотрела на дона Хуана, которому, похоже, все это доставляло удовольствие, хотя он, подняв левую бровь, сохранял загадочный вид. — Хотя, конечно, если девушка — простушка, ей ничего другого не остается, как быть умной. Я вот, например, никогда не была слишком умной.
