— Да, но я говорил про обычных мужчин.
— Да, пожалуй, что так. — Щурясь от яркого солнечного света, они смотрели друг на друга. — Эмерито, который работает у него, нашел меня в море и доставил на остров. Маркиз велел мне остаться в замке, пока мы не узнаем, что случилось с моей бывшей хозяйкой. Как выяснилось, ей удалось спастись, но меня она бросила на произвол судьбы… У меня никого нет, кроме дона Хуана. И он по-своему очень добр ко мне.
— Вам никогда не приходило в голову, что он принадлежит старинному, знаменитому роду, сеньорита?
— Но вы же сказали, что ни одна женщина…
— Напротив, это дон Хуан разбил много сердец, в то время как его собственное осталось нетронутым.
— Вы считаете, что мое сердце в опасности?
— Маркиз — человек неординарный.
— А я была служанкой всего две недели назад, сеньор Кортес.
— Не будете ли вы так любезны — зовите меня Рике, хорошо?
— Ах, вы все еще хотите подружиться со мной, сеньор?
— Еще больше, чем раньше. — Он улыбнулся своей двусмысленной улыбкой. — Если вы не скажете мне, как вас зовут, я буду называть вас La Soledad.
— Какое печальное имя!
— Это означает «одинокая» — состояние, которое я намереваюсь изменить.
— Как вы самоуверенны!
— Разве вы не хотите, чтобы вас вытащили из вашей раковины?
— Похоже, это болезненный процесс…
— О, обещаю, вам будет совсем не больно. — Он протянул руку, словно хотел погладить ее огненно-рыжие волосы, но только вынул из них цветок. — Жизнь похожа на олеандр, смесь сладости и горечи. Мы еще встретимся, La Soledad. Hasta la vista [12].
Он ушел так же, как и пришел, беззвучно исчез между деревьями, и через несколько мгновений Ивейн услышала звук автомобильного мотора и сразу представила себе, как машина срывается с места, красный платок развевается на ветру и пропадает из виду.
Девушка взяла ребенка на руки, подняла одеяло и пошла к домику. Мари-Лус уже вернулась и разрезала огромные медовые дыни. Они выпили кофе, и, когда Ивейн сказала, что ей уже пора идти, Мари-Лус настояла, чтобы она взяла с собой одну дыню. Она была такая душистая, такая красивая, что Ивейн не смогла отказаться и в замок вернулась с дыней в руках и с улыбкой на губах.
Ивейн вошла через железные кованые ворота в патио и сразу же увидела дона Хуана… он был в обществе ослепительной красавицы в шифоновом лавандовом платье и в соломенной шляпке, из-под которой виднелись нежное лицо и темные огромные глаза.
Ивейн остановилась у ворот, держа в руках дыню и страстно надеясь спрятаться за ней — с растрепанными огненными волосами, босоногая, раскрасневшаяся от солнца и быстрой ходьбы. Увлеченная разговором элегантная пара сидела под райским деревом, цветы которого были того же цвета, что и платье девушки.
Дон Хуан медленно поднял глаза и бесконечно долгое мгновение рассматривал Ивейн во всей ее юной неэлегантности. На нем был безукоризненный белый костюм, аккуратно причесанные густые волосы отливали как вороново крыло.
С обычным безупречным политесом, но с легкой насмешкой, искрящейся в глазах, он поднялся, опираясь на трость черного дерева, чтобы поприветствовать Ивейн.
— Прошу вас, проходите, познакомьтесь с доньей Ракель Фонеской, — пригласил он. — Я как раз рассказывал ей о моих планах послать вас учиться к ее отцу.
Ивейн — все еще цеплявшаяся за спасительную дыню — послушно подошла к ним, чувствуя, как вся она, в своем простеньком платье, подвергается осмотру и оценке пары пленительных глаз.
— Какая радость, мисс Пилгрим, познакомиться с вами. — Донья Ракель говорила теплым, кокетливым голосом, с премилым акцентом. Она рассмеялась и повернулась к маркизу: — Хуан, ты не сказал, что твоя новая подопечная — такое милое дитя природы! Как трогательно — эта дыня, и вообще. Теперь я понимаю, почему тебе захотелось взять ее под свое крыло.
Он наклонил голову, как бы соглашаясь с каждым словом, слетавшим с этих шелковистых алых губ… но ее слова, в которых читалась скрытая насмешка, донельзя раздражали Ивейн. «Дыня, и вообще!» Она хотела бросить ее за кустами, но вспомнила Мари-Лус, которая так хотела порадовать ее этим подарком, и ей стало стыдно за себя из-за того, что она придала столько значения словам самонадеянной богачки.
— Я с нетерпением жду встречи с сеньором Фонеской, — сказала Ивейн, вздернув подбородок. — Я поняла по рассказам маркиза, что ваш отец — человек ученый и культурный.
Это была сознательная попытка отомстить, и Ивейн кожей почувствовала, как напряглась у нее за спиной фигура в безупречном костюме.
— Донья Ракель останется обедать в замке, — сказал он натянуто. — У вас есть полчаса, Ивейн, чтобы привести себя в порядок.
— Вы желаете, чтобы я обедала с вами? — Ивейн втайне надеялась, что ее избавят от этого испытания — сидеть за столом с испанской красавицей, в прелестном платье, в полном макияже, с блестящими от морского соленого воздуха волосами.
— Да, я этого желаю, — ответил дон Хуан, и Ивейн заметила, что губы доньи Ракель дрогнули в улыбке.
— Ведь твое желание — закон для маленькой подопечной, не так ли, Хуан? — Она произнесла его имя очень внятно, почти ласково.
— Мне нужно переодеться. Прошу меня извинить. — Ивейн почти бегом бросилась прочь от опекуна и его гостьи.
Едва девушка оказалась у себя в комнате, она швырнула дыню на кровать и уставилась на свое отражение в зеркале шкафа. Да, она была похожа на gamine, маленькую оборванную беспризорницу из благотворительного приюта. Неудивительно, что Ракель Фонеска сочла ее подходящей мишенью для насмешек! Ивейн открыла гардероб и достала травянисто-зеленую юбку и блузку с пышными рукавами, и, переодеваясь, думала о том, скоро ли привезут из Мадрида ее новые вещи. Сначала ей не хотелось их принимать, но теперь девушка уже радовалась, что их заказали. В качестве подопечной дона Хуана ей придется встречаться с его друзьями, и, естественно, маркизу не понравится, что его позорят, да и сама Ивейн не собиралась выслушивать оскорбления и колкости от девиц, понятия не имевших, что значит быть сиротой, которая на ногах с рассвета до поздней ночи.
Обед прошел очень весело и мило благодаря донье Ракель, владевшей всеми тонкостями очаровывания испанцев. Она была то кокетлива, то скромна, и Ивейн показалось, что ее надменный опекун пленен своей гостьей. Он с улыбкой слушал ее и даже рассмеялся, когда та описывала вечеринку на борту яхты одного прославленного матадора.
— У него были бриллиантовые запонки, Хуан, и он мне сказал, что, когда я в следующий раз буду в Севилье, я непременно должна пойти посмотреть корриду с ним, и он преподнесет мне ухо.
— Какой ужас! — невольно вырвалось у Ивейн. — Я имею в виду быка, а не запонки!
Донья Ракель смерила ее холодным взглядом, и вилка Ивейн замерла над десертом.
— Есть какая-то ирония в том, что из-за корриды британцы считают нас жестокими. Разве ваши соотечественники не ездят на охоту, как на войну? Кажется, они убивают рыжих лисиц и оленей?
— Я терпеть не могу охоту. — Лицо Ивейн побелело, она отчетливо услышала звуки охотничьих рожков тем туманным утром и вспомнила смерть отца в конюшнях Санделл-Холл. — Люди, которые считают развлечением затравить зверя собаками, не ощущают ничего, кроме восторга от своей жестокости, и мне жаль, что на моей родине охота не запрещена.
— Коррида — зрелище, заслуживающее только презрения. — Дон Хуан говорил тихо, но зло. — Я всегда ненавидел, что на лошадь пикадора надевают маску.
— Ты говоришь так, Хуан, потому что одна из этих лошадей…
— Мы не будем сейчас говорить об этом, Ракель. — Он улыбнулся, но Ивейн видела, что в глазах его не было улыбки. Темные и бездонные в своей глубине, они скрывали много тайн. — В клубе «Идальго» готовится концерт. Думаю, моя воспитанница хочет послушать музыку, а?
Донья Ракель стрельнула взглядом в Ивейн в деревенском платьице, с волосами, заплетенными в косички и уложенными венком вокруг головы, с тонкой шеей без украшений. Испанская красавица дотронулась до своего жемчужного ожерелья и смиренно спросила:
