Мой нос за это время изучил множество новых отвратительных ароматов.

В тавернах Бенксайда я научилась узнавать пьющих товарищей по их запаху, будь то продавцы требухи или жилоделы с Филд-лейн, прожженные стеклодувы со Стоуни-стрит или просоленные портовые грузчики. Я привыкла вскакивать и бросаться к двери, если кто-нибудь забегал внутрь, ведь это могло значить, что кого-то преследуют флотские вербовщики, начались петушиные бои или завалилось еще одно ветхое здание. Любой дом с семью и более окнами облагался налогом, потому дома были похожи на тюремные бараки, вросшие в грязь.

Это был грязный район. Но по мере того, как я все лучше узнавала его, я все меньше обращала на это внимание. Мы жили в братстве, у нас был даже определенный кодекс чести, но если приезжий оставлял карету на ночь в Нейкид-бой-ярд, наутро от нее оставался один лишь поломанный остов.

Я научилась узнавать массивные силуэты контрабандистов и докеров, чьи просторные одежды скрывали карманы, в которые они раскладывали ворованный сахар, кофе, какао, имбирь и стручковый перец. Я теперь могла легко распознать на улице карманника по его развязной походке и не дать себя обокрасть на рынке в Ладгейте. Я познакомилась с профессиями, о которых никогда прежде не слышала. Например, один бедняга занимался тем, что собирал мертвых собак и гнилую рыбу для тех, кто захочет закидать ими шантажистов и содомитов на рынке Смитфилд. Даже этот человек любил пообщаться с Зани, ведь он разделял его чувства к несокрушимому Саки.

Конечно, я слишком поздно научилась распознавать различные лондонские говоры, начиная от истинно аристократического (такой я могла услышать, когда бедняков отгоняли от дорогой кареты) и заканчивая благородным, частично благородным и лжеблагородным. Дальше шла обычная базарная ругань. Где-то среди этого многообразия затерялись изящные выражения Валентина Грейтрейкса. Но это открытие больше меня не злило. По мере того как я все больше любила Бенксайд, я все терпимее относилась к его принцу. Мне казалось, что стать принцессой этого разношерстного королевства было бы совсем неплохо.

Через два месяца жизни на Бенксайде мне стало казаться, что я жила там всегда. Мне удалось отделаться от бывших хозяев. К тому же я неплохо устроилась, ибо Дотторе Велена щедро делился со мной деньгами, заработанными нами. Опасность миновала. По крайней мере, пока Валентин был далеко.

Мой отчаянный план сработал, однако его завершение, кроме всего прочего, продемонстрировало незначительность моих достижений. Я добилась немногого. Любая смышленая девчонка запросто смогла бы повторить мой путь, применив немного обаяния и сообразительности. Разве нужно много ума, чтобы жить в трущобах, продавая беднякам поддельные лекарства и наживаясь на них? Жить в комнате, где в стенах постоянно пищат мыши, рядом с доктором-шарлатаном, который называет меня «милашка», и грубым лакеем, говорящим мне такие слова, что их стыдно повторить.

Фамильярность начала вызывать у меня не презрение, а скуку. Это породило более опасное чувство — гнев. Снова появилась моя старая заносчивость. Что я здесь забыла? Почему живу как уличная девка? Разве я не потомок знатного венецианского рода? Как такое могло произойти?

Когда я отвечала себе на этот вопрос, я отказывалась признавать важные составляющие ответа: в частности, ослепление монахини, бывшую работу, ложь любимому.

Единственная мысль, которая приходила мне в голову и которую я была готова терпеть, была о том, что Валентин повинен в моих бедах. Он проник в мое сердце, притворившись джентльменом, сделал вид, что любит меня. Он не смог оценить любовь, которую я ему предложила, а теперь, когда я готова сделать его счастливым, его нет рядом. Почему он не возвращается? Не ровен час, его на Бенксайде перестанут бояться. Как это он меня до сих пор не обнаружил? Он наверняка разослал шпионов на поиски. Неужели они такие же недотепы, как их хозяин?

Мне казалось несправедливым, что я до сих пор прозябаю в нищете в Лондоне, в то время как меня могли бы уже найти, привести к Валентину, он бы передо мной извинился и мы возобновили бы столь резко прерванный роман. В те дни мои фантазии были сосредоточены на складе Стоуни-стрит и на тамошней спальне, в которой мне до сих пор не удалось испытать тайные утехи.

Мое воображение язвили неприятные мысли. Однажды мы ехали по Стоуни-стрит, направляясь к Хай-стрит. Двери склада распахнулись, и я заметила Диззома, оживленно беседующего с хорошо одетой крупной девушкой. Заостренные носки ее огромных башмаков были украшены шелковыми розочками. Я увидела лишь часть ее лица, прикрытого фиолетовыми пионами, свисавшими с шляпы. Англичане, пребывая в хорошем расположении духа, в шутку назвали бы ее «клубничной блондинкой», но мне цвет ее волос напоминал скорее о вареных креветках.

Судя по тому, как нервничал Диззом, она его отчитывала. Да как она смела? В отсутствие моего любимого Диззом был регентом Бенксайда.

Я никогда прежде не видела эту девушку. Ни среди нашей публики, ни на улицах, ни в магазинах и тавернах.

Конечно же! Она не была похожа на местную.

Я не знаю как, но через секунду я поняла все. Было в ней что-то, показавшееся мне до боли знакомым. Я быстро подсчитала. Хотя она была по крайней мере на дюжину лет старше, чем описывал мой возлюбленный, я поняла, кто передо мной. Эта огромная и заносчивая девушка была никем иным, как малышкой П. Неудивительно, что Валентин с таким замешательством принял чепец, который я купила ей в подарок. Он едва налез бы на ее крепкий кулак.

Я быстро просчитала варианты. Когда мы поворачивали на Клинк-стрит, я крикнула Дотторе:

— Остановитесь! Нужно вернуться к складу. Мне кажется, у нас сегодня будет много покупателей. Мы должны пополнить запасы.

Глаза Дотторе радостно заблестели, ведь он знал, что я слов на ветер не бросаю. Он быстро развернул телегу, и мы поспешили назад. Зани недовольно ворчал вполголоса.

Девушка все еще была там и отчитывала Диззома, который стоял к нам спиной. Она холодно взглянула на нашу повозку. Бросив взгляд на меня, она тут же потеряла ко мне интерес, потому что я была для нее старой и скучной.

Из-под полуприкрытых век я осторожно изучала ее, делая вид, что отрешенно наблюдаю, как Дотторе и Зани грузят бутылки на телегу. За ее плечами я увидела большой опрятный зал с полками, уставленными бутылками. На каждой полке красовалась броская этикетка. «Сироп канадской девы», «Женевская лимонная сердечная вода»… На некоторых этикетках упоминалась Венеция. Конечно, Дотторе говорил мне, что мой возлюбленный получал все это из пресловутой базилики Санта-Кроче, а также из венецианского района под названием Кастелло. Я очень удивилась тому, как четко и аккуратно все было расставлено и подписано. В базилике использовали точную копию одной венецианской торговой марки, эмблема ее представляла собой деревянные крылья, скрещенные, словно у порхающей бабочки. Я ощутила острый приступ ностальгии. Но дверь тут же захлопнули и заперли. Несколько секунд, когда Диззом посмотрел на нас, я была в опасности, но взгляд его был невнимательным, поскольку он целиком сосредоточился на Певенш.