Что бы ни послужило причиной убийства Стинтлея, оно навредило моим планам. Если бы Стинтлей остался жив, мне позволили бы остаться в Лондоне. А так я была уверена, что мне прикажут уезжать для выполнения другого задания. Полагаю, что, если бы я продолжила выуживать информацию из лорда, я бы узнала не только то, что желали знать хозяева, но и почему его хотели убить.

Единственная ночь, которую я провела с ним, закончилась тем, что мне пришлось доставить ему удовольствие «вручную». Он ни словом не обмолвился о возможных врагах, которые желали ему смерти. Несколько раз он пытался неудачно овладеть мною. Я не могла заставить себя отдаться ему, хотя мои инструкции на этот счет не оставляли никаких сомнений. Когда я не смогла поддаться на его уговоры, он так расстроился, что мне пришлось несколькими резкими движениями помочь ему разрядиться. В результате он воспрянул духом, полагая, что эта ночь была лишь репетицией последующих оргий, которые также предвкушали и мои хозяева, хоть и по другим причинам.

Но нас обоих ждала ужасная неожиданность. Я полагала, что Стинтлей нажил непримиримого врага в политике, коммерции или любви. При последней мысли я улыбнулась, поскольку Валентин, конечно, не мог знать об одной неудачной ночи, проведенной с лордом, поскольку в тот вечер он был у Певенш. Я не оставила ему выбора, оскорбив его замечанием по поводу Певенш.

Некая часть меня, горделивая и дикая, представляла, что Стинтлея убил на дуэли Валентин. Я вполне могла себе это представить. Торжественная церемония на безлюдном поле. Хорошо одетые мужчины взводят курки и направляют друг на друга оружие. Странно, но эта мысль была мне приятна. Я представила, как Валентин машет пистолетом, на его лице серьезное, сосредоточенное выражение, по сторонам стоят внимательные секунданты, задаются традиционные вопросы, на которые тут же даются ответы.

Но нет, Стинтлей умер иначе. Пошел слух, что, пытаясь ограбить, его прирезала банда простолюдинов. Вероятно, мой любимый был так же поражен этой новостью, как и я, ведь английская знать связана не только кастовыми узами. Я полагаю, что они так же близки, как и венецианские вельможи. Несомненно, он прочитал об этом случае в газетах и ходил на роскошные похороны Стинтлея.

Естественно, с Маззиолини я этими соображениями не делилась. У меня были дела поважнее. Мои страхи оправдались. Получив новости о гибели Стинтлея, мои хозяева приказали мне немедленно возвращаться в Венецию.

Настало время помириться с возлюбленным. Несмотря на его странное отношение к Певенш, я не могла вынести мысли о том, чтобы покинуть его, вернуться в Венецию, а потом поехать в Париж, Рим или Амстердам.

Мне не хотелось ехать на новое задание, ублажать других мужчин. Мне было противно представлять себя стареющей на этой службе, пишущей отчеты красивым почерком в чужих покоях. Я не могла смириться с мыслью, что на земле нет места, где бы я могла спрятаться от хозяев. Они собирались использовать меня до конца, выжать по полной, а потом выбросить, вероятно, снова заточив в монастыре святого Захарии. С их точки зрения, в этом решении была бы определенная завершенность, справедливость. И какой бы там была жизнь у меня, похороненной заживо до конца дней? Монахини ведут спокойный, размеренный образ жизни, потому они много времени уделяют воспоминаниям. Они любят месть больше всех других женщин. Они не забыли моего поступка. Я поежилась, представив яд в миндальном печенье или зачумленные простыни на моей кровати, не говоря уже о сотнях тонких способов оскорбить, известных женскому роду. Они наверняка обреют мне голову, причем неаккуратно, и продадут волосы. И никто не захочет мне помочь.

Я серьезно оскорбила моего любимого человека.

Однако он все равно не приходил, чтобы повидаться со мной, и я поняла, что должна сделать первый шаг. Только это сможет убедить его в моей искренности.

К сожалению, ничто не смогло бы помешать Маззиолини следить за мной. Потому вместо того, чтобы готовить тайный побег и провоцировать его на крайние меры, я просто сообщила ему о своих намерениях и выслушала его насмешки, опустив глаза.

—  Бегать за мужчиной? Англичанином? Как дико.

Потому, когда я поехала к Валентину на склад, рядом со мной в карете сидел Маззиолини. На его гладком лице было написано презрение.

Мы впервые оказались к югу от реки. Ни один из нас, утонченных венецианцев, не был рад тому, что мы там увидели. Валентин с гордостью отзывался об этом оживленном уголке Лондона, но он забыл упомянуть о грязи и смраде.

Маззиолини все разведал заранее. Ему доставляло удовольствие дразнить меня, рассказывая о происхождении всех этих дурных ароматов: кожевенники используют фекалии и мочу собак, мыловары — их отвратительный жир, а производители клея мелют их кости. Между тем бедные местные девочки зачастую теряли рассудок, выщипывая кроличий мех для дорогих шляп, из-за ежедневного контакта с ртутью и нитратами, которыми натирали шкурки. А проститутки постоянно находились в сумеречном состоянии из-за противозачаточных средств, которыми их снабжали местные шарлатаны, получавшие, в свою очередь, эти снадобья от поставщиков поддельных медикаментов. Таверны Саутуорка кишели контрабандистами, а улицы ворами. Если верить Маззиолини, предприниматели Бенксайда были всего лишь подпольными дельцами и пивоварами. Я высоко держала голову и не позволяла его грубой лжи испортить мне настроение.

— И с таким мужчиной ты хотела быть вместе, — глумился Маззиолини. — С тем, кто занимается темными делишками в этой дыре. — Он махнул рукой, словно отгоняя отвратительный запах.

— Я уверена, что Валентин ничем подобным не занимается. Он торговец. Конечно, не все стороны его работы вызывают вздохи восхищения, — с честью возразила я. — А сколько знатных семей в Венеции зарабатывают на караванной торговле на Востоке?

— Ты ничего не понимаешь! — воскликнул Маззиолини. — Это англичанин, а не житель Венеции. Из всех людей ты выбрала его. Твои хозяева по сравнению с ним кажутся настоящими лапочками!

Он сплюнул.

Я промолчала. Я не могла думать ни о чем другом, кроме как о скорой встрече с любимым, об ужасе нашего воссоединения. Я нервничала, опасаясь, что он отвергнет меня. Однако у меня внутри все замирало от радости, ведь очень скоро я должна была снова увидеть его лицо. Я позволила себе впасть в приятное состояние транса, представляя, как его руки снова ласкают меня. Маззиолини, видя мое счастливое лицо, осуждающе хмыкнул.

Когда мы пересекали Лондонский мост, Маззиолини настоял на том, чтобы мы подошли к каменному алькову, где обнаружили голову Стинтлея, насаженную на собственную трость.

— Не надо рассказывать мне подробности, — попросила я.

Он весело улыбнулся, радуясь, что смог меня задеть. Ладони сжались в кулаки, мне захотелось ударить его, но я сдержалась.

Так мы вошли на склад на Бенксайде, недобро поглядывая друг на друга, чтобы встретиться с ужасом, который ждал нас внутри.

С одного берега реки в мир на другом ее берегу.

От образа отрезанной головы Стинтлея, о котором я вспоминала с содроганием, к реальному виду забальзамированного трупа, который кровоточит прямо в гробу. Это была первая вещь, которую я увидела на складе Валентина.