Хотя этот мужчина для нее ничего не значит, Мимосина проявляет больше эмоций, чем Валентин за последние недели. Она заметно дрожит.

Она поднимает взгляд и видит Валентина. Их глаза встречаются. Он читает в них ужасную боль. Глаза актрисы увлажняются слезами. Теперь он в этом уверен. Милая дама скорбит по этому незнакомцу, потому что он когда-то был близким другом Валентина Грейтрейкса.

Неожиданно слышится громкий крик. Какая-то женщина визжит и тычет пальцем в сторону трупа. Ее крик подхватывают другие. Валентин слышит все это наверху, у себя в кабинете, словно сквозь вату. Он опускает голову, чтобы посмотреть, чем вызвано оживление.

На груди Тома, затянутой в белую сорочку, быстро разрастается кроваво-красное пятно. Это происходит с такой скоростью, будто бы сердце Тома все еще бьется, выталкивая малиновую жидкость наружу. Валентин поворачивается, чтобы позвать Диззома, но тот уже спешит вниз по лестнице в зал. Его люди проталкиваются через толпу, пихая людей с чрезмерной силой, вызванной их собственным страхом. Мужчины и женщины плачут. И тут в зале раздается голос:

— Убийца, должно быть, здесь!

Кто-то запер двери, и теперь толпа напирает на стены, задыхаясь и потея. Все смотрят друг на друга с подозрением.

До этого момента Валентин всегда отвергал всякие суеверия о том, что труп убиенного будет кровоточить, если его убийца приблизится к нему. Это казалось ему слишком гротескным, слишком фантастичным, достойным разве что театральных подмостков. Такому явлению должно быть логическое объяснение, потому он хочет наказать Диззома, который где-то чего-то недосмотрел, да еще в такой день.

Он смотрит на помощника, который суетливо промакивает кровь собственным платком, вопросительно оглядывая лицо Тома, словно покойник может открыть зашитые губы и пояснить причину сего происшествия. Плечи Диззома трясутся. Его слезы капают на окровавленную сорочку Тома.

Валентин глядит на перекошенные лица собравшихся людей, пытаясь заметить хоть на одном следы вины. Да, он видит трех рыдающих венецианцев, своих деловых партнеров, но это их старые друзья, с которыми он знаком много лет. Он знает даже их детей. Они любили Тома, как брата, и не могли разыграть горе. Валентин хорошо знает, что венецианцы — самый суеверный народец на земле. Они бы ни за что не пришли сюда, если бы на их руках была кровь Тома. Нет, никто из этих людей не мог убить Тома, ни у кого из них не было мотива. Взгляд Валентина блуждает по комнате, выискивая незнакомцев.

Он забыл о Мимосине Дольчецце, но замечает ее, приютившуюся в уголке, и ему тут же становится ее жалко. Она одна, в чужом городе, женщина, тонко чувствующая мир, и тут ее заставили смотреть, как труп незнакомца явил миру кровавое чудо. Теперь она заперта в комнате с сотней мстительных незнакомцев, которые недобро поглядывают на ее одежду и черты, которые выдают в ней иностранку. Тома убил иностранец. Они в этом не сомневаются. Что она здесь делает, если не злорадствует? Валентин чувствует, как его сердце сжимается от страха. Что, если они накинутся на эту бедную невинную женщину? Люди, пришедшие почтить память Тома, все одного круга. Насилие, как-никак, является необходимым инструментом в их руках. Если они решат, что она как-то связана с убийством Тома, он не сможет ничего сделать, чтобы спасти ее. Валентин видит в их глазах жажду убийства. Несколько человек начинают осторожно пододвигаться к ней. Один вырвал шест из карниза.

Потом он замечает что-то еще. У нее за спиной стоит мужчина, которого он никогда в жизни не видел. Взгляды всех людей направлены не на Мимосину, а на него. Он итальянец с весьма темной кожей, похожий на мавра, но утонченной наружности. Его губы и нос почти не выделяются на лице, словно бы стесанные долотом.

С таким лицом совесть ему не нужна. Он готов на любое преступление, завершенное творение Создателя, кем бы он ни был. У такого человека нет своей воли, это делает его чрезвычайно эффективным в самом темном деле.

Этот человек стоит очень близко к актрисе, он почти дышит ей в затылок. Он почти не смотрит на покойника. Когда его взгляд останавливается на гробе, на его лице читается удивление. Он глядит только на женщину.

Только убийца мог бы пялиться на женщину в присутствии результата своей работы. У него такой грязный взгляд, что, если его бросить об стену, он к ней прилипнет.

Возможно, этот человек прибыл в Лондон с миссией мучить самого Валентина! Он убил Тома и теперь хочет погубить женщину, которая похитила его сердце? Возможно, он так пристально смотрит на Мимосину, чтобы запомнить ее. Тогда в каком-нибудь темном переулке ему будет легче ее настичь.

Валентин скатывается по лестнице в зал и видит, что люди покидают помещение. Они оттеснили его людей и выбили двери на улицу. Итальянец исчез в толпе. Остался только Диззом, склонившийся над трупом, и Мимосина, замершая на месте, уставившаяся в одну точку где-то над крышкой гроба.

Валентин весь горит. Из-за большого количества людей температура в помещении сильно поднялась. Приготовленные закуски уже начали издавать подозрительный запах. Устрицы и вино, казалось, хотели присоединиться к Тому в акте отвратительного разложения.

Когда он заходит в зал, актриса уже лихорадочно мямлит извинения. Она не хотела вмешиваться, она ничего не знала, как только она могла так поступить с ним? Он перебивает каждую ее фразу восклицаниями.

— Конечно, тебе не стоит извиняться! Конечно, пожалуйста, — глупо говорит он. Они продолжают вести этот нелепый разговор еще несколько минут, а потом резко замолкают.

Он заключает ее в объятия, целует глаза, волосы, уши. Ему все равно, если кто-нибудь видит их вместе. Он подзывает экипаж, не отрывая взгляда от актрисы. Его древний ирландский тезка Валентин Грейтрейкс, говорят, умел лечить золотуху наложением рук. Теперь же Валентин Грейтрейкс использует пальцы, чтобы отогнать страх от души Мимосины Дольчеццы.

Он везет ее домой, крепко прижимая к груди. Он думает, что может утопить память о ее измене в океане чувств к ней. Но на лестнице его ждет жестокое напоминание. Они проходят мимо кучи газет, пестреющих заголовками о гибели лорда Стинтлея. В этой куче лежат газеты всех издательских домов Лондона, словно все они были одержимы этим преступлением. Он спешит убраться подальше от мерзких бумажек, морщась от шелеста листков, потревоженных пышными юбками Мимосины.

Вернувшись в свои оскверненные комнаты, она извиняется и выходит, чтобы привести себя в порядок. Валентин же не может оторвать взгляда от ее позолоченного венецианского зеркала. Как жаль, что зеркала не ведут дневников, которые можно было бы взять в руки и полистать ради интереса. Он сдерживает дыхание, боясь ощутить в воздухе аромат чужого мужчины. И вот она появляется в дверях позади него. Она должна прикоснуться к нему, уничтожить все сомнения. Но нет, она стоит неподвижно, причиняя ему невыносимые страдания.

Он не поворачивает к ней гудящую голову, встречая ее взгляд в зеркале. Зеркало затуманено, пьяно от ферментированной плесени. Она привезла его сюда из Венеции, чтобы искажать все с помощью тайн и загадок. Он ненавидит это зеркало.

Оно просто истекает образами, запечатленными в его глубинах.

Он не может держать этот вопрос в себе, потому отправляется окольным путем, словно ему все равно:

— Ты знакома с этим парнем, которого убили?

Слова перекатываются во рту, словно пригоршня мелких монет, вызывая горечь. Валентин едва удерживается, чтобы не добавить: этим заносчивым благородным хлыщом.

В зеркале ее лицо не выражает ровным счетом ничего.

— Ты читала об этом? Разве не твои газеты лежали там, на полу возле лестницы?

— Какой лестницы?

— Твоей лестницы, — отвечает он, — лестницы, ведущей в твои комнаты.

Она ничего не говорит. С чего бы ей отвечать? Она трясет головой, соглашаясь со всем, что говорит. Она перечисляет, утверждая очевидные вещи.

Валентин чувствует, как волосы шевелятся у него на голове, а внутри все холодеет, когда образ Стинтлея следует за ними в спальню. Они ложатся, и зеркало становится свидетелем разнузданной сцены любви.