— Я умею стрелять в цель. Я неплохой стрелок.

— У тебя есть разрешение на ношение?

— Неужели похититель собирается арестовать меня за незаконное ношение оружия? — съязвила Элизабет.

— А тебе не приходило в голову, что Дэвид мог рассказывать о тебе Лу? Что Лу мог узнать тебя по имени?

— Я сказала им, что работала секретаршей, назвалась Бет и воспользовалась фамилией горничной моей матери.

— Что еще ты узнала, пока была в «Авалоне»?

Элизабет вздохнула.

— Чертовски мало, как сказал бы Лу. Они все время нагружали меня работой, но мне удалось кое-что разнюхать. Что-то там все-таки происходит. Разные люди приходят и уходят, часто по ночам. В административном корпусе происходит много заседаний за закрытыми дверями. Лу отвел мне комнату недалеко от своих личных апартаментов. Но не воображай, что я спала в одной из комнат, где можно было бы…

— Ты насчет своего бутона?

Она горько усмехнулась.

— Стало быть, ты жила там три недели, — сказал Калеб, — в самом центре всего происходящего, и при этом ты не можешь обвинить их ни в чем, кроме как в секретных совещаниях. Может, они совещались, сколько надо закупить туалетной бумаги.

— Калеб, там творится что-то неладное! Я чувствовала это постоянно.

— Единственная вина Лу в том, что он охотится за богатыми, эмоционально неустойчивыми клиентами и принуждает их вывернуть свои кошельки. Он, конечно, скользкий малый, но не собираешься ты убеждать меня в том, что это он убил Дэвида?

— Я не верю в то, что это было самоубийство. Я думаю, Дэвид узнал что-то об их преступной деятельности, и они убили его.

Элизабет только начала говорить о своих главных подозрениях, но Калеб помотал головой.

— Чепуха.

— Калеб, ты считаешь, что Дэвид способен убить себя? Он не был самым счастливым человеком на свете, это правда, но разве у него была когда-нибудь настоящая депрессия?

— Никогда, пока он не познакомился с тобой.

Элизабет ничего не ответила.

Возможно, она не такая уж ведьма, какой он себе ее представлял, но она была весьма колючей особой и не слишком обращала внимание на страсть Дэвида.

— Ты хоть веришь, что я вступила в «Авалон» из-за Дэвида? — устало спросила Элизабет.

— Да, верю. Но ты пошла по неверному пути. Дэвид покончил с собой сам. Если бы он был в опасности, я знал бы об этом.

— Откуда?

Калеб сжал кулаки.

— Я просто знаю это. Я бы это почувствовал.

Это не могло быть убийством. Конечно, если бы его брату грозила опасность, он первый узнал бы об этом. Нет, единственная опасность для Дэвида заключалась в нем самом и в его неспособности смириться с тем, что Элизабет его оставила. Этого Калеб не мог предвидеть и потому не мог помешать…

— Дэвид был самостоятельным человеком. Ты ответствен за то, что с ним случилось, не больше меня.

— Он был… слабым.

— И ты проклинаешь себя за то, что тебя не было рядом с ним, когда он был подростком?

Неужели это так легко заметить?

— Наш отец умер, когда Дэвиду было всего два года. Мне бы следовало позаботиться о том, чтобы он стал сильным человеком.

— Это твоей матери надо было позаботиться, а не тебе. Если здесь и есть чья-то вина, то только ее. Сколько лет было Дэвиду, когда ты поступил в Вест-Пойнт?

— Десять.

Элизабет немного помолчала.

— Значит, ему было столько же, сколько тебе, когда умер ваш отец.

— Да.

— Кто служил для тебя примером?

Калеб не ответил.

— У тебя не было никакого примера. Но ты вырос сильным и уверенным в себе.

Калеб фыркнул.

— У меня не было выбора. Ты никогда не встречалась с моей матерью. — Калеб потер затылок и на мгновение прикрыл глаза, вспоминая прошлое. — Когда отец умер, мне все говорили: «Теперь, сынок, ты глава семьи. Ты должен позаботиться о своей матери».

— Говорить такое маленькому мальчику глупо и безрассудно, — отрезала Элизабет, словно желая защитить того смущенного, убитого горем мальчишку, каким он тогда был. Такие вещи люди говорят, когда чувствуют себя неловко и пытаются найти какие-то слова утешения.

— В чем-то они оказались правы. Мама… ну, была робкой, погруженной в себя. Она была не в состоянии сама со всем управиться, и мне пришлось быстро взрослеть.

— Вот видишь? Дэвиду тоже было десять лет, когда ты уехал. Он все равно стал бы таким, каким стал и не важно, где ты был. Люди рождаются разными. Может быть, по характеру он был больше похож на вашу мать.

Калеб посмотрел в глаза Элизабет и был поражен силой чувств, которую в них увидел. Он прочел в них искренность, желание успокоить его, убедить в невиновности.

Да, эта сильная женщина вряд ли могла иметь много общего с его братом. Калеб подумал о тех обстоятельствах, которые повлияли на формирование ее характера.

— Ну, а ты? — спросил он. — Когда ты потеряла своих родителей?

Элизабет опустила глаза.

— Мои родители живы. Это Дэвид тебе сказал, что они умерли?

— Он сказал, что ты совсем одна на свете, что о тебе некому позаботиться.

— Что ж, это почти так. Я не общаюсь со своими родными уже много лет.

— Совсем?

Она заколебалась, и он подумал: что же таится в глубине ее души?

— Они разошлись, когда я была еще маленькая, — сказала она. — В любом случае их брак был скоропалительным — моя мама была уже беременна мною.

Калеб услышал жесткие нотки в ее голосе.

— Большинство разведенных пар начинают битву за то, с кем останется ребенок. Они сражались из-за меня, и я постоянно разрывалась между ними. Они оба вступили во второй брак, и у них родились дети. Я была как пятое колесо в телеге.

Калеб почувствовал острое желание схватить и крепко-крепко прижать к себе Элизабет. Так, чтобы она забыла все свои беды и печали. Но он понимал, что она не хочет его жалости.

— Похоже, что тебя воспитывала парочка пустоголовых, себялюбивых подонков, — сказал Калеб, чтобы скрыть свои истинные чувства.

— Вот все мои тайны и раскрыты. Теперь ты знаешь, почему я такая, — печально ответила Элизабет.

У него перехватило дыхание.

— Господи, Элизабет! Я вовсе не хотел этого сказать. Мы с тобой чем-то похожи. Оба одиночки. Может быть, это зависит от того, как нас воспитывали, я не знаю. Мы не любим полагаться на других.

Она подняла глаза, но смотрела в другую сторону.

— Калеб, расскажи мне, почему ты ушел из армии.

Он повесил полотенце на шею.

— Понимаешь, меня давно уже грызло одно чувство… чувство разочарования.

— Разочарования? В чем? В насилии?

Он помолчал, обдумывая, как выразить словами то, что заставило его покинуть армейскую жизнь — единственную жизнь, которую он знал.

— Там особые законы. Со временем привыкать и изменяешься сам. Думаю, я понял, что не хочу больше терять самого себя, прежнего. — Калеб взглянул на Элизабет. — Ты меня понимаешь?

Он видел, что она обдумывает его слова. Когда она ответила «да», он поверил, что она поняла.

— А потом я за короткое время потерял и маму, и Дэвида, и это решило дело. В глубине души я знал, что когда-нибудь придется начинать жизнь сначала.

— Ты жалеешь об этом?

— Пока нет. Может быть, когда-нибудь пожалею.

— Откуда у тебя эти шрамы? — Элизабет придвинулась к нему, чтобы получше рассмотреть руку, на которой был красный рубец до самого плеча.

Калеб рассеянно дотронулся до такого же шрама на виске.

— Тебе не понравится то, что ты услышишь.

— Возможно, но все же расскажи.

— Это случилось давно, во время операции по спасению одного американского бизнесмена, имевшего отношение к ЦРУ. Его держали в тюрьме в одной из стран Центральной Америки. Охраняли его четыре человека, у которых был приказ убить его, если он попытается бежать. В здание мы пробрались через крышу. Затем спустились в камеру, где был заложник, надели на него бронежилет и посадили в наш вертолет.

— Охрана пыталась вас остановить?

— Да.

Лицо Калеба было непроницаемо. Элизабет отвела него взгляд и посмотрела на его руки, те самые руки, которые ласкали ее всею лишь несколько часов назад. Этими руками он убивал людей.