– Что же мешало? Опыта мало? Практикантку подсунули?

– Опыта предостаточно. А мешал ей ты, старик. Твоя самоуверенная наглость. Редкой пакости овечкой ты был. Редчайшей.

– Но я ничего не слышал! – взвился Толик. – Ни разу!

– Слышал, но не придавал значения. Привык упиваться собой, ничего, кроме себя, не замечал. А девочка мучилась. Страдала. В последний миг уберечь пыталась. Пыталась?

Всплыли огни ночного ресторана на шоссе и внезапный приступ жажды. Если бы остановился передохнуть – грузовик проехал мимо и сейчас бы гнал к Барселоне... Но ведь деньги все равно пропали! И все же в том месте, где была грудь, Толик ощутил странное томление. Чувство стыда ему знакомо не было, видимо, ноет синяк.

– Да, у меня сложный характер. Не подарок. Работа нервная и творческая... была. Могла бы найти подход. Я не овечка.

– Овечка, старик, был овечкой для ангела. Все они овечки. Лучше и не скажешь. Нет, не скажешь: овечка. Самое то.

– И что моей пастушке за это будет?

Старый друг помрачнел:

– Большие неприятности, старик.

– С работы выгонят?

– За такие нарушения – Исключительное Наказание. Только И.Н.

– В котле, что ли, живьем варят?

– Давай, старик, не будем. Не будем.

– В таком случае могу взять вину на себя, а про нее скажу, что классный ангел, настоящий профессионал. Я всем доволен.

– Она преступила... Короче: ей нельзя было здесь появляться. И давай свернем тему, старик. У меня нет права вникать в подробности. Нету! Скоро разберешься.

В детстве Витька отличался выдающимся упрямством: если на чем-то уперся – конец, будет стоять насмерть. Ему легко было в дворовых компаниях, все знали: не предаст и не выдаст. Видно, характер даже пуля снайпера не исправила.

Внезапно Толик обнаружил отсутствие изменений: ни благости, ни успокоения, ни покорности, которые должны, наверное, наполнить отлетевшей дух, не было и в помине, по-прежнему жаль потерянных денег и Ниццы. Все его желания, страхи, обиды и мечты торчали в привычных ячейках.

– Пес с ней, с этой девицей, ангел так ангел. Я ведь теперь жмурик, так? Ну, то есть там, на земле, стал трупом. А здесь я – кто?

– Понимаешь, старик...

– Витька, скажи честно. Ты ведь здесь давно, порядки местные знаешь. Меня за кого-то приняли...

– Ерунда, – друг отмахнулся, – эти балбесы решили, что ты вестник апокалипсиса: на железном коне и всем раздашь деньги. Валюты не оказалось?

– Нет. И кто я после этого?

Слишком внимательно осмотрев комбинезон, приятель не скрывал сомнений:

– Казенное тело не выдали?

– Нет, личное.

– А наказ дали?

– Это что?

– Ну, что-нибудь сказали?

– Монах какой-то с кардиналом ругался, а потом приказал, чтобы он со мной разбирался сам. Но тот быстро смылся... Что-то не так?

Витька решительно выпрямился, натянул армейское кепи и строго приказал:

– Разберемся. Никуда не уходи, старик, – подмигнув искрометной шутке, пропал.

Толик похлопал по изгибам мотора, будто мотоцикл волновался больше него и требовал немедленного утешения. Кусок железа на самом деле, а вот дали имя – и, пожалуйста, помер как человек.

Было светло, свет шел ниоткуда и отовсюду. Вверху, где привычно располагаться звездам, солнцу или туче, простиралась покатая сфера оттенка нежного крем-брюле. Тишина на безветрии. Даже когти хищников не царапают матовую плитку.

Мягко ступая лапами, подошел раскормленный тигр, наклонил морду и уставился немигающим взглядом. Властелин леса, мечта любого таксидермиста, настоящий благородный царь джунглей, полоски блестят, аж переливаются. Такой проглотит – даже не поперхнется. Толик сделал то, чего на Том свете никогда бы не решился: протянул руку к хищной пасти и почесал за ушком. Шерсть упругая, как у живого. Стало немного страшно, мало ли, животное не до конца померло, но руку не отдернул, а мужественно спросил:

– Что, котик, скучаешь по джунглям?

– Базар фильтруй, в натуре, – ответил тигр в мозгах Толика, не разжимая пасти. Голос зверя был низким, но отчетливым. – Котик у помоек шляется.

– Извини... те, – Толик отдернул руку. – Уже привыкли... тут?

– Все путем, кореш, не тушуйся. – Тигр подставил загривок под чес. – И тебя обтешут.

Чтобы не показаться невежливым хищнику, хоть и мертвому, Толик попробовал завести непринужденный треп:

– И как здесь живется... То есть не живется, а это, как его... Ну, вы поняли?

– Нормалек. Работка непыльная, за жратвой шевелиться не надо, охотников нет, гон весной не тянет. Мне не впадлу.

Толик как раз собрался выяснить кое-какие детали устройства мироздания, но откуда ни возьмись объявился Витька, прогнал полосатого разбойника пинком и устроился на задке мотоцикла.

– Двигаем. Я договорился. Понял? Договорился. Тебя ждут, старик.

Обреченно взявшись руль, Толик спросил:

– Куда, шеф?

– Жми, – приказал Витька. – Я ротный, салага. Ротный. Вот так-то, старик.

Толик покорно крутанул ручку газа.

Парковые насаждения исчезли, выросла стена серого тумана. Как на шоссе.

– Приехали. – Витька спрыгнул. – Дальше сам, старик. Нельзя мне туда. Нельзя.

– Скажи хоть, что делать?! – в полном отчаянии взмолился Толик.

– Ничего, старик. Ничего. Милосердный Трибунал сам вершит, – невнятно пробормотал Витька и скрылся. Вот так всегда: заварит кашу, а расхлебывать – другим.

За серой ватой происходили неясные движение, бесшумно двигались формы.

– Что ставить? – долетел приглушенный, как занавесом, голос. – Подвал гестапо или застенки инквизиции?

– Нет, он Прованс любит, – ответил еле слышный окрик.

Застучали проржавевшие шестеренки, что-то щелкнуло, и туман выключили.

Поле золотой ржи расстилалось волнами холмов, пылали фиолетовые, желтые, красные, малиновые цветы и белели ромашки. В голубом небе заснули пушистые облачка, одинокие деревца склонились под тяжестью апельсиновых шариков. До правды не хватало запаха трав. Около самой кромки жнивья расположился массивный крестьянский стол, по бокам пристроились три стула, грубо сколоченных и облезших шелухой голубой краски.

От неожиданности Толик зажмурился, а когда прозрел, во главе столешницы уже устроился поджарый старичок в помятом костюме-тройке без галстука. Плетеная шляпа с широкими полями от солнца игриво сдвинулась на затылок. По краям расположились знакомые лица – монах с кардиналом, хмурые и насупленные.

Тронув круглые очки в роговой оправе, такие дряхлые, что могли рассыпаться, старичок спросил:

– Анатолий Иванович Андронов?

Голос обволакивал приятным теплом, хотелось разговориться, открыть душу и выплакаться в жилетку, но Толика передернуло: губы не шевелись. Не облизнуться.

– Чудесно, – старичок улыбнулся такой искренней и мягкой улыбкой, что созревает годам к семидесяти праведной жизни. – Прежде чем начать, позвольте представить моих коллег. Справа от меня дон Джироламо Савонарола, слева – сеньор Томас Торквемада, благодаря стараниям которого, а по чести – отсутствию на положенном месте – вы оказались здесь. Ко мне можете обращаться герр Герман Гессе, или просто: герр Гессе. Договорились?

Условия Толик принял молча, все равно рот на замке. Монах с кардиналом принципиально не смотрели в его сторону.

– Ситуация, выходящая из правил. – Герр Гессе избавился от очков, зажмурился и улыбнулся. – Насколько известно, делать вам здесь нечего, но и выгнать невозможно. Это не в нашей компетенции, sozusagen.

Над колосьями вспорхнула куропатка и пропала в лазоревом небе, словно пробила насквозь. Толику стало не по себе.

– С другой стороны, мы обязаны изыскать любую возможность, чтобы не ставить вас и себя в неловкое положение. И потому проведем процедуру, как будто бы вам было сюда. Досье, bitte!

Прямо изо ржи, откуда вылетела птичка, вознеслась плазменная панель экстремального размера. Экран вспыхнул фейерверком звезд, вылетела пара сверкающих крыльев, а закадровый голос томно сообщил: