Поклонился ему в ноги второй середний отпрыск и сказывает:
— Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне ни жуков с задами яркими долго светящимися, ни вагонеток объемных да самостоятельно по рельсам катящихся, ни кирок, руду как масло рубящих. А привези ты мне зеркало кудесническое, сквозь толщу земли смотрящее, да различные камни и металлы обнаруживающее, чтобы в шахтах моих полезные ископаемые добывающих понапрасну не рыть норы бесплодные, а углубляться только в места породистые да выгодные.
Гном-отец призадумался и, дал такой ответ:
— Хорошо, сын мой рациональный, сын мой изобретательный, уважаемую профессию рудокопа выбравший, отыщу я тебе таковой артефакт. А и есть они у дочери зеленого вождя орочьего, молодой шаманки бритоголовой да клыкастой, лицо разными красками размалевывающей. И хранится то зеркало в глубине Степи бескрайней, в шатре ее из воловьих шкур сшитом, посреди поляны с высокой травой всякому путнику ноги заплетающей, а около шатра того кипит сотня котлов с варевом для гномов непривычным, ужасным и несъедобным — то обед для охраны ея бесстрашной да безумной в тысяче шатров вокруг живущей, денно и нощно секиры огромные точащей. Есть и среди кочевого народа у меня связи крепкие да товарищи надежные. Ещё тяжелее твое задание, да для моей казны супротивного нет.
Поклонился в ноги отцу меньший сын и говорит таково слово:
— Государь ты мой батюшка родимый! Не вози ты мне ни масла золотой оливы непригорающее, ни перца красного, органы пищевые обжигающего, ни коры древа коричного, печеным яблокам притягательный аромат придающее, ни соли белокаменной без которой квашенья немыслимы, ни сахара тростникового, бактерии винные питающего, да брожение вина усиливающего. А привези ты мне цветочек аленький, которого нет краше на белом свете, черные семена вызревшие которого, природой в коробочек собираются. Выращу из них я поле ярко-красное, да новое поколение семян в выпечку сдобу мучную добавлю. И не будет ничего вкуснее к чаю, нежели мои булочки маковые.
Призадумался честной купец крепче прежнего. Мало ли, много ли времени он думал, доподлинно сказать не могу; надумавшись, он обнял меньшаго сына, любимого, и изрек нелукавя:
— Ну, задал ты мне работу потяжелее всех братовых вместе взятых: коли знаешь, что искать, то как не сыскать, а как найти то, чего сам не знаешь? Аленький цветочек не хитро найти, да как же узнать мне, что краше его нет на белом свете? Буду стараться, а на гостинце не взыщи.
И отпустил он сыновей своих, хороших, пригожих, в ихние терема молодецкие. Стал он собираться в путь, во дороженьку, в дальние края. Долго ли, много ли он собирался, я не знаю и не ведаю: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Поехал он в путь, во дороженьку.
Вот ездит честной купец по чужим сторонам, по королевствам невиданным; продает он свои товары втридорога, покупает чужие втридешева, он меняет товар на товар и того сходней, со придачею серебра да золота; золотой казной сундуки нагружает да домой посылает. Отыскал он заветный гостинец для своего старшего сына: золотую наковальню заговоренную, чтобы сносу ей от молота мощного не было, да камениями самоцветными украшенную, от которых светло в темную ночь, как бы в белый день. Отыскал заветный гостинец и для второго сына: верблюдов — чудо-животных человечьих неприхотливых. И третьяему сыну подарок желанный добыл: зеркало кудесническое, сквозь толщу земли смотрящее да различные камни да металлы обнаруживающее. Не может только найти заветного гостинца для меньшого, любимого сыночка — цветочка аленького, маком зовущегося, краше которого не было бы на белом свете.
Находил гном во садах царских, королевских да султановых много аленьких цветочков такой красоты, что ни в сказке сказать, ни пером написать; да никто ему поруки не дает, что краше того цветка нет на белом свете; да и сам он того не думает. Вот едет он путем-дорогою со своими слугами верными по пескам сыпучим, по лесам дремучим, и, откуда ни возьмись, налетели на него разбойники орочьи, гоблинские да трольи. Увидя беду неминучую, бросает честной купец свои караваны богатые со прислугою своей верною и бежит в леса темные. "Пусть-де меня растерзают звери лютые, чем попасться в руки разбойничьи, поганые и доживать свой век в плену во неволе".
Бродит он по тому лесу дремучему, непроездному, непроходному, и что дальше идет, то дорога лучше становится, словно деревья перед ним расступаются, а часты кусты раздвигаются. Смотрит назад. — руки? не просунуть, смотрит направо — пни да колоды, зайцу косому не проскочить, смотрит налево — а и хуже того. Дивуется честной купец, думает — не придумает, что с ним за чудо совершается, а сам все идет да идет: у него под ногами дорога торная. Идет он день от утра до вечера, не слышит он реву звериного, ни шипения змеиного, ни крику совиного, ни голоса птичьего: ровно около него все повымерло. Вот пришла и темная ночь; кругом его хоть глаз выколи, а у него под ногами светлехонько. Вот идет он, почитай, до полуночи, и стал видеть впереди будто зарево, и подумал он: "Видно, лес горит, так зачем же мне туда идти на верную смерть, неминучую?"
Поворотил он назад — нельзя идти, направо, налево — нельзя идти; сунулся вперед — дорога торная. "Дай постою на одном месте, — может, зарево пойдет в другую сторону, аль прочь от меня, аль потухнет совсем".
Вот и стал он, дожидается; да не тут-то было: зарево точно к нему навстречу идет, и как будто около него светлее становится; думал он, думал и порешил идти вперед. Двух смертей не бывать, а одной не миновать. Помолился Торну купец и пошел вперед. Чем дальше идет, тем светлее становится, и стало, почитай, как белый день, а не слышно шуму и треску пожарного. Выходит он под конец на поляну широкую и посередь той поляны широкой стоит дом — не дом, чертог — не чертог, а дворец королевский или царский весь в огне, в серебре, в золоте и в каменьях самоцветных. Весь горит и светит, а огня не видать; ровно солнышко красное, инда тяжело на него глазам смотреть. Все окошки во дворце растворены, и играет в нем музыка согласная, какой никогда он не слыхивал.
Входит на широкий двор, в ворота широкие растворенные; дорога пошла из белого мрамора, а по сторонам бьют фонтаны воды, высокие, большие и малые. Входит во дворец по лестнице, устланной сукном переливающимся магическим, со перилами позолоченными; вошел в горницу — нет никого; в другую, в третью — нет никого; в пятую, десятую — нет никого; а убранство везде царское, неслыханное и невиданное: мифрил, золото, серебро, хрустали горные, кость драконья.
Дивится честной купец такому богатству несказанному, а вдвое того, что хозяина нет; не только хозяина, и прислуги нет; а музыка играет не смолкаючи; и подумал он в те поры про себя: "Все хорошо, да есть нечего" — и вырос перед ним стол, убранный-разубранный: в посуде золотой да серебряной яства стоят сахарные, вина сухие и крепленые, питья медвяные. Сел гном за стол без сумления, напился, наелся досыта, потому что не ел сутки целые, кушанье такое, что и сказать нельзя, — того и гляди, что язык проглотишь, а он, по лесам и пескам ходючи, крепко проголодался; встал он из-за стола, а поклониться некому и сказать спасибо за хлеб за соль некому. Не успел он встать да оглянуться, а стола с кушаньем как не бывало, а музыка играет не умолкаючи.
Дивуется честной купец такому чуду чудному и такому диву дивному, и ходит он по палатам изукрашенным да любуется, а сам думает: "Хорошо бы теперь соснуть да всхрапнуть" — и видит, стоит перед ним кровать резная, из чистого золота, на ножках хрустальных, с пологом серебряным, с бахромою и кистями жемчужными; пуховик на ней как гора лежит, пуху мягкого, лебяжьего.
Дивится купец такому чуду новому, новому и чудному; ложится он на высокую кровать, задергивает полог серебряный и видит, что он тонок и мягок, будто шелковый. Стало в палате темно, ровно в сумерки, и музыка играет будто издали, и подумал он: "Ах, кабы мне сыновей хоть во сне увидать!" — и заснул в ту же минуточку.
