Второе условие, хотя по исторической значимости оно, несомненно, первое, — покаяние и государства, и общества, и каждого из нас за преступления сталинизма против человечества!
И третье, как я его вижу, отказ от роли мирового красного чудища, большевистского пугала, от постулата мировой революции и нашего постулата о победе коммунизма во всём мире. Сколько можно быть мировым жандармом и паханом? Это мировой империализм в чистом виде! Ведь если сегодня не сказать правду о Сталине и сталинизме как о преступной антисистеме, человеконенавистнической идеологии и способе власти, основанной исключительно на кровавом насилии, то перестройка останется пустым звуком, а закончится крахом…
Горбачёв терпеливо выслушал одного из прорабов перестройки и ответил:
— Не вижу причин для такого исторического тотального самобичевания. Сталинизм — не более чем отклонение от генеральной линии партии, от научного коммунизма. Надо проветрить партийные ряды, восстановить ленинские нормы партийной жизни, и всё наладится!.. Необоснованно репрессированных, конечно, оправдать!.. При этом ещё посмотреть внимательно, за что они в ГУЛАГе оказались…
Но меня некоторые твои мыслишки беспокоят. Ладно, откроем архивы, разрешим критику, а зачем же сдавать идею? В том-то и загвоздка, как, внешне поддавшись геополитическим обстоятельствам, пожертвовав руку или ногу, сохранить голову, а значит, и жизнь, и будущее возрождение нашего дела.
Ты знаешь, Александр Николаевич, никаких Нюрнбергов допускать нельзя! Что угодно можно отдать и разрешить. Пусть кооперативщики и кустари резвятся и богатеют, пусть колхозы разойдутся, но, конечно, с сохранением земли за государством, пусть сраные интеллигенты пишут и сочиняют что хотят, пусть даже Союз придётся распустить, но надо сохранить реальный контроль партхозноменклатуры, нашей элиты над страной, над всем тем, во что она превратится, над недрами и весями, над всеми богатствами, над менталитетом советского народа…
Я много думал и говорил с теми, кто, как ты знаешь, реально управляет Союзом, и усвоил, что они согласны на любые варианты и уступки при условии сохранения номенклатуры. Останется номенклатура — восстановится и Советская власть. Хоть через сто лет. Надо научиться терпению, научиться грамотно проигрывать.
Представь, если бы из поверженной Германии вывезли весь потенциал, даже землю на два штыка в глубину, но не провели бы дурацкий Нюрнбергский процесс и за ним люстрацию, то есть не отстранили бы от реальной работы нацистскую номенклатуру, сегодня там вновь была бы сильная самостоятельная Германия, а не четыре оккупационных зоны…
Иди, отдыхай! Готовь к выгону на тучные пастбища своих любимых кооперативщиков, кулаков и цеховиков. Пусть порезвятся, сколько смогут. Пока их снова на налыгач не возьмём!..
После ухода Яковлева Горбачёв позвонил Лигачёву:
— Заходи, Александр отстрелялся!..
Егора Кузьмича дважды приглашать не надо. Прибежал, запыхавшийся, как мартовский лось.
— А я подумал было, что Вы обо мне забыли!.. — Сообщил он генсеку, пожимая крепко руку комбайнёра-политика.
— Индюк думал… — Философски согласился Михаил Сергеевич, пригубив минералки из тяжеленного хрустального казённого стакана. Красивый никелированный сифон, изготовленный в порядке конверсии на одном из безымянных уральских предприятий оборонки, вызывал уважение хозяйственных мужиков. Впрочем, гостю генсек воды не предложил, увлёкшись телефонным звонком какому-то Шаймиеву из Кабмина Татарии, что где-то в заволжской глубинке. Но быстро попрощался с далёким кадром и положил трубку.
— Ну, гони волну!.. Рассказывай своё видение будущего Союза лет так через тридцать — сорок! Только искренне, без карлы-марлы…
Лигачёв покраснел, что всегда случалось с ним, когда он волновался, — хоть перед экзаменом, хоть перед тёщей, хоть перед старшим партийным товарищем.
— Я это… Третий день думаю, что с нами будет… Эти кровя на Кавказе и у казахов скоро и до нас докатятся. Правильно Иосиф делал, когда мелко-пакостные народы на Восток отправлял. А вот мы рассупонились, разинтеллигентничались, блин… Будем кровью харкать!.. Не находишь?.. — Егор Кузьмич перешёл на “ты”, как то допускал партийный этикет между членами Политбюро, когда общались без свидетелей.
— Так ничего ты, Егор, вижу не продумал, дурья твоя башка! Тогда слушай хотя бы внимательно, потому что тебе в моей пьесе будет очень короткая, но крайне важная для победы нашего дела роль…
Видишь ли, скорее всего, Союз нам не сохранить. Все эти референдумы, народовластие и прочие химеры уже не помогут. Льётся кровь!.. Ну, ещё два — три года, ну, четыре, а финал — на подходе, причём, кровавый! И что прикажешь делать? Отплывать в эмиграцию, как беляки после гражданской?.. Нас, ленинцев, на Западе никто не ждёт!.. Вернее, ждёт, но прочная пеньковая петля после Международного трибунала…
Поэтому выход один, классический — если не можешь что-либо предотвратить или ликвидировать — возглавь! Такая вот нелёгкая концепция…
Скажу только тебе, как своему надёжному соратнику и настоящему коммунисту. Тебе поручаем важную роль в предполагаемом спектакле.
Представь себе такую кошмарную картину. Идёт Политбюро. Или партконференция. Или даже съезд, где ты — в президиуме. Слово нахально берёт Борис Ельцин, подходит к столу и бросает на кумач партбилет. Говорит, что партию надо разогнать, а Союз — распустить… Дескать, выхожу, и вам всем советую…
Ты, как наиболее зрелый и ответственный кадр, говоришь ему примерно, что “Борис, ты не прав и тэпэ.” Но кратко, не переходя на мат и нудные нотации. А тот со скандалом хлопает дверью. Всё это крупно показывают по телевизорам в программе Время. А может, и по всем другим программам Центрального телевидения. Да и всякие Бэбисиси и Сиэнэны внесут свой вклад, разнесут по всей планете. В партии начинается раздрай, и миллионы членов дружно выбрасывают партбилеты и выходят из КПСС. Партия распадается. Союз разваливается. Народы союзных республик самоопределяются… По Ленину!..
Лигачёв замахал руками, как бы говоря: — Изыди, сатано! — Но сумел подавить первый вулканический порыв неприятия мерзкой информации и, всё ещё клокоча от негодования, пробормотал:
— Борис на такое неспособен. Он ведь наш, уральский, таких в партии раз два и обчёлся. Помнишь, как он в 77-м Дом Ипатьева в Свердловске с лица земли по своей инициативе снёс? Только он один из нас тогда понял, что через сто лет это место может стать святым у мягкотелых потомков, как место расстрела царской семьи, и если его не изничтожить, то потом поздно будет …
Нет, Борис, партбилет не бросит, он за него горло перегрызёт, я уверен…
Генсек нетерпеливо стучал толстым “руководящим” карандашом с красным грифелем по столу, безрезультатно пытаясь прервать страстного Лигачёва, что, несомненно, было не каждому по силам.
— Егор, ну, ты, это, не так зажигательно. Я в курсе. Но как раз ТАКОМУ правильному мужику народ и поверит. Дескать, раз уж ОН билет выбросил, значит, всё, приехали, пора разбегаться. Ни тебе, ни, тем более, мне — не поверят!.. И, главное, Запад не поверит… А надо, чтобы ПОВЕРИЛИ, чтобы не проводили потом санобработку, как в 45-м в Германии… А если Союз мирно разделим, так через небольшое по историческим меркам время спокойно и воссоздадим…
Егор Кузьмич с открытым по-мальчишески ртом внимал генсеку. Осознать услышанное настоящему ленинцу, исправно платившему десятки лет членские взносы, было неподъёмно. Но — надо! Он тяжело что-то складывал и вычитал в своей по-мужицки неглупой голове, но результат всякий раз получался отрицательный, антиленинский.
— Что же тогда получится с нашей советской родиной?.. Ладно там прибалты отвалят, так и то можно им навалять по полной, они и успокоятся… Или Баку с Алма-Атой ещё можно на несколько лет отпустить по горам-пескам побегать… А как это Украину или Казахстан отрезать?.. Не получится!..
— Это в тебе, Егор, великорусские имперские амбиции кипят. Не вывел ты до конца родимые пятна царского абсолютизма, видать… Вспомни, с чего начиналась Советская власть? Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, свободу — народам! В марксизме главное, как ежеминутно подчёркивает Яковлев, раскрепощение наций и народов, их освобождение от колониальной и имперской зависимости, самоопределение! Понял?.. Думай, Егор, думай!..
