Диких гнали до Спортивной. Люди рассеивались, прячась в боковых ответвлениях, забиваясь в каптёрки, уходя в ядовитые дебри канализации. От грозной толпы остались жалкие ошметки, не только не способные оказать сопротивления, но просто бегущие без оглядки. Наконец, горожане решили прекратить преследование.

Сталкеры и добровольцы, участвовавшие в обороне, вернулись на исходные позиции и возвели на месте обрушения сводов Московской таможенный пост, который существует до сих пор. Дикие не смирились с поражением и не забыли о нем. Именно оно послужило стимулом к объединению и созданию из аморфного стада неказистого общества. Лидеры собрали из активных граждан Народное ополчение – некое подобие органа самоуправления Безымянки. Первоначальной задачей стала подготовка к новой войне. Будучи на взводе после сокрушительного поражения, люди с энтузиазмом взялись за дело: разведали уцелевшие ходы и отметили незараженные места, в которых можно было жить, обнаружили несколько чистых артезианских источников, вскрыли стратегическое хранилище госрезерва под «Прогрессом» с консервами и сухпаями, наладили дизель-генераторы на обитаемых станциях, запаслись соляркой и углем.

За работой мстительный пыл жителей Безымянки угас, и они постепенно забыли о полномасштабной военной кампании против Города. Силы требовались для выживания и обустройства быта. Но, несмотря на потуги кучки энтузиастов, создать цивилизованное общество так и не удалось. Увы.

По всей Безымянке продолжала процветать преступность, проституция, спекуляция и даже работорговля. Народное ополчение стали называть Нарополь. Его руководство было коррумпировано и, по большому счету, состояло из тех же бандитов, только помозговитее и с четким разделением полномочий.

Дикие пользовались всеми ресурсами, которые попадали им в руки: барыжили складской тушенкой и сгущенкой, сливали на черный рынок мелкие партии оружия и уцелевшее оборудование, вынесенное из заводских цехов. Миссионерам и особо ярым культистам сталкеры таскали детали самолетов и космических аппаратов с «Прогресса» и «Авиакора», и религиозные дельцы втридорога продавали их.

Преступники грабили и убивали в перегонах, а подмазанные охранники с застав редко чесались из-за таких пустяков: не на их территории беспредел творится, и ладно.

Безымянку постоянно сотрясали эпидемии и нашествия мутантов. Оборванцы приползали на границу и начинали коллективно клянчить лекарства, средства защиты и оружие. Безымянка была странным местом. С одной стороны, клоака клоакой, а с другой… там встречались такие, как Ева, хотя и она для меня до сих пор оставалась человеком-загадкой с чудным внутренним миром и не всегда понятными рассуждениями о поиске-скитании. У нее была своя жизнь, о которой она не любила распространяться. Я знал, что она спит с предводителем Нарополя, и молча ревновал. Изменить сложившийся расклад было непросто – мы были гражданами разных территорий. К тому же, сама Ева никогда не давала повода полагать, что нас связывают серьезные чувства. Она относилась ко мне с интересом, но как-то уж больно легкомысленно. Как относился к ней я? Сложно сказать. Наверное, ценил, уважал и… Черт его знает. Но терять ее уж точно не входило в мои планы. Ева была сталкером, я – переговорщиком. Нам удавалось встречаться лишь потому, что дипломатические полномочия позволяли мне беспрепятственно пересекать границу. Мы виделись раз в неделю, иногда реже. Я совал начальнику таможни Сулико или его мужикам бутылку фабричной водки, горсть патронов или фляжку бензина, и они забывали, что переговорщик Орис периодически ходит к диким. Я вылезал наружу, перебирался через пустынное шоссе, встречался с Евой в условленном месте, и мы спускались вниз, в полуразрушенное бомбоубежище…

Многие годы для того, чтобы торговать или вести переговоры с дикими на Московской, приходилось выбираться на поверхность. Но работы по расчистке одного из туннелей велись давно: удалось разгрести завал, восстановить опорные балки, присобачить новые тюбинги взамен треснувших, наладить вентиляцию и систему фильтрации. Даже поврежденный участок рельсов заменили.

Уже месяц назад перегон был готов к запуску, но Город с Безымянкой все еще обсуждали какие-то детали открытия. В некоторых переговорах по правовым и акцизным вопросам участвовал и я как сотрудник дип-департамента…

Глухой щелчок, и правый клапан вдоха вышел из строя – что ж, бывает: даже простейшие механизмы ломаются. Сразу стало тяжело дышать, и захотелось содрать с себя силиконовую полумаску.

Тихо, без паники – левый фильтр работает, и ничто мне не грозит.

Я быстро выкрутил патрон, убедился, что клапан заклинило в герметичном положении, и через него не будет сочиться грязный воздух. Привинтил цилиндр обратно.

Пора спускаться.

Солнце так и не выглянуло. Разумеется, после сумрака катакомб и рассеянные лучи вредны для глаз, но я-то периодически бываю на поверхности и сносно переношу пасмурную погоду без оптической защиты. Хотя до матерых сталкеров мне все-таки еще далеко. Те могут и в солнечные часы без очков разгуливать. Экстремалы.

Внимательно осмотрев привокзальную площадь и не заметив движения, я двинулся вдоль парапета. На ходу достал пистолет, поудобнее стиснул рукоять, сдвинул флажок предохранителя. Пренебрегать оружием во время подъема и спуска нельзя.

Перед тем как зайти во внутренний коридор, я задержался. Показалось, что снизу донесся стон. Словно кто-то звал на помощь, еле слышно, жалостливо. Я обернулся и напоследок улыбнулся ветру – этот озорник любил заигрывать, обезьянничая и изображая человеческие эмоции. А может, он пытался мне что-то сказать? Повторял из раза в раз, а я, глупец, никак не мог понять? Ведь зачем-то я забираюсь сюда, на эту высоту, где ветер становится чуть ближе и доверчивее, чем внизу. Забираюсь и слушаю.

Сильный порыв заставил зажмуриться и отвернуться, морось неприятно коснулась шеи. Через полчасика с Волги задует по-взрослому, а ближе к ночи обязательно ливанёт. Благодать кончилась.

Домой.

Стеклянная шахта с выбитыми дверями и застрявшим ярусом ниже лифтом уже давно служила пылесборником. На крышу скособоченной кабины, зажатой деформированными направляющими, за долгие годы нападало с полметра всякого мелкого мусора. Хлам постепенно уплотнялся, гнил, слеживался слоями. Пожалуй, через век-другой по срезу этих осадочных пород можно будет смело писать историю нашего времени. Было бы кому.

Обойдя темный провал шахты, я подошел к лестнице и стал спускаться. Через два пролета ступени вывели меня к перилам, за которыми когда-то цвел зимний сад. От ухоженной оранжереи остались лишь черепки и горстки перегноя. Фонтан был расколот: на него упала целая секция эскалатора вместе с подвижной частью. В мраморном крошеве ржавели огромные колеса и шестерни.

Предстояло пройти сложный участок. Впереди зияла дыра. Кусок стены вместе с прилегающими конструкциями отсутствовал, образуя в лестнице трехметровую пропасть. Перепрыгивать такую – себе дороже. Пусть дураки пробуют.

Я приспособился по-другому.

Несмотря на то, что блок ступеней вывернуло с корнем, перила остались. Изогнутая труба соединяла концы провала спасительной нитью – поручень был хромированным и поэтому не сгнил от влажности. Забираться по нему наверх было гораздо сложнее, чем сползать вниз, но и при возвращении не стоило расслабляться: одно неверное движение и сверзишься с пятиметровой высоты на острые обломки.

Я замер, огляделся, прислушался. Вроде все тихо, только неугомонный ветер шумит в проломе стены. «Стечкин» отправился в кобуру. Ствол в этом месте приходилось убирать, чтобы обеими руками хвататься за трубу и потихоньку ползти к другому краю.

Спуск занял минуты три. Когда я уже добрался до противоположного лестничного блока, внезапно хлопнул заклинивший клапан респиратора, и дыхание немного сбилось от притока воздуха. Пришлось восстанавливать ритм и лишь после этого, раскачавшись, взбираться на скользкие ступени. Хорошо, что привинтил патрон на место, а то бы сейчас наглотался гадости из атмосферы.