По левую руку тянулась полоска улицы Льва Толстого.
И снова: скелеты машин с выбитыми стеклами, перевернутые киоски на замусоренном тротуаре, милицейский «бобик», увенчанный расколотой мигалкой.
Вихрем кружащаяся над мостовой морось.
Пустота.
Неподалеку белели тонкие зубцы – каркас одной из стен ликеро-водочного завода «Родник». Когда-то этот гигант снабжал всю область крепкими спиртными напитками и даже экспортировал их в ближайшие регионы. Известная была марка. Сейчас от комплекса остались только груды кирпича, дырявые цистерны да несколько торчащих свай-клыков.
Говорят, на территории «Родника» открыт колодец, через который можно попасть в уцелевшую часть одного из внутренних складов. Но желающих проверить – очередь не стояла, это точно. Место пользовалось дурной славой: много энтузиастов пропало, сунувшись в лживый оскал свайных зубьев. Поэтому даже те смельчаки, которые выбирались на поверхность, старались обходить завод за версту. С другой стороны, откуда-то у чиновников и зажиточных горожан время от времени появлялась в качестве деликатесного пойла бутылочка другая старой фабричной водки, верно? Может быть, умельцы-сталкеры все же ведали о правильной лазейке? Эти сталкеры – вообще странноватый люд с определенным складом ума и неоднозначным характером. Взять хотя бы Еву… Возле перевернутого троллейбуса что-то мимолетно пронеслось. Сердце ёкнуло и застучало сильнее. Что за гость? Я слегка пригнулся, чтобы не торчать из-за парапета, как фонарный столб, вытянул из кобуры ствол и всмотрелся в центр площади. Серые прорехи асфальта, битые рессоры, валяющийся чуть в стороне знак парковки. И обесточенная туша троллейбуса, мирно прикорнувшая на боку… Мирно? Нет, это ошибочное слово. Ничего мирного ни под землей, ни на поверхности не существует: за каждым поворотом может поджидать враг, любое углубление в тюбинге туннеля – потенциальная засада. В руинах зданий таятся неведомые ловушки, а звук шагов почти всегда означает приближение опасности. Даже на цивилизованных станциях Города случайный бродяга с заточкой может стать последним, что ты увидишь перед смертью, что уж говорить о неохраняемых районах.
Матери, имеющие смелость обзавестись потомством, с самого детства учат отпрысков ждать подвоха от окружающих, быть подозрительными в любой ситуации. Заботливые мамаши вышибают из чад беспечность и детские грезы. И как только человек начинает осознавать себя, он автоматически становится частичкой коллективной опасности. Здесь рано взрослеют, и даже внешняя оболочка детства обманчива. Часто на станциях слышен веселый смех, возгласы ребятни, обсуждение незатейливых игр. Но чем радостнее голоса, чем положительнее эмоции, тем страшнее противоречие между естественным развитием ребенка и его внутренним напряжением, всасываемым со скудными глотками грудного молока и материнскими увещеваниями. Наступает момент, и нарыв лопается: благое человеческое начало насмерть сшибается с жуткой реальностью. У одних это происходит раньше, у иных чуть позже, но все проходят через точку перелома, после которой понятия о морали и жизненных ценностях встают на заслуженные подземным обществом места.
С минуту я ждал повторного движения. Искал глазами неправильно отброшенную тень. Вслушивался в посторонние звуки, способные пробиться сквозь шум ветра.
Ничего.
Мародер? Безумный поборник культа Космоса в поисках очередных предметов для коллекции? А может, просто ходок в штатной вылазке или кусок пластика, подхваченный воздушным порывом?
Я еще немного понаблюдал за центром площади.
Скорее всего, показалось. Периферийное зрение – штука тонкая, может и обмануть. А даже если и проскользнул кто-то – мало ли, бывает. Не тронул и пусть себе идет дальше: теоретически никому ведь не возбраняется выбираться из катакомб. Я сам тому живое подтверждение.
Разогнувшись, я спрятал пистолет Стечкина обратно в кобуру, но решил все же повнимательнее следить за площадью.
Чего я жду здесь?
Просто слушаю, как вечно шумит ветер, творя иллюзию свободы? Да. Но не только. Еще я смутно надеюсь что-то здесь найти, постичь, обрести. Ведь не зря же, черт побери, тянет меня выходить раз в месяц из катакомб, забираться на чертову высоту и стоять, пока поглощающие патроны в респираторе РПГ-67 не выработают добрую четверть ресурса, губы не ссохнутся от жажды, а стрелка дозиметра не вползет в желтую зону… Может быть, я ищу способ вырваться из кошмара? Я моргнул и снова обратил взгляд вниз.
Развалины Управления железной дороги давным-давно расползлись по прилегающим мостовым, перекрыв их и мешая свободному передвижению. Зато сразу за этими железобетонными грудами на северо-восток тянулись две параллельные улицы – Агибалова и Спортивная. Строения вдоль них почти не пострадали, и можно было разглядеть мертвые высотки на Красноармейской, стадион «Локомотив» с плесневелым овалом из сотен кресел и грязным котлованом газона, ЦУМ «Самара» с обвалившимся фасадом, проплешину парка Щорса, просевший свод Губернского рынка.
Чуть дальше пестрели разнокалиберные коробки домов возле станции Клиническая, славившейся медицинским оборудованием и сурово охраняемым складом лекарств. А гораздо левее, за ядовитыми руинами, горделиво возносилась к облакам ракета «Союз», казавшаяся с такого расстояния темно-серой сигаркой на фоне светло-серой мглы, – в нашем мире вообще не очень много цветовых излишеств. Рядом с сигаркой располагалась богатая и опасная станция Российская, принадлежавшая Городу.
Устоявший во время катастрофы мемориал-памятник «Союзу» был не обычным куском металла, так и не увидевшим Космос и вывезенным с Плесецка из-за выработки гарантийного ресурса. Последователи культа Космоса считали сооружение Маяком, призванным привлечь к погибшему краю внимание инопланетных братьев. Горожане относились к сомнительному культу сдержанно и предпочитали не обращать внимания на верующих до тех пор, пока фанатичные миссионеры не начинали действовать на нервы. В таких случаях святоши банально получали втык. Зато у диких была стойкая вера в пришествие сердобольных инопланетян. Отдельные психи то и дело прорывались через северную наружную заставу и умудрялись отклепать от ракеты очередной кусочек или, на худой конец, спереть из прилегающего космического музея хотя бы шуруп. По уверениям служителей культа, человек, заполучивший тот или иной предмет, имеющий отношение к космической промышленности, мог стать избранным и попасть в заветный отряд ждущих. Именно им, членам избранного отряда, уготована была эвакуация спасателями из глубин Вселенной. Паломники диких приходили отовсюду, истово ломились к «Союзу» и зачастую гибли под пулями городских пограничников. Иногда складывалось впечатление, что проповедники культа Космоса путались в собственном учении и впадали в ересь, а пресловутый Маяк не служил ориентиром для инопланетян, а выполнял другую функцию: притягивал одержимых балбесов со всей Безымянки. Любая религия полезна в меру.
В который раз смахнув морось, я отвел взгляд от ракеты. Невольно глянул на свинцовую полоску Волги и повернулся к другой стороне Самары. Всмотрелся в сизый туман. В дымке проступали размытые контуры хрущевок, обломки заводских труб, крыши складских ангаров, какие-то неясные пятна на ландшафте, мешанина на краю воронки от второго взрыва…
Безымянка.
Огромная промышленная территория с вкраплением спальных районов, ставшая прибежищем преступному сброду, рассадником мутантов и приютом для отбросов, которым не хватило места в Городе.
Земля диких.
Когда мир погрузился в ядерную пучину, выжившие перемешались. Какое-то время люди, гонимые страхом, совершали безрассудные поступки, убивали друг друга. Те, кто высовывался на поверхность, – либо сгорали в пожарах, либо пузырились от лучевой болезни, либо тонули в прибрежных районах от поднявшейся, бушующей реки: плотину Волжской ГЭС прорвало.
Но скоро хаос прекратился. Стал складываться новый порядок. Стихийно в Самаре образовались две большие территории: центр мегаполиса, который жители звали просто Город, и часть Советского, Кировского и Промышленного районов, получивших историческое название Безымянка.
