– А что? – насторожился кавказец.
– Он меня вызывал. Вопросы всякие задавал…
– Какые вопросы?
– Разные. Спрашивал, что я думаю о доблестной таможне. Ведь после того, как откроют пути, многое может измениться… Я ему не стал говорить про партию медикаментов, которые дикие получили по сливной цене месяц назад. Он бы сильно расстроился, что товар Города так бестолково утекает через границу.
Мы с полминуты стояли по разные стороны желтого барьера и играли в гляделки. Момент истины. Если блеф не сработает, то я сейчас получу по морде.
– Это хорошо, дарагой, что нэ стал говорить, – наконец ответил кавказец и опять замолк.
Чтобы закрепить успех, я ввернул:
– Есть Город, есть Безымянка. И я иногда не могу понять, Сулико, на чьей ты стороне?
Он еще некоторое время буравил меня своими карими зенками, а потом сверкнул зубным золотом и тихонько произнес:
– А это смотря гдэ выгода, дарагой.
Я ссыпал в протянутую ладонь пять склянок и протиснулся между услужливо раздвинутыми ограждениями. Вот так и ведутся переговоры: либо получаешь зеленый свет, либо – по морде. Фокус в том, как избежать второго варианта.
Без лишних вопросов миновав «лестничку», я взошел на один из уцелевших эскалаторов и начал подниматься по стертым до матового блеска ступеням. Машинально вщелкнул обойму в пистолет, выудил из сумки респиратор и фонарик. Застегнул куртку.
– Час, – бросил в спину Сулико. – Потом объявлю трэвогу.
Я принял к сведению, но отвечать не стал – лишь мельком глянул на фосфоресцирующие стрелки часов и засек время.
Выход на поверхность охранялся сводным отрядом. Здесь было самое, пожалуй, слабое место во всей организации пограничного контроля Московской. Охранники постоянно менялись, их профессиональные функции оставляли желать лучшего, да и подкупить этих рекрутов не составляло особого труда. Возникало множество нареканий по поводу этой заставы, но поделать что-то не представлялось возможным: наемники в свое время заломили за дежурство на поверхности такую цену, что начальство Московской решило оставить все как есть.
Несколько человек в защитных комбинезонах сидели возле костра, а один стоял в дозоре на лестнице, ежась и переминаясь с ноги на ногу. Крыша вестибюля спасала его от моросящего дождя, но холодный ветер беспрепятственно проникал через разбитые двери и гулял внутри вестибюля.
На улице было еще темно. Но вдалеке, над крышами хрущевок, в фиолетовых тучах зияли прорехи и виднелись сизо-розовые куски предрассветного неба. Московское шоссе пепельно-серой полосой тянулось на северо-восток мимо череды погибших палисадников и цепочки пустых домов. Между столбами, над грязным, потрескавшимся асфальтом, болтались обесточенные светофоры для регулирования реверсивного движения. Когда-то здесь плотными потоками сновали туда-сюда машины, сигналя в пробках и обгоняя не по правилам. Теперь автомобильные кузова без стекол и колес десятками ржавели на обочинах. Центр шоссе был расчищен. Раз в неделю здесь проезжал бойлер от центрального автовокзала к Российской и обратно. Дикие в обмен на лекарства и средства защиты поставляли чистую воду из артезианских источников для нужд избалованных обитателей бункера Сталина.
Охранники меня не остановили – им, по существу, было плевать, кого несет на улицу в полпятого утра. Главное, что с нижнего поста по рации сообщили: пропустить.
Я вытащил капюшон из кармана на вороте, натянул его на голову, поправил дыхательную маску и быстрым шагом двинулся вдоль вывернутых бордюрных камней в сторону остановки. Там вниз, через подземный переход, вела широкая лестница – от нее начиналась территория Безымянки. Контуры тротуара я видел четко, поэтому включать фонарик не стал, чтобы лишний раз не маячить.
– Э, – окликнули меня на подходе к лестнице. – Куда прешь?
– Я переговорщик, – сказал я и остановился.
Три темные фигуры вышли из-под навеса остановки и направились в мою сторону. Двое зашли с боков, а один встал напротив и шарахнул лучом фонаря прямо в лоб, вынудив зажмуриться.
– Не рановато базар вести пришел, переговорщик? – с усмешкой спросил тот, что светил. – Или у вас петушки уже пропели?
– Фару убери, – ответил я.
Он опустил фонарик.
– Я узнал тебя. За бабой пришел?
– Она здесь?
– Нет. Вали домой.
Я не ожидал такого поворота. Обычно патрули диких хоть и не блистали вежливостью, но в открытую не хамили и не нарывались так грубо. Видимо, на сегодня им даны особые инструкции.
Права качать – смысла нет, но прощупать почву стоит.
– Мы можем договориться? – осторожно спросил я.
– О чем договариваться? – раздражаясь, повысил голос визави. – Нет твоей бабы. И не было уже несколько дней.
– У меня другие сведения.
– Забирай свои сведения и вали, кому сказано…
Позади дикого раздался шорох, и не успел он обернуться, как оказался сбит подсечкой наземь. Фонарик отлетел в сторону и свалился в открытый канализационный люк, булькнул, но не погас. Едва заметное пятно света теперь дрожало под мутной водой.
Двое с боков дернулись было вперед, чтобы помочь лидеру, но в грудь каждому из них уткнулся ствол с взведенным курком.
– Нехорошо ты поступаешь, когда обманываешь, Хлебопашец.
Я с облегчением узнал голос Евы, слегка приглушенный фильтрами. Она, не стесняясь, наступила на поверженного охранника и оттолкнула его прихвостней, продолжая держать их под прицелом двух своих «Кугуаров». Те отступили со злобным сопением и встали поодаль.
– Если бы ты не путалась с Эрипио… – прошипел с земли дикий. При упоминании предводителя Нарополя меня коротко кольнула ревность. – Если бы только не путалась…
– И что бы тогда? – поинтересовалась Ева, нагибаясь и стараясь перехватить в полумраке его взгляд.
– Ты знаешь, что у нас делают с непослушными девками. – Он откатился в сторону и поднялся на четвереньки. – Сгнила бы на Кировской.
– Вставай и уходи, – без злости сказала Ева. – Твой путь прямой и короткий.
Перепачканный в грязи Хлебопашец с сопровождающей парочкой, тихонько матерясь, вернулся под крышу остановки. Троица снова слилась с утренней мглой. По большому счету, никакие это были не охранники. Обыкновенное гопьё. Бандиты из свиты Эрипио, которые под предлогом досмотра грабили людей. И подобного отребья на Безымянке водилось в достатке.
Дождь утих, но бесконечная морось продолжала неприятно студить скулы.
Мы, постоянно оглядываясь, перешли на другую сторону шоссе и, обогнув бензозаправку с переломанными колонками, оказались у торца дома. Здесь темнел вход в подвал, из которого можно было попасть в заброшенное бомбоубежище.
Светя фонариками под ноги и держа оружие наготове, мы осторожно спустились, прошли по пыльному коридору сквозь несколько помещений, котельную и оказались перед входом в убежище, перегороженным решетчатой дверью. Я снял с ушка навесной замок, который давно не защелкивался и висел для вида. Крутая лестница вела вниз, к изолированному комплексу ГО. Мы сбежали по бетонным ступеням и закрыли за собой тяжелую переборку.
Я стянул маску с себя, осторожно снял респиратор с Евы и прикоснулся к ее губам. В отраженном свете фонарика было видно, как она прикрыла глаза, отвечая на поцелуй.
От Евы едва ощутимо пахло мускусом, и даже застывший в мертвом воздухе затхлый душок не мог перебить знакомый запах. Скорее всего, она время от времени пользовалась парфюмом – редкой и непозволительной роскошью для обыкновенного жителя подземной Самары. И каждый раз, когда я оказывался рядом с ней, терпкий аромат сводил меня с ума. В такие моменты особенно остро ощущалось желание ни с кем не делиться этой женщиной.
Но мы были гражданами разных территорий…
– Я скучал.
– Чувствую.
Превозмогая растущее притяжение, я слегка отстранил Еву от себя. Посмотрел в глубокие, чуть раскосые глаза.
– Нужно поговорить.
– Хорошо. Только давай сядем, я устала.
Она и впрямь выглядела хуже обычного: измотанной и озабоченной. Я обратил внимание, как Ева отвела взгляд и нахмурилась. Что-то терзало ее.
