—
Да, мы сами, сами должны себе помочь. Мы настолько сильны, что сами покончим с гнилой Турцией. Турция слаба, разорена; турецкий народ бедствует, — он не станет вмешиваться в борьбу. Он сам стонет под игом властей. Армия деморализована и не заслуживает внимания. Возьмите, к примеру, восстание в Герцеговине. На его подавление посылали тысячи и тысячи солдат, но оно все еще в разгаре. А кто восстал? Всего горсточка людей! Что же сможет поделать это разлагающееся и запуганное государство, если восстанем мы?.. Ведь в один день нас поднимется сто тысяч человек! Пусть тогда попробуют послать войска, — только против кого посылать их раньше? И мы будем не одни! С запада Турции грозят Сербия и черногорские соколы, — они готовы к нападению; за спиной у Турции — Греция, которая тоже не будет зевать… Герцеговина и Босния загорятся от края и до края; Крит тоже запылает… Добавьте к этому, что в самом Царьграде революция не за горами, там ждут не дождутся смутного времени, чтобы свергнуть султана Азиса… Всюду хаос… Наше восстание будет панихидой по Турецкой империи!..
В полумраке его глаза горели, как угли.
—
Ты забыл еще кое о чем, — отозвался Мичо Бейзаде, — ты забыл сказать о России. Дед Иван набросится с севера на Царьград, и Царьграда как не бывало! Пророчество исполнится слово в слово.
Мичо подразумевал пророчество пресловутого Мартына Задеки, которому слепо верил.
—
Какие области будут готовы к восстанию? — спросил Франгов.
—
Вся Болгария! — ответил Каблешков. — Пловдив и Пазарджикскнй уезд готовятся. Родопские селения и Батак тайно вооружаются; Тыриово, Габрово, Шумен подымут Восточную
Болгарию, а в
Западной
турецких войск нет… Копривштеицы вместе с повстанцами из Панагюриште и Стрелчи займут среднегорские перевалы; вы и повстанцы соседних городов и сел уйдете в Балканские горы, а это — крепость, которую не сможет взять и миллионная армия! Вся Болгария поднимется [87], как один человек. Наше восстание будет небывалым в истории Европы! Европа только ахнет! Я вас уверяю, что Турция не сделает и попытки подавить восстание силой оружия. Она будет вынуждена пойти с нами на мировую… Другого выхода у нее нет…
Каблешков говорил горячо. Как человек развитой, он, вероятно, ясно видел истинное положение вещей и тем не менее освещал его неправильно. Но он был увлечен своей идеей и считал, что для ее воплощения в жизнь можно пойти на все. Только возвышенной верой в святость дела, которому он служил, можно было объяснить правдивые и неправдивые заверения этого честнейшей души человека. А они были- так убедительны, что не вызывали никаких возражений. Все члены комитета уже были уверены в том, в чем их старался уверить Каблешков. Они
не
сомневались, что все будет именно так, как
он
предсказывает.
—
Какие условия мы можем поставить Турции, если она вступит с нами в переговоры? — спросил Попов.
—
Как не вступить? Что же ей еще останется делать? — заметил поп Димчо.
—
Насыплют ей перцу на хвост! — вставил Беспортев.
—
Это еще не решено, — ответил Каблешков на вопрос Попова, — но пока что мы думаем так: Болгария от Дуная до Арды и от Черного моря до Эгейского будет княжеством, зависимым от султана, но с внутренним самоуправлением. Экзархия останется неприкосновенной; Турции, будет выплачиваться определенный налог; личный состав армии — болгары, вначале половина офицеров — турки…
—
А князем кто будет? — спросил Христо Врагов.
—
Да, князем? — повторил Беспортев.
—
Один из европейских принцев.
—
Ух!
—
Но ты ничего не сказал о России. Захочет ли она помочь нам, как уверяет Мичо? — вмешался поп Димчо.
—
Не будь младенцем, отче, — оборвал его Мичо, хмурясь, — может ли быть иначе?.. Русские генералы уже теперь ожидают событий в Бухаресте!
И он вопросительно посмотрел на Каблешкова. Остальные тоже посмотрели на Каблешкова, надеясь услышать
от
него подтверждение. Каблешков это понял; он сделал таинственное лицо и проговорил негромко, доверительным тоном:
—
Как только грянет первый ружейный выстрел, двуглавый орел осенит нас своими крыльями!
И он бросил торжествующий взгляд на товарищей. Все просияли.
—
Я думаю, — начал господин Фратю, — что самое лучшее — это республика; ее можно будет назвать «Балканской республикой».
—
А можно и царство, — заметил Франгов.
—
Еще чего захотел! Поперек горла встанет! — изрек поп Димчо.
—
Так ли, этак ли, все равно, — лишь бы освободиться.
—
И я за республику, — поддержал кто-то господина
Фратю.
—
Тебе уже объяснили — не об этом речь, — сказал Мичо Бейзаде. — Какое будет управление, кто будет князем и прочее — предоставим решить Горчакову. Над этим пускай дипломаты ломают себе голову.
—
Постойте, господа, постойте, — крикнул Соколов, — хватит вам спорить и заниматься дипломатией, — время дорого! Вот-вот грянет выстрел на Балканах, а мы все еще решаем вопрос: быть республике или комедии… Нас сейчас дело ждет… Черт бы побрал ваши республики! Делите шкуру неубитого медведя… Я предлагаю
следующее:
запретить разглагольствовать о дипломатии на наших заседаниях; этим можно заниматься в кофейне Ганко.
—
Правильно, — поддержал его Каблешков, — не нужно слов, господа, нужно дело делать… Я обрисовал вам положение, а теперь посмотрим, что вы делаете. Нельзя терять ни минуты.
—
Что правда, то правда, — признал Мичо, — есть у нас этот грешок, любим поболтать о дипломатии. Такие уж мы, бялочерковцы. Мало нас ругал за это Бойчо, царство ему небесное!
—
Да, господа, Огнянов — это большая потеря и для вас и для Болгарии, — взволнованно проговорил Каблешков и глубоко вздохнул.
Все загрустили, вспомнив об Огнянове. После его гибели осталась какая-то пустота, зияющая, как пропасть. Товарищи хмуро переглянулись и задумались. Трагический образ Огнянова, окровавленный, страшный, но неуловимый, вставал перед их глазами. У всех больно сжалось сердце… Казалось, совестно было жить, когда такой герой погиб.
VIII.
Волнения Колчо
Кто-то быстро пробежал но террасе, и это привлекло внимание собравшихся. Все встали, чтобы посмотреть в окно. Но шаги были уже у самой двери.
—
Это Колчо! — сказал Недкович.
—
Ты ошибся, — возразил Мичо, — разве может слепой бежать так быстро?
—
Что-то случилось, — заметил поп Димчо.
Все невольно вздрогнули. Дверь хлопнула, вернее, чуть не слетела с петель.
Колчо вихрем ворвался в комнату. Он задыхался. Никто не шелохнулся, все ждали, что будет.
—
Здесь все свои? — прерывающимся голосом спросил Колчо.
—
Свои. А что случилось, Колчо? — спросил Мичо.
—
Ура! Живем! Радость и слава! Радуйтесь, братья! Сходите с ума, и я вместе с вами! — как безумный закричал Колчо и, высоко подбросив свой фес, захлопал в ладоши, подпрыгивая на аршин от пола.
Наткнувшись на дядюшку Мичо, слепой принялся целовать его в губы, щеки, уши, плечо и, обхватив руками, чуть не задушил. Мичо совсем растерялся и едва вырвался из его объятий. Этот неестественный, истерический припадок радости поразил всех. Товарищи подумали, что бедный слепой сошел с ума.
—
Что с тобой, Колчо? — сострадательно спросил доктор, ища в лице слепого симптомы помешательства.
