— Колчо! — крикнул доктор, открывая дверь.

Слепой непринужденно вошел в комнату — он всюду был свой человек.

— Ты из церкви, Колчо?

— Из церкви.

— Видел ты Огнянова? — спросил доктор нетерпеливо.

— Очки мои еще не прибыли из Америки, вот почему я его не видел. Но слышал, что он сидит в кресле перед алтарем рядом с Франговым.

— Колчо, перестань шутить, — остановил его доктор. — Огнянова преследует полиция; его подстерегают у церковных дверей! А он ничего не подозревает. Если его не предупредить — он пропал.

— Иду!

— Умоляю тебя, Колчо! — вскрикнула Рада, ожившая от проблеска надежды.

— Я бы сам пошел, но полиция разыскивает и меня. А ты не вызовешь подозрения. Иди, — сказал доктор.

— За Огнянова я готов и жизнь свою несчастную отдать, если понадобится… Что ему сказать? — спросил слепой живо.

— Скажи ему только: «Все открыто; полиция охраняет выходы из церкви; спасайся как можешь!»

— ответил доктор, потом добавил мрачно: — Если только к нему не подослали уже кого-нибудь, чтобы обманом выманить из церкви.

Поняв, что дорого каждое мгновение, Колчо быстро вышел.

XXV. Нелегкое поручение

Колчо спускался по лестнице ощупью, постукивая палкой по ступенькам, но, очутившись во дворе, пошел быстрее и увереннее. Поднявшись на церковную паперть, он остановился возле Шериф-аги и стал шарить у себя по карманам, делая вид, будто ищет платок: он хотел послушать, какие распоряжения будет отдавать онбаши.

— Хасан-ага, — говорил Шериф-ага тихо, — прикажи всем, чтобы смотрели в оба… Если он будет сопротивляться, стреляйте, не ожидая моего приказа…

— Ненко, поди, милок, поскорей позови Графа, то бишь учителя Огнянова… Скажи, что один человек просит его выйти, — сказал какому-то мальчишке полицейский Филчо, которого слепой узнал по голосу.

Колчо, опасаясь, как бы его не опередили, приподнял тяжелый занавес перед главным входом и вошел. Церковь была битком набита молящимися. Хаджи Атанасий заканчивал пение «херувимской», служба подходила к концу. Народу было тьма-тьмущая; в тот день пришло много причастников, служили несколько панихид, поэтому теснота была ужасающая. Пробить себе путь в толпе казалось немыслимым. Колчо затерялся в ней, словно в непролазной чаще леса, темного, как ночь, которая для слепого была вечной. Он чутьем знал, в какую сторону идти; но как пробить эту стену, плотно сбитую из человеческих рук, бедер, грудей, плеч, ног? Мог ли он, хилый и немощный, проложить себе дорогу к самому алтарю, у которого сидел Огнянов? Задача, непосильная и для богатыря! Колчо немного протиснулся вперед, но, быстро обессилев, остановился. Ткнулся направо, ткнулся налево — в кромешной тьме, — но тщетно: стена была непроницаема. Многие даже сердито советовали слепому стоять на месте, если он не хочет, чтобы его задушили или раздавили. Чьи-то железные локти так стиснули его, что ребра у него затрещали. Он уже задыхался. Вот-вот должно было прозвучать: «Со страхом божиим и верою приступите!» — и тогда людской ноток хлынет к дверям и увлечет его за собой. И Огнянов погибнет! А кто знает, может быть, в эту самую минуту мальчик каким-то образом добрался до Бойчо, и тот идет за ним, не подозревая о ловушке. Он мог пройти мимо самого Колчо, задеть его локтем, и Колчо не узнал бы его. Слепой инстинктивно ощупывал всех вокруг в надежде, что мальчик попадется ему под руку. Но вот рука его в самом деле коснулась кого-то, кто явно был еще подростком, и напуганному воображению слепого представилось, будто это и есть тот зловещий посыльный, который пошел вызывать Огнянова. Колчо в исступлении схватил его за руку и потянул к себе, бессознательно и торопливо бормоча: —

Это

ты, мальчик? Как тебя зовут, мальчик? Постой, мальчи

к!

Но толпа тут же разделила их. Колчо был в отчаянии. Бедная добрая его душа тяжко страдала. Он с ужасом понимал, что жизнь Огнянова висит на волоске и этот волосок — он, Колчо, слабый, ничтожный, затерянный, почти не заметный в этом море людей. А «херувимская» уже кончалась… Хаджи Атанасий всегда пел протяжно и медленно, но теперь слепому чудилось, будто он ужасно спешит. Что делать? В критические минуты человек решается на крайние меры. И Колчо закричал истошным голосом:

— Люди, пропустите! Дайте дорогу! Ох, умираю, ох, смерть моя пришла… задыхаюсь… матушки! — и принялся толкать в спину стоящих впереди него.

Те хоть с трудом, но отодвигались и пропускали вперед несчастного умирающего слепого, не испытывая ни малейшего желания, чтобы он испустил дух у них на плече. Таким образом Колчо, едва дыша, кое-как протиснулся к креслу, на котором сидел Огнянов. Слепой нашел его без посторонней помощи, — такова уж чудесная сила инстинкта у тех, кто лишен зрения. Он уверенно потянул кого-то за полу и тихо спросил:

— Это вы, дядя Бойчо?

— Что тебе? — отозвался Огнянов.

Колчо потянулся к его уху, и Огнянов наклонился.

Но вот он поднял голову. Лицо его было бледно; на висках вздулись жилы — признак усиленной умственной работы.

Минуту он раздумывал, потом снова нагнулся и что-то прошептал слепому.

И вдруг встал с кресла, протолкнулся вперед и затерялся в толпе причастников, стоявших перед алтарем.

В этот миг раскрылись царские врата, и отец Иикодим со святыми дарами в руках возгласил:

— Со страхом божиим…

Служба кончилась. Толпа, как поток, прорвавший плотину, устремилась к выходу. Спустя полчаса церковь опустела — ушли последние старушки причастницы.

Только в алтаре еще оставались священники, снимавшие облачения.

Тогда в церковь вошли полицейские. Онбаши был взбешен — Огнянов из церкви не вышел. Значит, он скрывался в церкви. Двери заперли изнутри и начали обыск. Несколько полицейских поднялись в огороженное решетками женское отделение, другие остались внизу обыскивать все углы и закоулки, третьи вошли в алтарь через боковые двери. Перевернули все, осмотрели все уголки, где можно было бы укрыться, поднялись на амвон, передвинули аналой; заглянули и под престол в алтаре, и в шкафы, где хранилась церковная утварь, и в сундуки, набитые старыми иконами, и в оконные ниши, но нигде ничего не нашли. Огнянов точно сквозь землю провалился! Пономарь сам показывал все тайники, уверенный, что Огнянов не мог в них спрятаться. Отец Никодим и тот принимал участие в поисках и метался по алтарю с недоумевающим лицом. Он рылся даже в облачениях и передвигал утварь и книги на престоле. Сам онбаши подивился его усердию. Полицейский Миал, однако, заметил, что не только человек, но даже цыпленок не мог бы спрятаться между этими вещами.

— Да я совсем другое ищу! — отозвался растерявшийся отец Никодим.

— Что же ты ищешь?

— Кожух мой пропал, и камилавка тоже, а в ней синие очки.

Бедный старик уже дрожал от холода.

— Ну, теперь в

се

понятно, Шериф-ага! — крикнул Миал. Весь в поту и еле переводя дух, подошел Шериф-ага.

— Разбойник, он разбойник и есть, — заметил полицейский злорадно, — у батюшки одежду стащил!

Шериф-ага остолбенел.

— Неужели правда, отче? — спросил он.

— Ни кожуха, ни камилавки, ни очков — как в воду канули! — проговорил отец Никодим, сам не свой от удивления.

— Значит, это Граф их украл! — сказал Шериф-ага с видом человека, сделавшего великое открытие.

— Никто как он! Напялил на себя кожух, а шапку надвинул на глаза, вот мы его и не узнали, когда он проходил мимо, — говорил полицейский.

— Должно быть, так, — согласился отец Никодим. — Пока я причащал верующих, кто-то стянул мои вещи.