– Так сильно замерзли, что он не смог пойти в дом, чтобы ограбить и убить. Он идет к чифу Хармильо, все ему рассказывает. О том, для чего его наняла мисс Труди Лапьер.

– И когда это произошло?

– Вчера.

– Так почему ты здесь?

– Миссис Труди Лапьер, она опасная. Чиф говорит, что об этом давно известно, и она страшно зла на меня.

– Ее не арестовали?

– Никто не может ее найти.

– Но почему она злится на тебя?

– Это глупо, – ответил Намми. – Мистер Боб Пайн пришел в мой дом, чтобы повидаться со мной перед тем, как украсть и убить. Он хотел меня кремировать.

По непонятной причине мистер Лисс вдруг разозлился и затряс костлявым кулаком перед лицом Намми. В костяшки пальцев въелась грязь.

– Черт побери, парень, не усложняй тупость глупостью. Я пытаюсь узнать от тебя правду, а ты несешь такую хрень, что мне нужен переводчик. Кремировать? Сжечь, превратив в пепел? Если он собирался повесить на тебя это преступление, то не стал бы сначала кремировать.

Отступая к койкам, чтобы ускользнуть от зловонного дыхания соседа по камере, Намми пытался понять свою ошибку.

– Кремировать. Нет. Инкремировать.

– Инкриминировать, – уточнил мистер Лисс. – Пайн хотел инкриминировать тебя, подставить, чтобы тебя обвинили в убийстве старого Фреда.

– Бедного Фреда.

– Но ведь он еще ничего не украл и не мог ничего спрятать в твоем доме.

– Нет, он пришел, чтобы взять что-то мое, а потом оставить в доме Бедного Фреда.

– Что твое?

– Что-то. Я даже не знал, что оно у меня есть. Дэенкуй.

– Что? Что ты такое говоришь?

– Дэенкуй. Чиф Хармильо говорит, это что-то есть в моих волосах, в моей слюне на стакане.

– Дэ-эн-ка, чертов дурак!

– Мои пальцы на стакане, мои отметины.

– Отпечатки твоих пальцев.

– Мои пальцы, опять мои отметины, на рукоятке молотка. Чиф Хармильо говорит, что я бы и знать ничего не знал. О том, что у меня все это взяли.

Мистер Лисс последовал за Намми к койкам.

– И что произошло? Почему Пайн не довел дело до конца?

– Мистер Боб Пайн, он приходит, я жарю гренок.

– И? – после паузы спросил мистер Лисс.

– Гренок из белого хлеба.

Мистер Лисс переминался с ноги на ногу, покачивался с пяток на носки, будто исполнял какой-то танец. Пальцы по-прежнему сжимались в кулаки, а глаза выпучились еще больше, хотя и раньше уже грозили вывалиться из орбит.

Очень уж он был возбудимым.

– Гренок! – мистер Лисс выплюнул это слово, словно его тошнило от самой идеи приготовления гренка. – Гренок! Гренок! Какое отношение имеет ко всему этому гренок?

– Я собирался намазать его персиковым вареньем бабушки, – ответил Намми. Уже начал садиться, чтобы вновь вынырнуть из облака зловонного дыхания, но распрямил ноги еще до того, как его зад коснулся койки мистера Лисса. – Я сделал хороший гренок для мистера Боба Пайна. Он обожал персиковое варенье, и я рассказал ему о бабушке, о том, как научила она меня всему, что мне понадобится для жизни дома и в одиночестве, когда она отправится к Богу, и я останусь один.

– Ему понравилось варенье, – кивнул Лисс.

– Сэр, он обожал персиковое варенье.

– И потому что ему понравилось персиковое варенье, он решил не убивать старого Фреда…

– Бедного Фреда.

– …решил не вешать на тебя убийство и решил сдать эту суку Труди копам.

– Миссис Труди Лапьер. Она сделала плохое дело, а такого лучше не делать.

Мистер Лисс постучал костяшками пальцев по груди Намми, как мог постучать по двери.

– Вот что я тебе скажу, Персиковое варенье. Если б ты сделал тот гренок для меня, никакое варенье в мире не заставило бы меня отказаться от кровавых денег Труди. Я бы их отработал. Я бы убил старого Фреда…

– Бедного Фреда.

– …и убил бы тебя, обставив все так, будто угрызения совести подвигли тебя на самоубийство после того, как ты забил до смерти соседа. Что ты об этом думаешь?

– Не хочу думать об этом, сэр.

Мистер Лисс вновь постучал по груди Намми.

– Я хочу, Персиковое варенье, чтобы отныне и всегда ты относился ко мне с уважением. Я страшнее любого кошмара, который тебе когда-либо снился. Ты должен ходить рядом со мной на цыпочках с вечера до утра и с утра до вечера. Я – самый страшный сукин сын по всей Монтане. Скажи это.

– Сказать что? – спросил Намми.

– Скажи мне, что я самый страшный сукин сын во всей Монтане.

Намми покачал головой.

– Я же сказал вам, что не могу врать.

– Это и не будет враньем, – мистер Лисс плюнул на свитер Намми. – Скажи это, дубина, а не то я откушу тебе нос. Я такое уже проделывал с другими.

– Но много людей страшнее вас, – ответил Намми, жалея о том, что не может солгать, и теперь точно останется без носа.

– Назови хоть одного, – потребовал мистер Лисс.

Намми О’Бэннон указал на соседнюю камеру, отделенную от них решетчатой стеной.

– Они все страшнее.

Словно заметив их впервые, мистер Лисс повернулся, чтобы взглянуть на девять человек в соседней камере и еще на десять – в дальней.

– А что в них такого пугающего?

– Вы просто понаблюдайте за ними, сэр.

– Они выглядят так, будто добровольно согласились подышать выхлопными газами, а пока сидят и спокойно ждут, пока им позволят это сделать. Стадо козлов.

– Вы просто понаблюдайте, – повторил Намми.

Мистер пригляделся к заключенным. Подошел к решетке, чтобы получше их рассмотреть.

– Какого хрена? – вырвалось у него.

В тающей октябрьской темноте, когда вращающаяся Земля уносила с собой звезды ночи, Девкалион вышел из калифорнийского аббатства в предрассветный Новый Орлеан.

Двумя столетиями ранее уникальная молния, оживившая его в лаборатории, расположенной в горах центральной Европы, также принесла ему и долголетие, не считая других даров.

Во-первых, на интуитивном уровне он понимал квантовую структуру мира: как различные варианты будущего заключены в каждом моменте настоящего, и все они не только одинаково возможны, но в равной степени реальны; как разум управляет материей; как полет бабочки в Токио может повлиять на погоду в Чикаго; как на самом глубоком уровне структуры все точки мира сведены в одну точку. Для перемещения по свету ему не требовались колеса или крылья. Он мгновенно попадал, куда хотел, и ни одна запертая дверь не служила для него преградой.

В Новом Орлеане он зашагал по улице в Садовом районе, где не так уж давно под именем Виктор Гелиос жил Виктор Франкенштейн. Громадный особняк сгорел дотла в ночь гибели Виктора. Участок расчистили и продали. Новый владелец уже начал строить дом.

Девкалион не знал, почему пришел сюда. Даже если бы Виктор каким-то образом и мог остаться в живых, он бы никогда не решился вернуться в этот город.

Когда-то монстр, а теперь охотник за монстром, Девкалион, возможно, ожидал, что в Новом Орлеане ему будет откровение, и он узнает, где находится его создатель. Но ясновидение не входило в число полученных им даров.

Патрульный автомобиль обогнул угол и направился к нему.

Половина лица Девкалиона сделала бы честь любому красавцу, но вторую, вдавленную, переломанную, покрывали шрамы. Так двумя столетиями раньше закончилась его попытка убить своего создателя. Тибетский монах сложной многоцветной татуировкой попытался скрыть это уродство, и рисунок действительно отвлекал людей, не позволял осознать, что после такой травмы обычный человек выжить бы не смог.

Тем не менее Девкалион предпочитал выходить на улицы ночью, а еще лучше – в грозу. Тогда он чувствовал себя в своей тарелке. Старался он избегать и слуг закона, которые редко симпатизировали ему.

Когда патрульная машина приблизилась, Девкалион перебрался из Садового района в другую часть города, на улицу, вдоль которой росли старые дубы с обросшими мхом стволами. Здесь когда-то располагалась католическая больница «Руки милосердия», стараниями Виктора превращенная в лабораторию, где и создавалась Новая раса. И от этого здания ничего не осталось. Оно тоже сгорело дотла, а пожарище расчистили. Но что-нибудь новое на этом участке строить еще не начали.