Камеры работали в режиме реального времени, и картинка на одном экране тут же изменилась, показав существо, в которое трансформировался Уэрнер. Так называемый уникум скрючился между двумя массивными стальными дверями, лицом (или мордой) к внешнему барьеру, между переходным отсеком и комнатой наблюдения.

Существо словно почувствовало включение камеры и подняло голову, уставившись в объектив. Перекошенное лицо отчасти осталось человеческим, чем-то напоминая лицо начальника службы безопасности «Рук милосердия», но рот стал в два раза шире и челюсти превратились в пребывающие в непрерывном движении жвалы. Пасечник, конечно, такого не планировал, когда создавал Уэрнера. Правый глаз остался прежним, левый стал зеленым, со зрачком-эллипсом, как глаз пантеры.

Экран над пультом управления осветился, на нем появилось лицо Аннунсиаты.

– Мне стало известно, что Уэрнер, что Уэрнер в изоляторе номер два, – она закрыла глаза. – Хорошо. Все уже сделано.

Внутри стальной двери зажужжали сервомоторы. Защелкали, защелкали, защелкали запорные механизмы.

В переходном отсеке трансформированный Уэрнер оторвал взгляд от камеры, посмотрел на стальную дверь.

– Аннунсиата, что ты делаешь?! – в ужасе воскликнул Рипли. – Не открывай переходной отсек.

На экране губы Аннунсиаты разошлись, но она не заговорила. Глаза оставались закрытыми.

Сервомоторы продолжали жужжать, запорные механизмы – щелкать. Двадцать четыре штифта с мягким шуршанием начали выдвигаться из гнезд в дверной раме.

– Не открывай переходной отсек, – повторил Рипли.

Лицо Аннунсиаты поблекло и исчезло с экрана.

Рипли оглядел пульт управления. Ручной переключатель для наружной двери переходного отсека светился желтым. Это означало, что штифты продолжают выходить из гнезд.

Он нажал на переключатель, чтобы реверсировать процесс. Смена желтого цвета на синий означала бы, что штифты изменили направление движения и все глубже заходят в гнезда. Но переключатель по-прежнему светился желтым.

Микрофон в переходном отсеке фиксировал и передавал через динамики участившееся дыхание трансформированного Уэрнера.

Спектр эмоций, доступных Новым людям, не впечатлял. Пасечник объяснял каждой личности, формирующейся в резервуарах сотворения, что любовь, привязанность, унижение, стыд и другие так называемые благородные чувства на самом деле всего лишь разные стороны сентиментальности, возникшей из многотысячелетней ошибочной веры в бога, которого не существовало. Эти чувства поощряли слабость, вели к потере энергии на несбыточные надежды, отвлекали разум от главной цели – преобразования мира. К ее реализации вела не надежда, а воля, поступки и неумолимое и безжалостное использование силы.

Рипли снова нажал на переключатель, но тот остался желтым, сервомоторы продолжили жужжать, а штифты – выдвигаться.

– Аннунсиата? – позвал он. – Аннунсиата?

Значение имеют только те эмоции, не уставал твердить Пасечник, которые способствуют выживанию и превращению в явь его видения мира, где будут жить идеальные граждане. Они покорят природу, усовершенствуют природу, колонизируют Луну и Марс, колонизируют пояс астероидов и, со временем, все планеты, которые вращаются вокруг всех звезд Вселенной.

– Аннунсиата!

Как и у всех Новых людей, спектр эмоций Рипли ограничивался гордостью за свое абсолютное повиновение воле создателя, а также страхом перед Старыми людьми и направленными на них завистью, злобой, ненавистью. Изо дня в день он трудился на благо своего создателя, и никакие ненужные эмоции не влияли на производительность его труда, как не влияют на скорость современного скоростного поезда ностальгические воспоминания о тех старых добрых временах, когда вагоны тащил за собой пыхтящий паровоз.

– Аннунсиата!

Из разрешенных эмоций Рипли наиболее легко давались зависть и ненависть. Как и многие другие Новые люди, начиная с умнейших Альф и заканчивая тупейшими Эпсилонами, он жил ради дня, когда поступит приказ на уничтожение Старой расы. И в своих самых ярких снах Рипли видел, как насилует, калечит, убивает Старых людей.

Он знал, что такое страх, иногда накатывающий на него безо всякой видимой причины, выливаясь в долгие часы необъяснимой озабоченности. Он боялся, видя глобальный клеточный коллапс Уэрнера… боялся не за Уэрнера, этот неудачник ничего для него не значил, а за своего создателя, Пасечника, который мог оказаться не всемогущим и всезнающим, каким полагал его Рипли.

Ужасала сама мысль, что такое возможно.

С двадцатью четырьмя одновременными щелчками штифты утонули в стальной двери. На пульте управления желтый цвет переключателя сменился зеленым.

Трансформированный Уэрнер, давно сорвавший с себя остатки одежды, обнаженным вышел из переходного отсека в комнату наблюдения. И далеко не такой красивый, каким был Адам в раю.

Судя по всему, он постоянно изменялся, не мог закрепиться в какой-то стабильной форме. Чудовище, появившееся в комнате наблюдения, существенно отличалось от зафиксированного камерой несколькими мгновениями раньше, в переходном отсеке. Новый Уэрнер действительно напоминал человека, скрещенного с пантерой, пауком и тараканом. И таким странным получился этот гибрид, что выглядел он инопланетянином. Теперь оба глаза стали человеческими, но бо́льших размеров, выпученными и без век. Они пристально смотрели на Рипли, и в них читались ярость, ужас и отчаяние.

Из паучьего рта донесся клокочущий, шипящий, но способный произносить членораздельные звуки голос:

– Что-то случилось со мной.

Рипли не нашел слов, чтобы подтвердить утверждение Уэрнера или как-то ободрить его.

Возможно, в этих выпученных глазах читалась только ярость, без ужаса и отчаяния, потому что Уэрнер добавил:

– Я – свободен, свободен, свободен. Я – СВОБОДЕН!

Ирония судьбы: будучи Альфой с высоким коэффициентом интеллектуального уровня, Рипли только сейчас понял, что трансформированный Уэрнер находится между ним и единственным выходом из комнаты наблюдения.

Баки и Джанет Гитро стояли бок о бок на лужайке у заднего крыльца дома Беннетов и пили лучшее «Каберне» соседей. Баки держал по бутылке в каждой руке, как и Джанет. Попеременно подносил ко рту то левую, то правую.

Постепенно теплый сильный дождь очистил Джанет от крови Янси и Эллен.

– Ты была права, – Баки сделал очередной глоток. – Они действительно словно котята. Ощущения были такие же приятные, как и с тем парнем, что привез пиццу?

– Лучше. В сотню раз лучше.

– Ты меня потрясла.

– Я думала, ты присоединишься ко мне, – ответила Джанет после глотка вина.

– Пожалуй, я хочу попробовать.

– Ты уже созрел для того, чтобы взяться за дело?

– Думаю, почти готов. Что-то происходит со мной.

– И со мной тоже продолжает происходить.

– Правда? Это ж надо. Я-то думал, что ты уже… освобождена.

– Помнишь, я дважды смотрела того парня в телевизоре?

– Доктора Фила?

– Да. Тогда мне казалось, что его шоу совершенно бессмысленно.

– Ты говорила, что это полная чушь.

– Но теперь я понимаю. Я начала находить себя.

– Находить себя… в каком смысле? – спросил Баки.

– Мою цель, мое предназначение, мое место в этом мире.

– Звучит неплохо.

– Так и есть. И я быстро открываю мои Бэ-эл-це.

– Это еще что?

– Мои базовые личностные ценности. Ты не можешь принести пользу себе или обществу, пока не начинаешь жить на основе своих Бэ-эл-це.

Баки отбросил пустую бутылку. За десять минут он выпил полторы бутылки вина, но, спасибо отлаженному механизму обмена веществ, мог разве что чуть-чуть захмелеть.

– Среди прочего, происходящего сейчас со мной, я теряю юридическое образование, полученное методом прямой информационной загрузки.

– Ты – окружной прокурор, – напомнила Джанет.

– Знаю. Но я уже не уверен, что означает habeas corpus.

– Это означает «иметь тело». Постановление, определяющее, что человек должен быть доставлен в суд перед тем, как его свобода может быть ограничена. Это защита от незаконного помещения под стражу.