Перри замолчал, несколько мгновений смотрел в дождливую темноту, потом продолжил:

— После этого я поднялся наверх, в поисках Рикки, и нашел его, целого и невредимого. Он слышал гул, барабанный бой, но с ним ничего не случилось, и я не знал, как рассказать ему о том, что я видел, чтобы он не принял меня за чокнутого. Но мне следовало рассказать, следовало увести его оттуда, убедить перенести составление перечня на понедельник. Я попытался уговорить Рикки уйти, но он отказался, и я оставил его умирать.

— Вы не оставили. Вы не могли этого знать. Кто мог?

— На следующий день, в воскресенье, я пошел в церковь. Давно уже не ходил, а тут почувствовал необходимость. В понедельник, перед тем как идти на работу, сунул под куртку пистолет. Не думал, что пистолет спасет. Но что еще я мог предпринять? Пистолет давал хоть какую-то надежду. Но… все прекратилось. Никто больше не видел людей-теней или чудовищ. Может, что-то случилось в субботу, но увидеть это мог только Рикки Нимс. В декабре мы все закончили.

Правая рука Сайлеса замерзла и повлажнела от конденсата на стакане с виски. Он вытер пальцы салфеткой.

— Есть какие-нибудь версии?

Перри Кайзер покачал головой.

— Только одна, которую я озвучил. Я краем глаза заглянул в ад. Эта встреча меня изменила. Внезапно возникло ощущение, что частые исповеди и регулярное причастие — очень неплохая идея.

— И вы ничего не говорили ни сыну, ни жене?

— Я подумал… если мне показали ад, значит, я нуждался во встряске. Чтобы дать мне шанс измениться. Я изменился, но не нашел в себе смелости сказать жене, почему возникла такая необходимость. Вы понимаете?

— Да, — кивнул Сайлес. — Я только не знаю насчет ада. В данный момент я очень уж многого не знаю.

Вернулась официантка, положила счет.

Пока Сайлес подсчитывал сумму с чаевыми и доставал деньги из кошелька, Перри вновь разглядывал посетителей бара.

— Что с ними не так?

— Вы тоже это почувствовали? — удивленно спросил Сайлес.

— Да. Не могу только сказать, что именно. Им… по большей части, от двадцати до сорока. Для их возраста они очень уж стараются.

— В каком смысле?

— Казаться беззаботными. Для молодых это же естественно. А они… ну, не знаю… встревоженные.

— Я думаю, они пришли сюда за антуражем, музыкой, атмосферой, потому что хотят спрятаться в безопасном времени.

— Нет такого времени.

— Более безопасном, — поправился Сайлес.

— Тридцатые? Надвигалась война.

— Но она закончилась. А теперь… может, конца и не будет.

— Я думал, причина в том, что я старею, — Перри все смотрел на толпу у стойки.

— Причина чего?

— Этого чувства, что все разваливается. Даже вырывается с корнем. Иногда мне снятся такие кошмары.

Сайлес убрал кошелек.

— Все вырывается с корнем, — добавил Перри. — Каждый только за себя. Хуже того, все против всех.

Сайлес посмотрел на улицу Теней. «Пендлтон» высился горой в дождливой тьме.

— Все против всех, — повторил Перри. — Убийства, самоубийства везде, днем и ночью, без конца.

— Это всего лишь кошмарный сон, — указал Сайлес.

— Возможно, — Перри посмотрел на него. — Что теперь?

— Пойду домой, посижу и подумаю.

— Домой — это правильно, — согласился Перри. — Но я постараюсь не думать.

— Спасибо, что уделили мне время и все откровенно рассказали.

Когда они выходили из кабинки, здоровяк повернулся к Сайлесу.

— Я думал, мне станет легче, удастся изгнать холод из души, если я выговорюсь. Не стало.

В баре говорили все громче, смех становился все более резким и визгливым.

В вестибюле, когда они стояли в маленькой очереди в гардероб, Перри спросил:

— У вас есть дети?

— Нет, и не было.

— У нас дети, внуки, правнуки.

— Одного этого достаточно, чтобы изгнать холод из души.

— Наоборот. Я достаточно стар, чтобы понимать, что не смогу их защитить. Ни от худшего, ни от чего-то еще.

Сайлес запротестовал, но Перри Кайзер настоял на том, чтобы дать гардеробщице чаевые за двоих.

Снаружи, под навесом, они подняли капюшоны дождевиков. Обменялись рукопожатием. Перри Кайзер пошел вниз по склону, Сайлес — вверх, к «Пендлтону».

В квартире сенатора Эрла Блэндона, где роскошь и порядок на мгновение исчезли, обернувшись пустотой и разрухой, Логан Спэнглер, находившийся в спальне, которая вернула себе былое великолепие, развернулся на сто восемьдесят градусов. Взявшись за рукоятку пистолета, попытался найти источник шипения, короткого по времени, но очень уж враждебного, напомнившего о змеях и больших кошках, затаившихся в джунглях, и о безымянных тварях из кошмарных снов.

Он увидел фигуру, высокую, и стройную, и быструю, определенно не сенатора, которая тут же исчезла, метнувшись в коридор. Мимолетного взгляда не хватило, чтобы понять, мужчина это или женщина, и вдруг возникла странная мысль, что это, возможно, и не мужчина, и не женщина, хотя передвигалось существо на двух ногах, а не на четырех, как зверь.

Жизнь, прошедшая на службе в полиции, научила Логана ответственно подходить к применению оружия. Он никогда не доставал пистолет только потому, что возникала опасность конфронтации — лишь когда вероятность конфронтации становилась очень высокой. Если уж оружие вытаскивалось из кобуры, оно, по большей части, пускалось в ход, и далеко не всегда это решение становилось единственно правильным. Логан полагался на навыки, полученные на службе, но отдавал себе отчет, что он человек, а потому способен на глупые ошибки. Поэтому, подходя к двери, он держал руку на рукоятке пистолета сорок пятого калибра, не доставая его из кобуры.

В коридоре его никто не поджидал. В дальнем конце, за аркой, находилась гостиная. Дверь по правую руку вела в кабинет, по левую — в спальню для гостей со своей ванной комнатой. За второй дверью слева находился туалет. Все эти комнаты он уже осмотрел.

На пороге Логан замер, прислушиваясь. Тишину разорвал громовой раскат, чуть приглушенный, поскольку окон в коридоре не было. Когда же он стих, начальник службы безопасности зашагал по коридору, в котором, как ему показалось, воздух угрожающе сгустился.

Сначала осмотрел спальню для гостей и примыкающую к ней ванную. Ничего нового не заметил. Когда открыл дверь стенного шкафа, никто оттуда не выскочил.

И кабинет по другую сторону коридора пустовал. Дальше порога Логан не пошел. За высокими окнами фонари, которые освещали большой двор, подсвечивали серебристые капли дождя.

От двери в кабинет Логан направился к двери туалета, приоткрытой на пару дюймов. Он помнил, что оставлял ее полностью распахнутой, но, возможно, ошибался, через узкую щель между дверью и косяком видел, что свет не такой, как прежде: более желтый и тусклый.

Тишина после громового раската стала звенящей. Все замерло, словно предвещая насилие. Логан почувствовал, как сдавило грудь. Левой рукой он достал из закрепленного на ремне чехла баллончик с перечным газом.

Ногой пнул дверь, которая открывалась внутрь, и увидел, что туалет не такой, как прежде. Обе лампы настенных светильников не работали, одна свешивалась на шнуре. Освещал туалет восемнадцатидюймовый, с неровными краями, диск на потолке, которого раньше не было. Из туалета несло сыростью, воняло плесенью.

На стене слева от двери и на задней, чуть ли не полностью закрывая унитаз, росли два вида грибов, видеть которые раньше Логану не доводилось. От пола до потолка, ряд за рядом тянулись змееподобные трубки, толстые, как садовые шланги. Кое-где они скручивались друг с другом, светло-зеленые, с черными точками. На них кое-где росли кучками поганки того же цвета, со шляпками, диаметром от трех до шести дюймов, на толстых ножках.

Если спальня сенатора трансформировалась вокруг Логана, то эта маленькая комнатка изменилась в его отсутствие. Он никогда не сомневался ни в здравости своего ума, ни в остроте зрения и удивился живости, с которой ухватился за мысль, что в этом месте и в этот самый момент невозможное могло стать возможным. Ему очень хотелось найти разгадку этого феномена. С таким же рвением он когда-то старался раскрыть любое убийство, которое приходилось расследовать.