– Я не специально, – сказала я. Доказывать, что все правда, было бесполезно.

Собралось очень много народу, а я крайне плохо запоминала имена и потому напомнила себе, что нужно меньше пить. Я была уверена, что обязательно выставлю себя на посмешище. Надо сохранять спокойствие и невозмутимость.

Когда Стержесс отпустил наконец мой локоть, я прижалась к стене, прячась от газетного репортера – тот видел по телевизору мое интервью и жаждал побеседовать о феноменах экстрасенсорики. А мне ужасно хотелось плакать: какой смысл быть принцессой этого бала, если я все равно чувствую себя лягушкой? Да и веду себя соответственно. Артуру будет за меня стыдно. То, что я сказала на всю страну, противоречит идеалам их движения, их общества. Не то чтобы это можно назвать обществом… Общество здесь, да еще какое… Я допила двойной скотч и отправилась за новой порцией.

У бара ко мне подошел какой-то мужчина.

– Вы мадам Оракул? – осведомился он.

– Это название моей книги, – ответила я.

– Название потрясающее, – сказал он. – А книга – ужасная. Ошметки XIX столетия. Гибрид Рода Макъюэна и Калила Гибрана.

– То же говорит и мой издатель, – заметила я.

– Вижу, ваша поэма имеет успех, – продолжал мужчина. – Расскажите, каково это – быть известным плохим писателем?

Начиная сердиться, я огрызнулась:

– Опубликуйте что-нибудь, тогда и узнаете.

– Эй, – улыбнулся он, – полегче. Ну да неважно. У вас потрясающие волосы. Ни в коем случае не стригитесь, хорошо?

Тут наконец я на него посмотрела. Тоже рыжий, с элегантными вощеными и закрученными вверх усами и острой бородкой. Длинный черный плащ, гетры, белые перчатки, трость с золотым набалдашником и цилиндр, украшенный иглами дикобраза.

– Мне нравится ваш цилиндр, – сказала я.

– Спасибо, – вежливо поблагодарил он. – Это мне одна знакомая сделала. Есть еще перчатки в комплект, но в них я все время к чему-нибудь прицепляюсь – к безработным в очереди, дохлым собакам, нейлоновым чулкам, всякому такому. Это моя униформа. Пойдемте ко мне домой?

– О, никак не могу, – отказалась я. – Но все равно спасибо.

Мужчина в цилиндре нисколько не расстроился. – Можете, по крайней мере, зайти на мою выставку. – Он протянул слегка запачканное приглашение. – Вернисаж нынче вечером. Это всего в паре кварталов отсюда; потому-то я и вломился сюда к вам без приглашения – до смерти надоело у себя.

– Ладно, – сказала я, подумав, что большого вреда не будет. Втайне я была очень польщена: мне давно не делали гнусных предложений. Мужчина – или его плащ, кто ж тут разберется – показались мне весьма привлекательными. К тому же было просто необходимо сбежать от газетчика.

Открытие проходило в небольшой художественной галерее «Взлет», а выставка называлась «РАСКВОШКИ».

– Это игра слов, – объяснил мужчина при переходе Янг-стрит. – Гибрид «скво» и «расквашивать», понимаете?

– Думаю, да, – ответила я, разглядывая свое приглашение в свете магазинной витрины. – «Королевский Дикобраз, – говорилось там. – Мастер конкреативных поэм». И картинка: мой новый знакомый в полном облачении, а рядом – фотография дохлого дикобраза, снятая снизу, так, что были видны длинные передние зубы.

– А как ваше настоящее имя? – поинтересовалась я.

– Это и есть настоящее, – чуть обиженно отозвался он. – Я сейчас официально меняю документы.

– О, – только и сказала я. – А почему именно оно?

– Прежде всего, я роялист, – ответил мужчина. – Балдею от королевы. И подумал, что мое имя должно это отражать. Знаете, как «королевская почта» или «канадская королевская конная полиция». Кроме того, по-моему, такое имя хорошо запоминается.

– А почему «дикобраз»?

– Мне всегда казалось, что бобр неправильно выбран национальным символом, – сказал Королевский Дикобраз. – Вдумайтесь: бобр. Дико скучное животное. Такой XIX век; трудолюбие и все прочее. А знаете, зачем на них охотились? Шкуру, понятно, пускали на шапки – но еще у них отрезали яички. Для парфюмерии. Ну и участь, я вам доложу! А дикобраз, он… что хочет, то и делает. Иглы – это вам не шутки. И потом, такой странный вкус; я имею в виду, бобры грызут деревья, а дикобразы – сиденья от унитазов.

– Насколько я знаю, их очень легко убить, – заметила я. – Палкой.

– Грязная пропаганда, – отмахнулся он.

Когда мы пришли, многие уже расходились; снаружи стоял пикет Общества защиты животных с плакатами «СПАСЕМ НАШИХ ЖИВОТНЫХ». Экспозиция представляла собой несколько витрин-холодильников, вроде тех, что стоят в супермаркетах, только вместо мороженого и соков внутри лежали дохлые звери. Все они, совершенно очевидно, были сбиты машинами и заморожены в тех позах, в которых найдены. Сбоку, там, где обычно помещается информация о картине – «Композиция № 72,5×9 дюймов, акриловые и нейлоновые трубки», – к экспонатам были прикреплены маленькие карточки с названием животного и места его гибели, а также перечислением имеющихся повреждений. Например: «Енот с детенышем, Дон-Миллз, 401, перелом позвоночника, внутреннее кровотечение» или: «Кошка домашняя, Расселхилл-роуд, перелом таза». Наряду с заурядными кошками, сурками и белками там были скунс, несколько собак, олененок и дикобраз. Имелась даже змея, расплющенная практически до неузнаваемости.

– Ну как вам? – спросил Королевский Дикобраз после того, как мы обошли выставку.

– М-м, – протянула я, – не знаю… Я, в общем-то, не слишком разбираюсь в искусстве.

– Это не искусство, а поэзия, – с легкой досадой поправил Королевский Дикобраз. – Конкреативная поэзия. Я – мастер, возвращающий креативности конкретику.

– В этом я тоже не разбираюсь.

– Это ясно по вашему произведению, – сказал он. – Подобное я бы мог писать ногами. Единственная причина вашей известности – то, что ваши тексты непроходимо старомодны. Боже, люди покупают это, потому что никак не могут угнаться за действительностью. Зеркало заднего вида, выражаясь словами Маклюэна. Новая поэзия – поэзия вещей. Такого, например, еще никто не делал. – Королевский Дикобраз мрачно посмотрел на выход и очередную компанию посетителей с зелеными лицами, толпой покидающих вернисаж. – Это вы понимаете?

– Вы уже что-то продали? – спросила я светским тоном.

– Нет, – ответил он, – но продам обязательно. Надо отвезти выставку в Штаты. А то здесь люди очень осторожны и не любят рисковать. Потому Александру Грэйму Беллу и пришлось отправиться на юг.

– То же самое говорит мой муж, – осторожно сказала я.

Королевский Дикобраз посмотрел на меня с новым интересом.

– Вы замужем, – проговорил он. – Не знал. У вас потрясающе сексуальные локти, в жизни таких не видел. Знаете, я собираюсь устроить выставку локтей – это очень недооцененная часть тела.

– А где вы их возьмете? – поинтересовалась я. – Где-нибудь, – ответил он и взял меня за локоть. – Идемте отсюда.

Когда мы прорвались сквозь пикет у входа, он сказал:

– Они не поняли сути. Я же не давил зверей, а только переосмыслил их – что в этом плохого?

– Куда мы идем? – спросила я Королевского Дикобраза, по-прежнему державшего меня за локоть.

– Ко мне, – невозмутимо ответил он.

– Я проголодалась, – уклончиво сказала я.

Мы отправились на Блур-стрит в заведение мистера Замса. Я взяла «замбургер» со всеми наворотами, а Королевский Дикобраз – шоколадный коктейль. Я расплатилась – у него денег не было, – и мы стали долго и нудно обсуждать все за и против похода к нему домой.

– Я хочу заняться любовью с вашим локтем, – заявил он. – Не забывая, конечно, о дополнительных льготах.

– Но я замужем, – отозвалась я, задумчиво жуя «замбургер». Я боролась с искушением, а оно было велико. Артур совершенно меня заморозил; для него я была все равно что, скажем, репа. Последнее время я стала замечать, что засматриваюсь на самых неподходящих мужчин: дикторов «Си-би-эс», кондукторов, мастеров по ремонту пишущих машинок… В своих фантазиях я больше не утруждалась заботой о костюмах и декорациях, сразу приступая к прерывистому дыханию. Мои дела были по-настоящему плохи.