Мы вышли из метро, сели в автобус, поехали, и только потом до меня дошло, что было написано на лобовом стекле.

– Где, ты говоришь, живет тот человек? – спросила я. Артур дал мне бумажку, на которой записал адрес. Брэсайд-парк.

Я сразу вспотела. Автобус проехал остановку, где я обычно выходила; вскоре мелькнул дом моей матери. Должно быть, я побелела; Артур – он как раз повернулся и пожал мне руку, ободряя не то меня, не то себя, – сразу спросил:

– Что с тобой?

– Чуточку нервничаю, – ответила я, по-утиному хохотнув.

Мы вышли из автобуса и зашагали по боковой дорожке вдоль мокрых деревьев брэсайдского парка, мимо аккуратных, респектабельных псевдотюдоровских домов, населенных призраками моего жирного отрочества. Я все больше паниковала. Наверняка сейчас выяснится, что я знаю священника, например, училась с его дочерью в школе, и он узнает меня, несмотря на большие перемены во внешности… Конечно, он не удержится и воскликнет что-нибудь насчет столь необычайной метаморфозы, примется шутить про мои былые размеры, и Артур – в день свадьбы! – поймет, как бессовестно я его обманывала… что не было ни постоянного бойфренда-баскетболиста, ни третьего места в конкурсе на звание королевы бала в «Развеселой радуге»… Ветви кленов сгибались под тяжестью набрякшей зеленой листвы, воздух, густой, как суп, насыщали выхлопные газы, приплывавшие с ближайшего шоссе. Из-за влажности у нас над губами выступили капли; пот, сочившийся у меня из подмышек, пятнал девственную чистоту белого платья…

– Кажется, у меня солнечный удар, – сказала я, приваливаясь к Артуру.

– Но ты даже не была на солнце, – резонно возразил Артур. – Вот дом, который нам нужен, мы уже почти пришли, сейчас войдем, попросим воды… – Ему льстило, что я настолько сильно волнуюсь, к тому же так он мог скрыть собственные эмоции.

Артур помог мне взойти на цементированное крыльцо дома номер 52 и позвонил. На двери висела небольшая табличка с надписью красивыми буквами: «Особняк «Парадиз»». Я прочла это без всякого трепета в душе. Я решала, падать мне в обморок или нет. Если да, то даже в случае разоблачения удастся выйти из положения с честью – в карете «скорой помощи»… В узор алюминиевой решетчатой двери был вплетен силуэт фламинго.

Нам открыла крошечная пожилая женщина в розовых перчатках, розовых туфельках на высоких каблуках и розовой шляпке, украшенной искусственными голубыми гвоздиками и незабудками. На щеках было нарисовано по большому румяному кругу; брови прочерчены карандашом – две тоненькие удивленные дуги.

– Мы к достопочтенному Ю. П. Ревеле, – сказал Артур.

– Ой, какое миленькое платьице! – чирикнула старушка. – Обожаю свадьбы! Я, знаете ли, свидетельница, миссис Симонс. Меня всегда приглашают в свидетели. Идет невеста! – крикнула она, обращаясь к дому в целом.

Мы вошли. Мне потихоньку становилось лучше; по крайней мере, с этой старушкой я незнакома. Я благодарно втянула носом запах пыльных драпировок и теплой мебельной мастики.

– Церемонии проводятся в гостиной, – поведала миссис Симонс. – У нас очень красиво, вам обязательно понравится. – Мы последовали за ней и очутились в гроте.

Это была стандартная брэсайдская гостиная – из тех, что победнее; соединенная со столовой, которая, в свою очередь, переходит в кухню. Но на стенах висели не традиционные мирные пейзажи («Ручей зимой», «Тропинка осенью»), а веера из павлиньих перьев, вышивки в рамках, фотография балерины, подсвеченная сзади и оклеенная сухими листьями… Картина – приятно улыбающаяся индеанка; картина из ракушек – цветы в вазе, где каждый лепесток выполнен из раковинки своего вида; выцветшие фотографии, тоже в рамках, с подписями. Большой мягкий диван-честерфилд с бархатной обивкой сливового цвета, такие же кресла и подставки для ног; повсюду разноцветные вязаные салфеточки. На каминной полке множество предметов: фигурки Будды и индийских божков, фарфоровая собачка, несколько медных портсигаров, чучело совы под стеклянным колпаком.

– А вот и достопочтенная, – взволнованным шепотом проговорила миссис Симонс. За нашими спинами послышалось шуршание. Я обернулась – и упала в сливовое кресло: на пороге в белом платье с пурпурной книжной закладкой стояла Леда Спротт. Только теперь она опиралась на трость с серебряным набалдашником, и ее окружал ореол паров шотландского виски.

Леда поглядела мне в лицо, и я поняла, что она меня узнала. Застонав, я прикрыла глаза.

– Предсвадебное волнение! – возликовала миссис Симонс, схватила меня за руку и принялась растирать запястье. – Я на своей свадьбе падала в обморок целых три раза. Подайте нюхательные соли!

– Со мной все нормально. – Я открыла глаза. Пока Леда Спротт не проронила ни слова: может, она сохранит мой секрет?

– Точно? – спросил Артур. Я кивнула. – Нам нужен достопочтенный Ю.П. Ревеле, – продолжил он, обращаясь к Леде.

– Это я и есть, – ответила та. – Юнис П. Ревеле. – Она улыбнулась, словно давно привыкла к недоверчивости посетителей.

– А у вас есть лицензия? – спросил Артур.

– Разумеется. – Леда махнула рукой в сторону вполне официального на вид диплома в рамке, висевшего на стене. – Иначе мне бы не разрешили заключать браки. Ну-с, что у нас будет? Я специализируюсь по межконфессиональным бракосочетаниям. Провожу обряды иудейские, индуистские, католические, протестантские в пяти вариантах, буддистские, христианско-научные, агностические, для верующих в Высший Разум, а также любые комбинации – либо мою собственную, особую, церемонию.

– Может, нам особую? – предложила я Артуру. Мне хотелось как можно скорее все закончить и уйти отсюда.

– Я и сама ее люблю больше всех, – сказала Леда. – Но сначала – свадебный снимок! – Она вышла в холл и крикнула: – Гарри! – Я, пользуясь случаем, поспешила рассмотреть диплом. Что ж, по крайней мере, он выдан на имя «Юнис П. Ревеле». Я пребывала в замешательстве. Либо эта женщина – Леда Спротт, и тогда церемония недействительна, либо – Юнис П. Ревеле, но тогда почему в Иорданской церкви она звалась другим именем? Впрочем, подумала я, подозрителен мужчина, сменивший фамилию; он или мошенник, или преступник, или тайный агент, или шарлатан. Если же фамилию меняет женщина, то это, как правило, означает, что она всего-навсего вышла замуж. Рядом с дипломом висела фотография, на которой Леда, много моложе, чем ныне, пожимала руку Маккензи Кингу. Снимок, я заметила, был с автографом.

Миссис Симонс хотела надеть Артуру на шею венок из пластмассовых цветов, а не сумев, нацепила его на меня. Тут вошел мужчина в сером костюме, с «полароидом» в руках – мистер Стюарт, «наш гость-медиум».

– Улыбочку, – сказал он, прищуриваясь в глазок, и сам широко улыбнулся.

– Слушайте, – запротестовал Артур, – это не… – Но вспышка уже сверкнула, и миссис Симонс сдернула с меня венок. – После гонга приготовьтесь, – велела она. Старушка была до крайности возбуждена. – Милочка, ты выглядишь просто обворожительно.

– По телефону все было совершенно нормально, – шепнул Артур.

– А ты с кем разговаривал? – спросила я. – Ты вроде говорил, что с мужчиной.

– Мне так показалось, – ответил Артур. Ударил гонг, и явилась Леда в другом одеянии – пурпурном с красной бархатной оторочкой. Я узнала занавес и покрывало с кафедры Иорданской церкви: как видно, времена были нелегкими. Леда с помощью мистера Стюарта взошла на скамеечку для ног, стоявшую перед камином.

– Артур Эдвард Фостер, – нараспев завела она. – Джоан Элизабет Делакор. Приблизьтесь. – Она сильно закашлялась. Мы, рука в руке, подошли к ней. – Станьте на колени, – приказала Леда, простирая перед собой руки, так, словно собралась нырять. Мы опустились на колени. – Нет, нет, – раздраженно проворчала она, – по обе стороны. Иначе как я буду вас соединять, если вы уже вместе? – Мы поднялись, встали на колени где следовало, и Леда положила чуть дрожащие руки нам на головы. – Чтобы стать по-настоящему счастливым, – заговорила она, – следует относиться к жизни с должным уважением. И к жизни, и к нашим любимым – тем, кто еще с нами, и тем, кто уже ушел от нас. Помните: все, что мы делаем, все, что таим в наших сердцах, хорошо видно там, наверху. Там записываются все наши поступки, и однажды эти записи будут извлечены на свет Божий. Бегите лжи и обмана; относитесь к жизни, как к дневнику, который ведете, зная, что в один прекрасный день его прочтут ваши любимые – если не здесь, то на другой стороне, где прощаются все грехи. Но главное – любите друг друга такими, какие вы есть, и прощайте друг друга за то, чего вам не дано. У вас прекрасная аура, дети мои; постарайтесь сохранить ее. – Речь Леды превратилась в неразборчивое причитание; наверное, она молилась. Вдруг ее сильно качнуло – оставалось надеяться, что она не свалится со скамеечки для ног.