Но теперь все это далеко в прошлом, и у меня нет никакого желания об этом думать. Мои мотивы для отъезда из Японии вполне оправданны, и я знаю, что всегда принимала интересы Кэйко близко к сердцу. Незачем заново перебирать былое в памяти.

Подрезая растения в горшочках на подоконнике, я вдруг заметила, что Ники как-то примолкла. Я обернулась к ней: она стояла перед камином, глядя мимо меня через окно на сад. Я попыталась проследить за ее взглядом: оконное стекло было затуманено, но сад различался отчетливо. Ники смотрела на живую изгородь – туда, где ветер и дождь обрушили подпорки, которые поддерживали помидорную рассаду.

– Томатов нынче, наверное, не будет, – заметила я. – Что-то я за ними недосмотрела.

Глядя на сад, я услышала за спиной стук выдвигаемого ящика письменного стола: это Ники возобновила поиски. После завтрака она решила прочитать все газетные статьи своего отца и провела чуть ли не полдня за осмотром всех ящиков и книжных полок в доме.

Я продолжала заниматься своими растениями: они загромождали весь подоконник. За спиной у меня Ники все еще рылась в ящиках. Потом затихла – и, когда я к ней обернулась, она снова смотрела мимо меня, в сад.

– Я, пожалуй, пойду покормлю золотую рыбку, – проговорила она.

– Золотую рыбку?

Не ответив, Ники вышла из комнаты, и через минуту я увидела, как она быстрыми шагами пересекает лужайку. Я протерла запотевшее стекло и стала за ней наблюдать. Ники прошла в дальний угол сада, к пруду с рыбками посреди декоративной горки с камнями. Она насыпала корм и стала глядеть в воду. Я видела ее в профиль: она казалась совсем тоненькой – и, несмотря на модный наряд, выглядела совершенной девочкой. Ветер шевелил ей волосы – и я спохватилась, почему она не надела куртку.

На обратном пути она задержалась у помидорных кустов и, не обращая внимания на мелкий дождь, внимательно их осмотрела. Потом подошла ближе и заботливо начала приводить в порядок обрушенные подпорки. Вернула на место упавшие на землю, затем присела на корточки, почти касаясь коленями мокрой травы, и поправила сеть, которую я натянула над почвой для защиты растений от набегов птиц.

– Спасибо, Ники, – сказала я ей, когда она снова вошла в комнату. – Ты очень внимательна.

Она что-то пробормотала и села на кушетку. Я заметила, что она совсем растеряна.

– Я нынче и в самом деле недоглядела за этими томатами, – продолжала я. – Но, думаю, все это не важно. Просто ума не приложу, куда девать такую уйму. В прошлом году большую часть отдала Моррисонам.

– О господи, – отозвалась Ники, – Моррисонам. И как поживают эти старые дорогуши?

– Ники, Моррисоны – добрейшие люди. Сроду не могла понять твоего пренебрежения к ним. Вы с Кэти были когда-то лучшими подругами.

– О да, Кэти. И как она теперь? Наверное, по-прежнему живет дома?

– Ну да. Работает в банке.

– Типичней некуда.

– Мне кажется, это вполне благоразумно – чем-то заниматься в ее возрасте. А Мэрилин вышла замуж, ты знаешь?

– Вот как? И за кого же?

– Не помню, чем занят ее муж. Видела его однажды. На вид очень приятный.

– Наверное, викарий или что-то вроде этого.

– Послушай, Ники, я просто не понимаю твоего тона. Моррисоны всегда относились к нам как нельзя лучше.

Ники раздраженно вздохнула:

– Уж такая у них повадка. Меня от нее тошнит. От того, как они воспитали своих детей, – тоже.

– Да часто ли ты за все годы с Моррисонами виделась?

– Виделась достаточно, когда водилась с Кэти. Люди этого сорта безнадежны. А Кэти, думаю, мне остается только пожалеть.

– Ты осуждаешь ее за то, что она не поехала в Лондон, как ты? Должна тебе сказать, Ники, это совсем не походит на ту широту взглядов, которой ты со своими подругами гордишься.

– Нет, это не важно. Впрочем, тебе не понять, о чем я говорю. – Ники бросила на меня взгляд и снова вздохнула. – Это не важно, – повторила она, отвернувшись.

Я пристально на нее посмотрела, потом опять принялась за растения на подоконнике.

– Знаешь, Ники, – заговорила я после паузы, – я очень рада, что у тебя есть друзья, с которыми тебе приятно проводить время. В конце концов, ты должна теперь жить своей собственной жизнью. Этого и следовало ожидать.

Дочь не ответила. Когда я взглянула в ее сторону, она читала одну из газет, которые нашла в ящике письменного стола.

– Мне было бы интересно познакомиться с твоими друзьями, – сказала я. – Можешь приглашать сюда кого захочешь – все будут желанными гостями.

Ники тряхнула головой, чтобы волосы не падали на глаза, и продолжала читать. Лицо ее приобрело сосредоточенное выражение.

Я вернулась к своему занятию: эта повадка была хорошо мне знакома. Ники тонко усвоила подчеркнутую манеру безмолвствовать, стоило мне только проявить любопытство относительно ее жизни в Лондоне; таким способом она давала мне понять о том, что мне придется пожалеть, если я начну упорствовать с расспросами. В результате мое представление о ее теперешней жизни строится в основном на догадках. В письмах, однако, – а корреспонденткой Ники была исправной, – она упоминала о многом таком, чего никогда не затронула бы в разговоре. Так я узнала, к примеру, о том, что ее молодого человека зовут Дэвид и что он изучает политику в одном из лондонских колледжей. Но в беседе тем не менее, даже если я только поинтересовалась бы его здоровьем, мои дальнейшие расспросы неминуемо натолкнулись бы на прочный заслон.

Столь решительным отстаиванием права на личную жизнь Ники очень напоминает мне свою сестру. По правде говоря, у обеих моих дочерей много общего – гораздо больше, чем желал признавать мой муж. По его мнению, они представляли собой две противоположности: более того, он убедил себя, что Кэйко – от природы трудная личность и с этим нам ничего не поделать. По сути, хотя сам он никогда прямо этого не признавал, Кэйко, на его взгляд, унаследовала свой характер от отца. Я почти не возражала: легче было винить Дзиро, а не самих себя. Мой муж, конечно же, не знал Кэйко в ее раннем возрасте, иначе без труда признал бы большое сходство между девочками, существовавшее на первых ступенях их развития. Обе отличались вспыльчивостью и самолюбием; если что-то выводило их из себя, они не сразу, как другие дети, забывали о своем гневе, а оставались не в духе весь день. И все же одна из девочек превратилась в счастливую, уверенную в себе молодую женщину (относительно будущего Ники я полна всяческих надежд), тогда как другая, делаясь все более и более несчастной, лишила себя жизни. Мне не так просто, как мужу, возложить всю вину на Природу – или же на Дзиро. Впрочем, все это теперь далеко в прошлом, и перебирать заново – толку мало.

– Кстати, мама, – произнесла Ники. – Это ведь ты была сегодня утром, да?

– Сегодня утром?

– Утром я слышала шорох. Совсем рано, часа в четыре.

– Извини, что побеспокоила тебя. Да, это была я. – Я рассмеялась. – А кто же еще, по-твоему, это мог быть? – Я продолжала смеяться и никак не могла остановиться. Ники смотрела на меня удивленно, держа газету перед собой. – Ох, Ники, извини, что разбудила тебя. – Я все-таки сумела овладеть собой.

– Ничего страшного, я уже не спала. В эти дни мне что-то неважно спится.

– Особенно после той суматохи, какую ты подняла с этими комнатами. Тебе, наверное, стоит обратиться к доктору.

– Возможно. – Ники вернулась к чтению.

Я отложила секатор и повернулась к ней:

– Знаешь, а это странно. Сегодня утром мне опять приснился прежний сон.

– Какой сон?

– Я тебе о нем вчера рассказывала, но ты, похоже, не слушала. Мне опять приснилась та самая маленькая девочка.

– Что за маленькая девочка?

– Та, что мы видели недавно на качелях. Когда пили кофе в деревне.

Ники, не отрываясь от газеты, пожала плечами:

– А, та самая.

– В действительности это была совсем не та маленькая девочка. Это я поняла сегодня утром. Она только казалась той самой, но ею не была.