Ха! А все эти лишние марки, что она налепила на открытки для шумных отпрысков ее друзей, — вот почему она клюет носом! Далекое удовольствие! Шейла питала склонность к раздумьям: еще бы, с ее-то огромными глазами! Она живо представила себе, как малыши ссорятся из-за африканских марок.

Дневной свет наклонно струился в окно. Вайолет сидела на краю постели, нагая, в чем мать родила, и подпиливала ногти: кальциевый порошок припорашивал ее влажные лобковые волосы и ковер на полу. Скольким мужчинам довелось с ней перепихнуться? Маленькие вялые груди походили на шрамы, на складчатом животе отфильтрованный солнечный свет начертил крохотный радужный треугольник. Склонив голову, поглощенная делом, она являла собою изумительно красивую картину. Великодушная Саша, склонная к бурным восклицаниям (вот и сейчас ни с того ни с сего: «Замри!»), не преминула сообщить об этом подруге. Показала, как ребенок, — положила ладошку на переливчатую полоску. После того как Саша постирала нижнее белье, руки ее были мягкими, приятно-морщинистыми.

В соседнем номере, 411, с задернутыми шторами дремал Филип Норт. Он же в отпуске! Собственную усталость он воспринимал с чувством едва ли не облегчения.

Дуг Каткарт водил особой нейлоновой нитью между задними молярами, натягивал ее, как ружейный ремень, успешно удаляя размокшие частички ланча. Жена его уже скинула туфли.

— Передать от тебя что-нибудь Регу и Кат?

Она тоже надписывала открытки, обычно отделываясь одной и той же фразой для всех и каждого — просто чтобы весточку о себе прислать. Дуг покачал головой.

Борелли вместе с неизменной тростью куда-то вышли.

Джеральд Уайтхед враскорячку страдай чем-то вроде дизентерии. Весь в поту, дрожа всем телом, он поглядел на себя в зеркало ванной — и выругался: от пламенеющей рыжей шевелюры никуда не денешься! Он сдвинул повыше очки и с отвращением мысленно вернулся к пустому, но клаустрофобному «МУЗЕ РЕМЕСЕЛ», к поломанным заграждениям и рытвинам на дорогах, к давке в автобусах, к вони гниющих овощей — да, и еще все эти безмозглые пучеглазые козы! Африка! Что может быть хуже?

Группа пульсировала в пределах неких расплывчато обозначенных очертаний — подвижная, однако вполне конкретная протоплазма, составленная из отдельных личностей. Кто-то мог внезапно отделиться — вот как Борелли! — и совершить одиночную вылазку, тем самым ненадолго растянув периметр группы. Наиболее стабильную, прямоугольную форму группа принимала за столом, во время трапез; наиболее идеальную, хотя и неестественно уплотненную — в гостиничном лифте: вертикальное движение вертикальных же сущностей, и кто-то один непременно сострит.

«Доставка в номер» по ошибке разбудила доктора Норта. Нет, африканское пиво заказывал мистер Атлас — его дверь напротив.

Гэрри приложился к бутылке, скорчил гримасу; мальчик-слуга терпеливо дожидался на пороге. Погладив живот, Гэрри прочел надпись на этикетке.

— Госссподи ты боже мой! — И окликнул слугу: — Погодь-ка. Тащи сюда еще парочку. — Он показал на пальцах, на манер Черчилля. — ОК?

Кэддоки собирались на прогулку. Леон на всякий случай проверил лежащий на столе «Pentax»: вот так священник походя благословляет дитя.

Все еще не выпуская из пальцев ручки, Шейла подошла к двери ванной. Слышно было, как Луиза Хофманн чистит зубы. Затем шум воды стих.

— Что ты делаешь?

Невнятное бормотание Хофманна.

— Прекрати.

Хофманн пробурчал что-то неразборчивое.

— Я же сказала. Отстань!

— Сука!

— Я не хочу. Прекрати, меня от тебя тошнит. Перестань, ну пожалуйста.

За стеной послышалась приглушенная возня. Шейла присела на пол, прислушиваясь, уставилась в одну точку. Они уже на полу. Он — сверху; платье распахнулось выше бедер. Борьба; ритмичное, с присвистом, дыхание сквозь зубы; темп учащается. Шейла застыла, широко распахнув глаза, открыв рот: того и гляди закричит. Каблук царапал по стенке.

Закончили?

Луиза Хофманн плакала.

Снаружи группы трезвонящих велосипедистов растворялись в желтой полуденной тени. Безспицевые колеса удлинялись в несколько раз позади каждой машины наподобие перемычки в песочных часах или анаморфотных графических портретов; одни тени, переплетаясь, перетекали в другие. На окраине города дымились кухонные костры. Родные хибарки и тепло огня неодолимо манили к себе рабочих. Велосипедисты помчались на запад.

— Лагофтальм, — пробормотал доктор Норт, под стать заправскому терапевту. — Ну, хоть это знаю!

Он протер глаза, вновь отдернул шторы и некоторое время глядел в окно. На коленях у него покоилась книга Гарри Риккардо «Высокоскоростной двигатель внутреннего сгорания», исчерпывающе описывающая преимущества полусферических головок. Норт вздохнул.

В семь он умылся, спустился в столовую и не раздумывая занял место рядом с Атласом и его двумя девушками. Шейла сидела в привычной позе, сцепив руки на коленях. Голова ее то и дело по-воробьиному подергивалась; при этом глаз Шейла не поднимала, так же как и Джеральд в своей тройке — только в силу иных причин. Дуг легонько тронул пальцем ее шею:

— Мы уже помолились перед трапезой?

Это он так пошутил, пытаясь растормошить Шейлу. Та поспешно улыбнулась — и разом вновь посерьезнела. Точно напротив сидели Хофманны — бок о бок.

— Что, опять кого-то ждем? — полюбопытствовала вслух миссис Каткарт, меняя тему.

Как бишь его? — а, Борелли: ну этот, в армейской куртке. Все неодобрительно поцокали языками: рты наполнялись слюной.

Хофманны сидели чинные, отутюженные, невозмутимые, как всегда. Он, снова скрестив руки на груди, глядел в одну точку на противоположной стене. Оба и словечка не проронили. Ну да они и прежде особой разговорчивостью не отличались. Луиза, по крайней мере, оглядывалась по сторонам, непривычно оживленная, словно ее тянуло влиться в компанию, — единственный красноречивый симптом. Заметив неотрывный взгляд Шейлы, она улыбнулась. Шейла покраснела и опустила глаза на смятый носовой платок в руках.

Наконец-то! — ют и Борелли. Дуг забарабанил пальцами по столу.

— Прошу прощения; виноват, господа, — опять позорно опоздал.

Борелли присел рядом с Шейлой.

— Вечер добрый!

— Какой вы бледный, — внезапно заметила Луиза Хофманн.

— О, я прогуляться ходил.

Да, в куртке и в волосах его и впрямь запутался ветер. Не успела Шейла и рта открыть или хотя бы улыбнуться, с противоположного конца стола завопил Гэрри Атлас:

— Ты классную тусовку пропустил, верно, ребята?

Вайолет Хоппер дернула плечиком.

— Пивком побаловались да бассейн оккупировали. Очень славно.

Прежде чем постучать, он тогда заглянул в замочную скважину — и увидел маленькие груди Вайолет. Дальше — больше: вошла подружка, и тоже в чем мать родила. А он куда как не прочь потискать ту или эту. Стоять, согнувшись вдвое, было неудобно — и вот, удерживая поднос со стаканами в одной руке, он внезапно постучал и вошел.

— Базары, проулки, открытые сточные трубы, оравы местных на углах, дикари в львиных шкурах — я не шучу, вы бы своими глазами это видели! — а еще жуткие прокаженные, и голые младенцы, и дебелые женщины — настоящие красавицы, между прочим, — в ярких костюмах. Все — чистая правда, от слова до слова. Вы мне не верите? Вот поэтому я и опоздал. Заблудился, понимаете ли.

— Почему красавицы? — улыбнулась Луиза.

— В смысле, женщины?

— А я тут коз пофотографировал, — рассказывал Норту Кэддок. — Вы их коз видели? Все расцветки как на подбор. Любопытный окрас. Здесь козлятина — основной продукт питания.

— Однако очень мило. — Норт наклонился к жене Кэддока. — Это вы сегодня купили?

Прочие женщины удостоили длинное туземное платье лишь взглядами да вежливыми комментариями: развевающийся ситец «бандана», коричнево-бурый, с лиловыми разводами, некрасиво вспучивался, как будто она села на воздушную струю. Платье бедняжке совершенно не шло. Интересно, а остальные заметили, как с ней внезапно сделались грубы официанты — натыкаются на нее, словно так и надо, и шумно тараторят на своем языке?