Есть два полушария — Большее и Меньшее. Первое, то, что выше, все состоит из высоких прямоугольников и стекла, земной поверхности и искристого блеска Андромеды, второе, с его океанами жары и джунглей, — неиссякаемый источник сырья.

Одно — перенасыщено, второе — разреженно.

Все, что только можно себе вообразить, тянется или со скрипом влечется к югу по кривой, заполняя пустоты — к добру или к худу. Антиподы неизменно глядят вверх (затеняя глаза рукой): многоцветная проволока, туго перевитая, заключает в себе энергию магнитного поля. Мошки летят на пламя: не наш ли это случай? Центр тяжести лежит в Северном, или Верхнем, полушарии — с его музеями и переизбытком законов и слов. Для вящей сохранности.

Есть два полушария, левое и правое. В левом, точно насекомые, кишмя кишат слова и уравнения, это — полушарие двигателей и Армстронгов; поспешишь — людей насмешишь. А его напарник — это карта маний, обрывочных фраз, ритмов, образов, хвала Господу. Разделяющая их линия, как и следовало ожидать, смазана. Левое полушарие создало прямой угол, правому ведомо золотое сечение. Всякая палка — о трех концах.

Хлоп-хлоп глазами.

Правое полушарие отвечает за память на лица и флаги.

Черт, для большинства город Нью-Йорк стал истинно религиозным переживанием! Неизменно прозаичный Джеральд Уайтхед решил, что голова кружится от громоздящихся повсюду вокруг прямоугольников. Весь первый день туристы провели на ногах, и теперь у них ныли шеи: стеклянные поверхности словно кренились то туда, то сюда, отраженные облака кружились в водовороте и медленно сползали по наклонной вниз, создавая иллюзию, будто ноги на земле толком не стоят. Пока австралийцы не притерпелись, им приходилось то и дело по-быстрому проверять, в перпендикулярном ли они положении.

— Оп-паньки! Ха-ха! — Все внезапно схватились за руки.

Кэддок, все еще прихрамывавший — подарочек на память от Эквадора! — налетел на паркометр. Ударившись тем самым местом, где всего больнее.

Забавно, что левое, или логическое, полушарие отвечает за резкий рывок руки вверх в порыве эмоций. Человек — марионетка национализма.

Туристы шли по Уолл-стрит, жевали сэндвичи с ветчиной, а Гэрри — хот-дог. Воздевши правую руку в немецком приветствии высших мира сего. Вздернув подбородки, прислушиваясь к комментариям, австралийцы заняли собою весь тротуар.

— Вы только гляньте! Фантастика! — указал Гэрри.

Однако здесь пешеходы неслись как угорелые. Узкие дорожки по краю, зарезервированные для инвалидов или просто тех, кто устал, практически пустовали. В числе бегунов наблюдался порою и президент компании в темном костюме — рысил себе с ланча или мчался сломя голову на важную встречу; были здесь и банкиры, и брокеры, темные лошадки и операторы, экономисты-аналитики, и неизбежные программисты с ассистентами «на буксире», и тьма тьмущая комиссионеров и наемных консультантов — все как один после яблочного пирога. Даже пушечное мясо — мальчики-почтальоны, курьеры, клерки-молодожены — неслись вместе со всеми, пусть и трусцой.

— Жопу подвинь!

— С дороги, кому сказано!

Группе пришлось чуть ли не в дренажную трубу втиснуться. Как того и следовало ожидать, прямо у них на глазах какой-то седовласый маклер в рубашке «хэтуэй» и при незаменимых запонках споткнулся и упал прямо на собственные часы, обронив «Паркер 51» и семейную фотку. Саша шагнула было помочь ему подняться, но он грубо оттолкнул протянутую руку.

— Ну и проваливай! — прошипела она. Как вы с нами, так и мы с вами.

Сумасшедший день на Уолл-стрит. Полицейский велел проходить, не задерживаться. Ну, дело понятное — они ж туристы! Рядом дожидалась еще одна группа — японцы.

Белые облака над головой монетками падали в узкую щель синевы: треугольные, на удивление четкие. Чья-то незримая рука то и дело стирала их загадочным образом, точно поправки на графиках товарооборота. Ландшафт в обрамлении крыш был подписан в правом нижнем углу — «Steinway» (реклама роялей). В другом месте без остановки крутился ролик новостей, сжирая одному Господу ведомо сколько киловатт. «ДАЕШЬ СВОБОДНОЕ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЬСТВО!» — требовали на экране. Да, и еще — мощнейший самолет американской нации захвачен какой-то занюханной азиатской страной с коммунистическим режимом.

— Фантастика! — Гэрри вытянул шею, чтобы лучше видеть, а чужая рука между тем незаметно вытащила у него бумажник.

И над всем — грохот перфораторов. Одни только перфораторы умудрялись заглушать смешанный шум телетайпов, телеграфов, стрекочущих ксероксов, лязгающих кареток тысяч и тысяч электрических пишущих машинок. Нью-Йорк: какое удачное имя! Подобно легендарному кораблю аргонавтов, каждая его часть постепенно менялась, так что для жителей город непрерывно обновлялся — а название и общая концепция оставались прежними. Сносили и отдельные «коробки», и целые кварталы. Вот почему город строился из легких материалов. Маленькие музеи на перекрестках хранили память о том, как выглядел прежде тот или иной район.

Упоительное ощущение! Австралийцы чувствовали себя дома — и вместе с тем не дома. После Эквадора Джеральд вновь отступил в тень, а Гэрри, Дуг Каткарт и Хофманн выдвинулись на первый план.

— Хэлло! — Дуг неторопливо заступил дорогу прохожему. — Мы ищем Эмпайр-стейт-билдинг. [99]

Дуг всю жизнь мечтал увидеть небоскреб своими глазами.

— Ничем не могу помочь. Я из Австралии.

— Эгей! — воскликнул Дуг. Так ведь и они оттуда же! Вот это совпадение!

Но прохожий, не сбавляя шага, уже исчез. Песочного цвета волосы, загорелая шея…

— Может, в ООН работает? — догадался Кэддок.

Следующий сощурил и без того узкие глаза, огляделся и предположил, что Эмпайр-стейт-билдинг снесли.

— А разве нет? — Впрочем, он тут же добавил, что сам нездешний, из Мельбурна.

Да город битком набит австралийцами, включая целую команду лучников! Тут тебе и экспортеры с массивными запонками и торчащими во все стороны авторучками, и газетчики, и дипломаты — да-да, а еще сиднейские художники пытаются прорваться в абстрактный экспрессионизм, и какой-то черномазый приехал за лицензией на производство и продажу в США трещоток и бумерангов. А не далее как на той неделе в «Уолдорфе» [100]обосновались премьер-министр и его клика.

— Готов поспорить на пару долларов, что он здесь, — шепнул Гэрри Шейле.

Та смущенно заморгала.

— Кто, прошу прошения?..

— Как же, как же, высокий, смуглый красавец… Ну, тот пьянчуга — ты знаешь, о ком я. Да шучу я, Шейлочка, шучу. Нормальный он парень.

Глаза ее расширились, она закусила губу.

Пока Каткарты упорно разыскивали хоть одного американца (а повстречали двух дам из Ларгз-Бей, Южная Австралия), слово взял Кэддок. Эмпайр-стейт-билдинг отнюдь не является самым высоким зданием мира. Есть какое-то новое здание, повыше. Он назвал точные цифры. Все покивали, но что это меняет? — австралийцам все равно не терпелось поглядеть на Эмпайр-стейт. Пока Кэддок вещал — темные очки, темный костюм, — щедрые американцы бросали центы в его протянутую ладонь.

В правой руке статуя Свободы держит факел. В факеле помещается двенадцать человек. Сперва поднимаешься по лестнице внутри лучевой артерии. Высота самой руки — сорок два фута. Незыблемость антропометрических данных подорвал некто Л. К.: человеку под силу всунуть голову и даже, возможно, плечи в ноздри статуи. Нос (греческий) — пяти футов в длину. Расстояние между глаз — около трех футов, вы только представьте себе: целый ярд в поперечнике. Кен Хофманн мог бы в подробностях рассказать о ее зубах. В академических сферах про объем ее груди стыдливо молчат, ну да вы и сами догадаетесь. Büstenhalter [101]ей со всей очевидностью необходим. А вообразите себе только размеры ее (…)! В общем и целом статуя весит четыреста пятьдесят тысяч фунтов. Медь использована в трехстах секциях.