— Какие изумительные декорации, — ни с того ни с сего прошептала она.
Борелли резко выпрямился.
— Может, пропустим по стаканчику? — Он обернулся и к Кэддокам. — Я, например, не против.
Луиза огляделась. В ложах напротив зрители застыли неподвижно, не сводя глаз со сцены. Накрахмаленные манишки и бледные асимметричные лица выделялись пятнами света; драгоценности и очки тускло поблескивали в темноте; тут и там равноотстоящие розовато-лиловые звезды (контактные линзы?) посверкивали, как лисьи глаза, в луче прожектора. Луиза уже не глядела на дебелую певицу-сопрано, что от натуги аж приподнялась на цыпочки. Она подперла рукой щеку. Закусила верхнюю губу. Для зрительской аудитории, частью которой она являлась, это — развлечение в конце рабочего дня. Моды сменились, но в затемненном зале эта сцена в точности повторяла то же, что происходило каждым вечером семьдесят, если не все сто лет назад. Мужчины и женщины, разодетые в пух и прах, просиживали в тех же самых креслах до конца каждого действия, поглощенные оперой: как же, «выход в свет». Их давным-давно уже нет; все они умерли. Вот и нынешняя публика, эти мужчины и женщины, со временем уйдут; на их место придут другие. А сейчас они завороженно слушают, иные даже вперед подались, позабыв обо всем на свете.
Эта безликая смена жизни и удовольствия захватила Луизу — и не отпускала. Накатило чувство собственной обособленности и неуместности: бездетное тело, задрапированное в нарядные одежды, вброшено в мир на краткий срок. Даже удовольствие казалось бессмысленным. Когда зажегся свет, ей вдруг отчаянно потребовалось остаться одной. Кэддоки, пробормотав что-то, вышли из ложи.
Луизе захотелось отвернуться.
— Ну не занятно ли, если призадуматься, — прошептал Борелли. Сгорбившись в кресле, он взмахнул рукой. — Занятно, что такого рода место построено специально для того, чтобы вежливые незнакомцы, чужие друг другу, сидели рядышком и смотрели спектакль в исполнении других незнакомцев. А поглядите, как именно оно построено: зал богато изукрашен — едва ли не до гротеска. Без украшательств — никак. Кому охота пялиться на голые стены? Эта роскошная отделка говорит: вы вышли в свет, вы развлекаетесь. На один вечер вы перенеслись в иной, особый мир. Или, по крайней мере, примерно что-то такое чувствуете.
Высокие стены — с каннелюрами, балюстрадами и витыми колоннами — задрапированы бархатом, украшены выпяченными кариатидами. Потолок — пастельного оттенка купол, словно вывернутый наизнанку лимон из гипса, украшенный крохотными лампочками.
Борелли сидел как сидел, сгорбившись.
— Интересно, а существуют ли в других культурах вот такие прихотливо отделанные, обособленные места? Все так странно. Вы не находите? Сам я сюда бы никогда не пришел, если бы не путешествовал.
Луиза искоса глянула на соседа. Его рассуждения витали вокруг нее, и вверх, и вниз, словно бы ища лазейку. Они были смутно созвучны ее собственным мыслям, хотя и не вполне.
— Отчасти ради этого мы и путешествуем. Туризм «ужимает» время и события. — Борелли рассмеялся своим же словам. — В каком-то смысле мы продлеваем себе жизнь. По крайней мере, примерно так туристу порою кажется.
— У вас в запасе столько всяких теорий. — Она уже собиралась добавить: «Да только что в них проку-то?» — но вовремя оглянулась на собеседника. — Вы очень устали сегодня; и так бледны.
Борелли сел прямо.
— Вы правы.
Она нечаянно задела ногой бокал, опрокинув джин-тоник. Этого ей хватило: Луиза расплакалась. Просто не сдержала слез; ну что ты тут будешь делать!
Борелли наклонился совсем близко.
— Извините. Я не хотел…
— Вашей вины здесь нет… Я не знаю…
Ночь, пустота, расстояния… И она сама — такая незначительная…
Его ладонь легла на ее плечо.
— Шш! Вы должны быть счастливы. Взгляните на себя как бы со стороны. Вы — на отдыхе. Вы развлекаетесь. Так ведь говорят, правда?
— Это все мой муж придумал, не я. В смысле, уехать вдвоем подальше от дома. Нет, я не против, но идея была его. У нас с ним не ладится.
— Значит, Луиза, вам от этой поездки совсем невесело?
— А вот и весело — правда весело! — внезапно улыбнулась она.
Возвратились Кэддоки.
Достав круглое зеркальце, Луиза подправила макияж и рассказала Борелли про «полосатую» картину, купленную Кеном на «Кристи». Тот покивал, не сводя с нее глаз. Между ними свесился край джутовой шали Гвен. Улыбаясь в темноте, Гвен спросила, не поменяется ли кто-нибудь из них местами, чтобы Леон смог сфотографировать последнее действие.
Какой холодный день выдался во вторник — согласно ожиданиям. И в придачу ветер — неодолимым потоком. Он просачивался в уши, леденил мозг, стекал вниз по открытой шее, взрез ал подбородки и декольте. Вскорости он отыскал промоины в брюках; проник в запретные пределы. Туристы переходили Темзу: по какому же, собственно, из лондонских мостов? За день возможно было прогуляться по всем девяти. Норт взял на себя функцию экскурсовода. У него была карта и пара крепких ботинок. Холод его явно взбодрил. Помимо всего прочего, он подметил, что английские бродяги ошиваются у мостов и все — неизменно в шарфах (как правило, в красных). А еще казалось, будто большая часть населения либо заблудилась, либо пытается установить свое местонахождение: Саша и Вайолет всякий раз разражались смехом при виде очередной пары, склонившейся над картой в миниатюрной легковушке, либо при виде очередного полицейского, указующего направление сощуренному пешеходу. Какой-то полковник сверялся с компасом цвета хаки. Водители такси орали на замешкавшихся коллег. Почитай что с рождения Норт обладал необыкновенной сноровкой складывать карты. Ему приносили карты, чтобы он сложил их как надо. Именно любовь к картам, глобусам и атласам много лет назад привела его окольным путем в мир зоологии. Столько карт изучил он в свое время, что даже одевался, сам того не сознавая, в приглушенно-пастельные цвета картографии: желтые плисовые брюки (6000–9000 футов над уровнем моря), трикотажную темно-бордовую куртку (антарктическая тундра), «вайелловую» рубашку [32]персикового цвета (менее одного дюйма осадков в год); а красная крапинка на шерстяном галстуке наводила на мысль о государственных границах либо о «населении свыше 500 человек на квадратную милю».
Туристы присели отдохнуть в «Старосветском кафе». Сашин носик горел огнем. Вайолет закурила.
— Один мой коллега в Сиднее коллекционировал железнодорожные станции, — рассказывал Норт. — Он уверял, будто лучше его коллекции во всем Южном полушарии не сыщется. Безусловно, в молодости Джек изрядно попутешествовал. Так, например, он может похвастаться старым дрезденским вокзалом и несколькими японскими; сейчас они уничтожены. Джек всегда умудрялся повернуть разговор так, чтобы всплыла его «коллекция». И уж тогда просто удержу не знал.
Норт тихо рассмеялся. Саша с подругой обе заинтересованно слушали.
— В его коллекции числились самые жаркие станции мира, самые протяженные, самые широкие. Есть даже одна круглая. Он частенько упоминает вокзал Муссолини в Риме: вы про такой знаете? Гигантский мраморный мавзолей. И одна моделька припрятана, из тех, что строились в Германии для концлагерей… Но должен сказать, что остальные — чертовски завлекательны. Есть вокзальчик высоко в Гималаях, совсем крохотный, свежим чайным листом пахнет; а бразильские пропитаны ароматом кофе. Моя неизменная любимица — станция в Занзибаре. Джек рассказывает, там всегда жарко и благоухает гвоздикой.
Прихлебывая чай, Норт состроил гримаску.
— Кстати, вспомнилось. Дома он много лет подряд пытается воспроизвести чай и кофе привокзальных буфетов, да только достичь нужной водянистости у него, хоть убей, не получается. Так о чем это я? Что еще у него есть? А, знаменитая нью-йоркская станция, построенная под небоскребом, и еще мексиканская, внутри собора. Флиндерс-стрит, [33]Амритсар, Эдинбург, Рангун… На Филиппинах вокзал отстроен целиком и полностью из тростника — тростниковые стены, тростниковые сиденья. Был один, как страшный сон… не помню где. Проржавевший насквозь. Платформа, скамейки, даже билетная касса, если верить Джеку, — все было сделано из старых рельсов. Пассажиры всегда уходили с вокзала с порыжевшими ладонями. Но Джек — он такой же, как все коллекционеры. Больше всего он гордится раритетами. Есть у него один вокзал, куда поезда всегда приходят раньше положенного; и латиноамериканские станции, подвешенные на тросах, и еще одна, близ Северного полярного круга, где платформа сделана из ледяных глыб и каждую ночь возводится заново: прозрачная станция. Ст оящая коллекция, одно слово. Но кажется, я вас совершенно уболтал; вы уж извините.
