Он даже радовался, что они оба не умеют флиртовать: флирт – это обман. Андреа никогда с ним не хитрила. Она была неразговорчива, но слово свое держала. На свидания приходила вовремя и стояла в назначенном месте как штык: высматривала его, время от времени убирая с лица прядь волос и прижимая к себе сумку крепче, чем требовалось в этом городке.

– Ты надежная, не хуже поляков-строителей, – как-то раз заметил он.

– Это есть хорошо?

– Это есть очень хорошо.

– Так правильно выражение?

– Отныне – да.

Она просила, чтобы он исправлял ее ошибки. Он научил ее говорить «не думаю» вместо «я не полагаю», но на самом деле ему нравилось, когда она строила фразы по-своему. Понимал он ее без труда, а легкие неправильности речи придавали ей изюминку. Наверное, он не хотел, чтобы она заговорила как англичанка, – опасался, что тогда она и вести себя начнет как англичанка… то есть как одна известная особа. И уж меньше всего ему хотелось изображать наставника.

Так же и в постели. Пусть все идет, как идет, говорил он себе. Если она никогда не снимает ночную рубашку, значит у католиков так принято – хотя она ни разу не обмолвилась, что ходит в костел. Когда он просил ее сделать что-нибудь особенное, она не отказывалась и вроде бы даже получала удовольствие, но сама не высказывала никаких желаний – ему даже казалось, что интимные прикосновения его руки ей не особенно приятны. Но он по этому поводу не парился – ее же никто не принуждал.

К себе в гости она его не звала. Если он подвозил ее домой, она тут же устремлялась по бетонированной дорожке – он даже не успевал поставить машину на тормоз; а в ожидании встречи всегда стояла на тротуаре. На первых порах это было само собой, потом превратилось в какую-то нелепость, и он попросил разрешения зайти к ней в квартиру, буквально на минуту, чтобы получить представление, где она обретается, когда они не вместе. Они вернулись к подъезду (дом сблокированный, на две квартиры, обе сданы внаем; постройка тридцатых годов прошлого века, наружное покрытие – декоративная штукатурка; металлические оконные переплеты с заметными признаками коррозии); она отперла дверь. Взгляд риелтора тут же оценил размер жилой площади, меблировку и порядок арендной платы; взгляд любовника выхватил комод, фотографии в пластмассовых рамках и открытку с изображением Девы Марии. Узкая койка, крошечная раковина, бросовая микроволновая печь, маленький телевизор, одежда на вешалках, зацепленных за хлипкую рейку для картин.

Через минуту они уже вышли на улицу, но мимолетная обнаженность ее жизни задела в нем какую-то струнку. Чтобы себя не выдать, он сказал:

– Красная цена – пятьдесят пять. Плюс коммунальные услуги. За те же деньги могу подыскать тебе что-нибудь попросторнее.

– Привыкла так.

С наступлением весны они стали ездить в Суффолк, где имелась недвижимость в традиционном английском стиле: фахверковые дома, не требующие гидроизоляции, тростниковые крыши, которые сразу взвинчивают страховку. Как-то раз они остановились у пригородного парка и сели на скамейку возле пруда, но ей там не понравилось, и они пошли осматривать собор. Он надеялся, что она не станет расспрашивать его о различиях между англиканством и католичеством или о причинах раздела церквей. Каким-то боком в этом был замешан Генрих VIII, которому приспичило заключить повторный брак. Монаршие причиндалы. Если вдуматься, все завязано на сексе. Но у нее, по счастью, никаких вопросов не возникло. Теперь она привычно брала его под руку и чаще улыбалась. Вернон дал ей ключ от своей квартиры; она понемногу начала оставлять у него кое-какие вещи. Как-то в воскресенье он, не зажигая света, потянулся к тумбочке и обнаружил, что презервативы закончились. Невольно ругнулся; пришлось объяснять, что к чему.

– Ничего, все нормально.

– Нет, Андреа, какое, к черту, «нормально». А вдруг ты залетишь?

– Не думаю. Залететь – нет. Все нормально.

Он не стал спорить. Позднее, когда она уснула, он задумался над ее словами. Что она имела в виду: что не может иметь детей? Или для верности глотает таблетки? Интересно, какого мнения на этот счет Дева Мария? Нельзя же – вдруг пришло ему в голову – полагаться на метод естественного цикла. Он регулярно дает сбои – на радость папе римскому.

Время шло; он познакомил ее с Гэри и Мелани; дети ее приняли. Она не пыталась их воспитывать – скорее, наоборот, они ее поучали, а она не возражала. Кроме того, они засыпали ее вопросами, которые он сам не осмеливался, да и не хотел задавать.

– Андреа, у тебя есть муж?

– Можно нам телик всю ночь не выключать?

– Ты когда-нибудь была замужем?

– А если я скушаю сразу три, меня не вырвет?

– Почему ты не вышла замуж?

– А сколько тебе лет?

– У тебя дети есть?

– Вы с папой поженитесь?

Кое-какие ответы он мотал на ус; она, как любая здравомыслящая женщина, по-прежнему скрывала свой возраст. Однажды ночью, в темноте, когда он отвез ребятишек домой и не мог даже думать о сексе, поскольку был в полном раздрае, как всегда в таких случаях, у него вырвалось:

– Как по-твоему, ты сможешь меня полюбить?

– Да, думаю, так.

– «Сможешь» или «полюбишь»?

– А какая разница?

Он задумался.

– Никакой. По мне – что одно, что другое. А еще лучше – и то и другое. Как ты захочешь, так и будет.

Дальше события развивались без видимой причины. Может, дело было в том, что он стал к ней прикипать, а может, в том, что это произошло вопреки его воле. Или просто водился за ним грех – вечно все портить? Жена – бывшая – так ему и сказала однажды утром: «Слушай, Вернон, я зла на тебя не держу, честное слово. Но жить с тобой не могу – вечно тебе нужно все изгадить». Это было как гром среди ясного неба. Ну допустим, он во сне похрапывал, одежду разбрасывал где попало, смотрел, как все, телевизор – спортивные репортажи. Но домой приходил вовремя, детей любил, налево не бегал. Очевидно, некоторые считают, что это и значит «гадить».

– Можно у тебя кое-что спросить?

– Ну.

– «Ну» – так американцы отвечают. Британцы говорят «конечно, пожалуйста».

Она посмотрела на него так, будто спрашивала: «С чего это ты вдруг начал меня поправлять?»

– Конечно, пожалуйста, – повторила она.

– Помнишь, у меня не оказалось «резинки» и ты сказала: «Все нормально». Что ты имела в виду – на тот момент «нормально» или вообще?

– Вообще.

– Надо же, какая экономия – тебе известно, сколько стоит упаковка?

Зря он это ляпнул – даже сам понял. Господи, может, она пережила неудачный аборт, изнасилование, да мало ли что.

– Ты не можешь иметь детей?

– Да. Тебе это противно?

– Андреа, я тебя умоляю. – Он взял ее за руку. – У меня и так двое детей. Вопрос в другом – тебе-то как, ничего?

Она потупилась.

– Нет. Мне плохо. Мне – несчастье.

– Ну, мы могли бы… Не знаю, к врачу пойти, что ли. К специалисту. – Ему думалось, что здешние специалисты – не чета другим.

– Нет, не надо к специалисту. НЕ НАДО К СПЕЦИАЛИСТУ.

– Хорошо, не пойдем к специалисту.

А про себя подумал: усыновление? Мне, наверное, третьего не потянуть – я же алименты плачу.

Презервативы он больше не покупал. Подъезжал к ней с вопросами, стараясь проявлять максимальную деликатность. Но деликатность – это как флирт: особый дар. Нет, не так. Суть в другом: деликатность легко дается только тому, кого не колышет возможный ответ.

– Почему ты все время задаешь эти вопросы?

– Разве?

– По-моему, да.

– Я не хотел тебя обидеть.

На самом деле он не хотел, чтобы она заметила. И не хотел быть настырным. Но сдержаться тоже не мог. Когда они впервые остались наедине, ему даже нравилось, что он ничего о ней не знает: это придавало их отношениям какую-то особенность, свежесть, что ли. Со временем она узнала о нем все, а он о ней – ничего. Ну и пусть бы все шло своим чередом – что тут такого? Так ведь нет, тебе нужно все изгадить, нашептывала ему жена, бывшая. А он не мог смириться. Если полюбил – хочется узнать все. Хорошее, плохое, все подряд. Никто не собирается ворошить грязное белье. Просто любовь должна быть без утайки, говорил себе Вернон. Даже если она еще на подходе. Андреа не держала камня за пазухой, это уж точно. А если в ней больше хорошего, чем плохого, почему бы не прояснить кое-что без ее ведома?