Никак не реагируя на ее слова, Николас поздоровался и пожал руки отцу и младшему брату. Те посмотрели на него внимательно и с явным сочувствием.

— Как твои дела? — полюбопытствовала Марион.

Ее слова и все та же фальшивая улыбка показались Николасу злой издевкой судьбы. Его так и подмывало ответить что-нибудь дерзкое или передразнить Марион, оскалившись. Но он не позволил себе ни того, ни другого, хоть и пребывал в том состоянии, когда можно отважиться на что угодно, потому что терять уже нечего.

— У меня все нормально, — произнес Николас, прикладывая все усилия, чтобы сохранить спокойствие.

— У меня, в общем-то, тоже, — сказала Марион. — Я живу в Лондоне, приехала навестить, родителей.

Она принялась рассказывать, где именно в английской столице находится ее дом, какие рядом с ним расположены магазины и прочую ерунду, при этом старательно пытаясь дать понять, что в данный момент свободна.

Николас не слушал ее. Сидел мрачный, как грозовая туча, и думал о том, что еще несколько дней назад имел счастье общаться с совершенно другой женщиной — искренней, честной, чуждой предрассудков, не страдающей тщеславием.

С женщиной, которая попользовалась тобой, которой ты больше не нужен, подсказал ему внутренний голос.

Николас стиснул зубы. Находиться в этой комнате и сдерживать ураган бушующих в душе эмоций становилось все больше невмоготу.

В гостиную вошла Бетси, шестидесятипятилетняя женщина, живущая в их семье на правах родственницы. Своих родных у Бетси не было. Она появилась в доме Барретов в качестве няни, когда родилась Глория, помогла поднять на ноги и двоих других детей, Николаса и Леонарда, да так здесь и осталась.

— Стол накрыт. Прошу всех в столовую.

Николас первым вышел из гостиной. Его душили гнев и жестокое разочарование. Он приехал к родителям, надеясь получить от них поддержку, выраженную пусть не в словах, но во взглядах, в молчаливом участии. Его надежды не оправдались. Ему хотелось сбежать отсюда, и он намеревался сделать это при первой же возможности.

За столом Марион опять принялась рассказывать о своей жизни. Барбара внимательно ее слушала, во всяком случае прикидывалась, что ей интересно, и время от времени задавала вопросы. Оуэн и Лео, чувствуя, насколько напряженная атмосфера царит за ужином, ели молча. Николас, у которого пропал всякий аппетит, ковырял в тарелке вилкой и хмуро смотрел в одну точку.

Неужели мать настолько глупа? — думал он, давя в себе раздражение. Неужели до нее не дошло, что присутствие здесь этой особы покажется мне невыносимым? А я, болван, ехал сюда за спасением, мечтая найти здесь успокоение и понимание. Оказывается, я в этом мире вообще один. Выходит, жизнь еще ужаснее, чем мне казалось утром...

— Тебе часто приходится бывать в Лондоне, Николас? — спросила Марион.

Погруженный в свои безрадостные мысли, он не услышал, что к нему обращаются.

— Николас, — еще раз позвала Марион, — с тобой все в порядке?

Он вскинул голову.

— Что?

— Я спросила, часто ли тебе приходится бывать в Лондоне, — повторила Марион.

— Гмм... — Николас покачал головой, не вникая в ее слова.

— Я оставлю тебе мой адрес и телефон, — произнесла она, кокетливо стреляя глазами. — Когда приедешь, позвони. Встретимся, поужинаем где-нибудь.

Николас посмотрел на нее так, словно не понимал, кто перед ним. Потом сильно нахмурился и неожиданно поднялся с места.

— Простите, мне что-то нездоровится.

Он вышел из-за стола и решительным широким шагом покинул столовую.

— Николас! — Барбара тоже вскочила на ноги. — Сынок! Извините меня, — пробормотала она, обращаясь к сотрапезникам, и побежала вслед за ним.

Он уже направлялся к своей машине, когда она выбежала на крыльцо.

— Николас, подожди! Не уезжай! Давай поговорим.

— О чем? — Николас резко остановился и повернул голову. — О том, в каких шикарных условиях проживает эта вертихвостка? О том, почему ты вдруг решила устроить мне этот «сюрприз»? Или о том, что такое моральная поддержка, оказание помощи близкому человеку?

— Не переживай так, мальчик мой! Выслушай меня! — Барбара прижала руки к груди.

— Я давно не мальчик, мама, — произнес Николас, впиваясь горящим взглядом в такие же, как у него, зеленые глаза матери. — И не нуждаюсь в подобных услугах.

— Конечно, ты не мальчик. Ты взрослый, умный, сильный мужчина. Я назвала тебя так просто потому, что для меня ты навсегда останешься ребенком. — Барбара перевела дыхание.

Она ужасно волновалась и, судя по всему, сильно переживала за допущенную оплошность. Николасу стало немного жаль ее.

— Послушай меня, сынок. Я пригласила Марион, подумав, что в компании молодой симпатичной особы ты немного развеешься. Она ведь когда-то нравилась тебе, я помню. Вы даже...

— Ты не должна была так поступать, мама, — перебил ее Николас. — Я никак не ожидал от тебя ничего подобного. Ты ведь мудрая, здравомыслящая женщина. Я сейчас как никогда нуждаюсь в твоем понимании, в чуткости... А ты...

— Прости меня! — взмолилась Барбара. — Прошу, не уезжай! Останься у нас! Поднимись в свою комнату. Там тебе никто не помешает.

— Нет, мама. Извини. Я должен уехать.

Не оглядываясь и не колеблясь, Николас шагнул к машине, сел за руль и завел двигатель.

Он направился за город, где на максимально допустимой скорости ездил часа два подряд. Мысли кружились в его голове темным жужжащим роем, душу рвали на куски сильнейшие по своему накалу переживания.

Николас думал все о том же. Об измене Сары, о непонятном завершении их романа — несомненно, лучшего из всех его любовных историй, об утраченном смысле жизни, о матери и ее необъяснимом поступке.

Домой он вернулся около девяти.

Освежился под теплым душем и, почувствовав себя несколько лучше, принялся размышлять о том, как ему жить дальше.

Не стреляться же из-за свалившихся на меня бед, не вешаться же, рассуждал он сам с собой. Надо продолжать работать, заниматься привычными делами. Сару уже не вернешь. А другие женщины мне не нужны. Значит, мечту о создании собственной семьи нужно просто похоронить. В конце концов, не каждому в этой жизни дается такое счастье.

На Николаса вдруг навалилась жуткая усталость, и он решил немедленно отправиться спать. Но прежде, вспомнив несчастное лицо умолявшей его остаться матери, подошел к телефону и набрал родительский номер.

Поднял трубку отец.

— Пап, пригласи, пожалуйста, маму, — попросил Николас.

— Конечно, Ник, — ответил отец, почему-то обрадованно. — Только скажи, как ты себя чувствуешь.

— Уже хорошо. Спасибо, — произнес Николас, и в груди у него защемило от наплыва чувств.

— Я рад. Береги себя, сын. И прошу, не сдавайся.

— Не сдамся, пап. Можешь в этом не сомневаться. — Губы Николаса впервые, наверное, за сегодняшний день, точнее, за три последних дня растянулись в улыбке.

— А я и не сомневаюсь. Ты у нас молодец! Передаю трубку маме.

— Сынок, еще раз здравствуй, — виновато произнесла Барбара.

Николас вспомнил, как уехал сегодня из дома родителей, даже не попрощавшись с матерью, не поблагодарив ее за ужин. Ему стало стыдно.

— Ты прости меня, мам, я сегодня погорячился. Просто, понимаешь...

— Не извиняйся, мой дорогой, и ничего не объясняй. Я все понимаю. Ты и представить себе не можешь, насколько хорошо я понимаю тебя... — Ее голос задрожал.

Николаса охватило желание наговорить ей кучу утешающих, ободряющих, ласковых слов. Заверить в том, что у него все образуется, что переживать за него не имеет смысла, что жизнь, несмотря на тяготы и невзгоды, все же прекрасная штука.

Но сказал он совсем другое:

— Значит, мир?

Барбара негромко засмеялась.

— Какой может быть разговор? Естественно, мир! — Она помолчала, потом нерешительно спросила: — А завтра ты приедешь к нам? Обещаю, что не...

— Приеду, мама, — не давая ей возможности закончить фразу, ответил Николас. — С удовольствием приеду.