Приезжай скорее, как только сможешь. Остаюсь с глубоким уважением и любовью, твоя бабушка

Шарлотта Алверстод.

Дочитав письмо, герцог улыбнулся. Герцогиня в своем амплуа — ей известно все, что происходит здесь, в Лондоне, и она очень беспокоится за Люсьена. Кстати, как и он.

Все верно — после предательства Клэрибел Люсьен стал залечивать раны разбитого сердца в разгульной жизни. Друзья и многочисленные доброжелатели, сующие нос в чуткие дела, каждодневно сообщали герцогу о проделках Люсьена. Ничего особенно предосудительного, правда, он не совершал. Но проводил время в танцевальных залах с дурной репутацией и борделях. Много пил, не думал о здоровье, не занимался спортом и превратился в байроническую бледную тень с темными кругами под глазами.

Внезапно герцога осенило: он понял, почему бабушка просит привезти Люсьена в Дауэр-Хаус. Он не раз слышал, как она говорила уверенным голосом умудренной опытом женщины: лучшее противоядие от любви — новая любовь. Вероятно, она считает, что Хиона может затмить воспоминания Люсьена о красоте Клэрибел. «Что ж, мог бы сам догадаться», — упрекнул себя герцог.

Люсьен и Хиона почти одного возраста, и можно ли придумать более суровое наказание для неверной Клэрибел, чем брак презираемой ею кузины с мужчиной, на которого она сама имела виды?..

Удовлетворенная улыбка заиграла на губах герцога. Он отложил письмо бабушки и позвонил в золотой колокольчик на столе.

Дверь открылась сразу, и в библиотеку вошел мистер Мидлтон.

— Мидлтон, пошли конюха с запиской к его светлости. И попроси его сопроводить меня днем в имение.

— Хорошо, ваше сиятельство, — сказал мистер Мидлтон.

— Отправь его поскорее, — велел герцог. — Потом займемся письмами.

Над письмами они просидели недолго. Герцог снова подумал о бабушкиной идее и решил: Люсьен вполне мог бы влюбиться в Хиону. Молодому человеку это совсем нетрудно. Он уже столько раз влюблялся в прелестных молодых женщин! Герцог смутно припоминал, что в прошлом у него была склонность к светловолосым чаровницам. Будучи знатоком женской красоты, он не сомневался: стоит Хиону немного подкормить и одеть соответствующим образом, она произведет сенсацию в свете.

Но Люсьену, конечно же, нельзя говорить ничего подобного, а просто пригласить навестить бабушку.

— Ты узнал что-нибудь интересное об этой свинье Стэмфорде? — со злостью спросил вошедший Люсьен, как всегда, очень нарядный.

Он почти не притронулся к еде. Накануне он хорошо погулял и мало спал. Хозяин не настаивал.

Слуги подали кофе и удалились. Ленч подходил к концу, когда в гостиную торопливо вошел мистер Мидлтон.

Герцога обычно не беспокоили во время еды, и он удивленно посмотрел на мистера Мидлтона, быстро направлявшегося к нему.

— Простите, но я подумал, что вот это вы захотите увидеть немедленно, ваше сиятельство, — сказал он. — Запрос в Дувр дал хороший результат.

— Найдена запись о браке Джеймса Стэмфорда и Элизабет Гамильтон? — быстро осведомился герцог.

— Совершенно верно, ваше сиятельство. Вот бумаги.

Мистер Мидлтон протянул Алверстоду несколько листков, которые тот быстро пробежал глазами, представляя себе радость Хионы.

Она оказалась права: ее родители заключили брак в маленькой деревушке близ Дувра 9 августа 1799 года, как свидетельствовала копия записи в церковной книге.

— Отлично! — воскликнул Алверстод. — Спасибо, Мидлтон, мы на правильном пути!

— И что ты еще раскопал? — нетерпеливо спросил Люсьен. — Конечно, сейчас ты должен разыскать что-то существенное насчет…

— Я должен попросить вас, милорд, набраться терпения, — с полуслова понял, о чем речь, Мидлтон. — В Ливерпуле на меня работают три специалиста.

— В Ливерпуле? — переспросил герцог.

— Да. Мои люди узнали: скандал, о котором упоминали ваше сиятельство, действительно, произошел в Ливерпуле.

— А что за скандал? — поинтересовался Люсьен.

— Он был связан с работорговлей. Множество кораблей, перевозивших рабов, отправлялись из Ливерпуля, затем снова возвращались в Ливерпуль.

Герцог выпрямился в кресле:

— Ты хочешь сказать, Мидлтон, что огромное состояние сэра Джарвиса нажито на работорговле?

— Именно так, ваше сиятельство. Его отец сколотил неплохое состояние, а сэр Джарвис преумножил его в сотни раз.

— Как же я сам не догадался!

— В общем-то в те времена в этом ничего преступного не усматривалось, — сообщил далее мистер Мидлтон, — если все делалось по закону.

Люсьен, напряженно слушавший Мидлтона, высказал догадку:

— Значит, здесь скрывается какое-то преступление?

— Как раз это мы и должны доказать, — ответил мистер Мидлтон. — Думаю, милорд, уже через несколько дней я смогу предъявить вам факты, подтверждающие постыдность и незаконность действий сэра Джарвиса.

Герцог отодвинул кресло от стола, закинул ногу на ногу.

— Мне нужны детали, Мидлтон.

— Ваше сиятельство, — взмолился мистер Мидлтон, — я не хотел бы вселять надежду и в самый последний момент не суметь предъявить доказательства. — Умоляюще глядя на герцога, он продолжал: — Как вы сами хорошо понимаете, ваше сиятельство, человек, с которым мы имеем дело, хитер и умен. Он готов использовать любые средства — и честные, и преступные, — чтобы ускользнуть из ловушки, которую мы расставим, если она не выкована из железа.

— Понимаю, — согласился герцог, — делай, как считаешь нужным, Мидлтон. Но честно говоря, мне не терпится продвинуться вперед. Весьма неприятно встречаться с сэром Джарвисом на скачках и в благородных клубах.

— Я надеюсь, когда дело закончится, он никогда уже не сможет показаться там, где собираются настоящие джентльмены! — страстно воскликнул Люсьен.

Он говорил о сэре Джарвисе, но ни на минуту не забывал о предательстве его коварной дочери.

Герцог сочувствовал своему подопечному — конечно, Люсьену больно, и раны от любви, во многом романтической, все еще сильно кровоточили.

Он поднялся.

— Поехали, Люсьен, — предложил герцог. — По крайней мере там светит солнце и воздух чист.

Виконт не проявил особого энтузиазма при мысли о предстоящих удовольствиях, но тем не менее он послушно последовал за опекуном из гостиной. Через десять минут они уже были в пути. Герцог ловко управлял гнедыми, наслаждаясь своим искусством, и на время даже позабыл о несчастье молодого человека. Он не сомневался: его мудрая бабушка поступила правильно, пригласив их обоих.

Они ехали не более двух часов. И когда герцог соскочил на землю перед Дауэр-Хаусом, то сверил часы — быстрее доехать вряд ли было возможно.

Дом из красного кирпича смотрелся очень мило в свете полуденного солнца, и герцог, по достоинству оценив его совершенную симметрию, невольно подумал, что то же самое можно сказать о лице Хионы, особенно о ее прямом маленьком носике…

Он оставил лошадей перед главным входом; тут же появился конюх, а на лестницу вышел Симпсон, приветствуя гостей.

— Я едва смел надеяться, что вы появитесь у нас к завтрашнему утру, — сказал Симпсон.

— Я хотел преподнести сюрприз ее сиятельству, — ответил герцог. — Где она?

Алверстод ожидал, что дворецкий, как обычно, скажет «наверху», но вместо этого услышал:

— В гостиной, ваше сиятельство. И с ней мисс Хиона.

Герцог широкими шагами направился в гостиную. Он шел так быстро, что Симпсон едва поспевал за ним, но все же успел открыть ему дверь.

Герцог застыл в дверях в театральной позе, ожидая изумленных возгласов бабушки. Она сидела у открытого окна, освещенная солнцем, а рядом — Хиона.

И герцогиня воскликнула:

— О Валериан! Я так рада тебя видеть!

Герцог повернулся к бабушке, а Хиона побежала ему навстречу. Он заметил ее сияющие глаза — в них светилось солнце. Ее волосы были модно причесаны; ослепительно белое платье, украшенное оборочками и цветами, было прелестно. Она сжала его руки в своих и голосом, похожим на пение птички, произнесла: