Была какая-то скандальная постановка «Сна в летнюю ночь», где Пак, совершенно голый, налепливал на себя большущий нос, грудь и прочие части. А Титания так завалилась на осла, что кто-то в зале не выдержал и завопил: «Так это же скотоложство!»
Все-таки в театре обнаженная натура — моветон, а в кино можно. Пазолини ведь это умел. Вся трилогия у него очень яркая, ренессансная. Потому что в кино это как ожившая фреска, есть момент отстранения.
Между кино и театром примерно такая же разница, как между концертным исполнением и студийным.
О культах Аполлона и Диониса нам рассказывал Лео Абрамович Мазель. Сколько у него было талантов: литературных, математических! Он учил как эти культы в себе совмещать. От Аполлона взять ratio, высокомерие, трезвую голову. (Только не анализ! — этого я терпеть не могу). В дионисийстве важен напор, опьянение от искусства и жизни. Приводил в пример Брамса — как в нем все сочеталось.
Еще очень важно: мужское и женское. Это, как на весах, все зависит от композитора. Бетховен — брутален. Как десять быков Аписов [37]! Но Моцарта, Шопена, Дебюсси, как Бетховена, не сыграешь. Тут больше женственности, даже фригидности. А в Брамсе (опять этот Брамс!) какая-то середина. Он как пуп Земли.
Обидно, что так мало полов. Для людей искусства это страшно мало. Могло быть больше, скажем, восемь с половиной.
Ниночка, мы хотим продегустировать китайское яйцо. С гнильцой. Никогда не пробовали? Оно долго лежит в земле, а потом его едят. В первый раз я тоже зажимал нос.
Вот концерт Брамса. У него ведь есть «программа». Я ее разгадал только тогда, когда побывал в Дельфах. Этот концерт про жизнь Аполлона. Оттого он такой величественный, этот концерт, главный. Я его по-другому играть стал, когда это меня осенило.
Валторновая тема и первая каденция — рождение. Аполлон выскакивает из колыбели. Взрослый. Для меня очень важно, что сразу взрослый. Не тратить же время на всякие пеленки, воспитание!
У Стравинского и Баланчина «Аполлон» — лучший балет. А Мравинский лучше всех им дирижирует. Рождение и кода производят самое сильное впечатление — музыка у Мравинского как будто стекает с кончиков пальцев.
Все, что происходит в первой части — это Agon, состязание. Аполлон соревнуется с Марсием. Сдирает с него кожу за то, что тот глуп и лезет на рожон.
У меня было два случая, когда я участвовал в соревнованиях: в 45-ом году как исполнитель. И еще на Первом конкурсе Чайковского как член жюри — но это, пожалуй, неинтересно.
На Всесоюзном конкурсе премию присудили мне и Мержанову. Он только что демобилизовался из армии, имел мало времени на подготовку, ну и все такое… На самом деле я соревновался не с ним. Я взял в программу Восьмую сонату Прокофьева, которую только что сыграл Гилельс. Сыграл хорошо, но мне нужно было доказать, что это не просто хорошая соната, а самая большая вершина оракулов. Собрать всех мыслителей — Аристотеля, Пифагора — и получится Восьмая соната. Но тогда у меня это не получилось.
В разработке первой части — тоже соревнование. Между Аполлоном и Гиацинтом в метании диска. В Дельфах до сих пор стадион сохранился, на самой вершине, и даже места для зрителей… Именно там все и было. Аполлон рассек Гиацинту лоб; тот, бедняга, иссякал кровью. И тогда Аполлон превратил его в цветок… Все это есть и в нотах: вот эта модуляция из As-dur в a-moll, затем секстаккорд F-dur… Уже прорезается цветок. Композиторское чудо, которое нужно не только слышать, но и видеть… иметь на него нюх. Даже эти перебрасывания диска — вот, тоже в нотах!
Действие уже давно переместилось из столовой в Большой зал, к роялю. Рассказ Рихтера дополняется показом обеих партий — и фортепьянной, и оркестровой. Только не ясно, от чьего лица ведется рассказ — Рихтера, Брамса или… Аполлона?
Вторая часть:воинственный Аполлон. Несущий смерть. Убивает змея — ну, за это его осуждать нельзя. А вот за что детишек Ниобеи угрохал [38]? Да еще руками сестрицы…
Он совсем не такой, как у Перуджино [39]. Слишком рафинированный, надменный.
Аполлон у Пикассо — это другое дело [40]. Такой Геракла «под орех» разделает, и музы будут счастливы.
У вас уже есть муза? Обязательно заведите. Какую себе вообразите, такая и будет. Вообразите покрепче, с мускулами, чтобы за вас постоять могла.
У меня уже муза утомленная, не первой молодости. Тяжело дышит — я это чувствую, когда колышется занавеска. Это «Сидящая клоунесса Ша-Ю-Као» [41]. Лотрековская муза, я долго ее добивался. И сейчас она согласилась перейти ко мне.
Третья часть:Аполлон — оракул. У него был дар все предвидеть.
Пазолини в «Царе Эдипе» снял очень сильную сцену — с оракулом. Но еще сильней у Куросавы с ведьмой. «Трон в крови» — это переделанный «Макбет». Я сам никаких транскрипций не играю, но у Куросавы самые любимые фильмы — именно «переделки»: и «Идиот», и «На дне».
Мой друг в Вене ужасно просил зайти в один дом. Я предчувствовал что-то неладное… Оказалось — спиритки! Склонились над столом, двигают блюдце. Атмосфера не из приятных. Они помешаны на Моцарте, хотят с ним пообщаться. Но, видно, так ему надокучили, что он уже не является. Кому-то пришло в голову пригласить меня, чтобы я его вызвал. Мне это не очень приятно и потом… почему непременно Моцарта? Я с ним часто за роялем общаюсь. Если уж вызывать, то Вагнера. Они ни в какую!
Умоляют: ну, просто посидите… в другой комнате. Вот вам конфетки — и угощают этим шоколадом.Это же издевательство над Моцартом — самые невкусные в мире конфеты! Но что вы думаете — Моцарт им ответил! А спрашивали какую-то чепуху: пианистка не знала, что делать с каденциями в C-dur'ном концерте. Между прочим, и я не знаю. Но сколько из-за этого шуму!..
Четвертая часть:амурные похождения. Здесь Аполлон очень милый… Но невезучий. Кажется, как и Брамс. Дафна его отвергла. Вот посмотрите, бежит от него, задыхается… Кассандра открыто изменяла! Тогда он приказал музе — той, что со свитком, Каллиопе [42]— родить ему сына. Использование служебного положения — так это называется?
Все кончается хорошо: рождается на свет Орфей.
Я редко сочиняю такие сюжеты. Не всякая музыка это навевает. Есть композиторы, которых играешь с настроением — и все! Совсем не надо что-то выдумывать. Возьмите Шопена! Хотя нет… Четвертое скерцо!!! Оно про ангела, который еще не научился летать. Напоролся на скалу и сломал себе крылышко.
VII. Дремлющие святыни
В ожидании Святослава Теофиловича открываю «Стенвей» и беззвучно нажимаю на клавиши. Решаюсь что-то сыграть, надавив на левуюпедаль — чтобы никто не слышал исходящих от меня звуков. Начинаю речитатив d-тоll'ной сонаты Бетховена. Дверь распахивается незамедлительно.
Вы играете речитатив еще медленней, чем я! Меня за такие темпы ругали!
Из всех бетховенских сонат я ее чаще всего играю. По Рейну к старой церкви везут одежду волхвов. Это — вторая часть.
В том месте, где родился Бетховен, растут фиолетовые анемоны. Я их очень люблю. Они символизируют печаль, их еще называют ветреницей — они раскрываются, как только подует ветер.
Этому речитативу меня учил Генрих Густавович. Он ставил ногу на педаль значительно раньше, чем брал первый аккорд. То есть открывал у рояля поры. У меня так не выходило. Тогда он просил «произнести» речитатив голосом Диогена из бочки. Это он так шутил… а у меня получилось!
Мне не ясно, почему надо читать «Бурю» Шекспира, чтобы понять «Аппассионату». Я знаю, что это слова композитора, но мне лично они ничего не дают. «Бурю» Шекспира вообще надо читать!К Семнадцатой тоже это название прилепили, и это окончательно всех запутало.
Хотя к Семнадцатой это название как раз подходит. Просперо всех заманил на свой остров… чтобы простить. Правда, не сам заманил, а с помощью духа.
