— Серебро, — кивнул Наполеон. — Крикни доктора и скажи Мерсье, что через пять минут я жду его с первым докладом о случившемся. Сделай это прежде, чем умоешься и переоденешься.

Нападавших было то ли семь, то ли восемь человек. А может быть, и больше — точное число оказалось трудно установить, потому что всех их скрывали черные полумаски, и вполне возможно, что кто-то после провала смешался с толпой. Шестеро были убиты, одного, серьезно раненого, удалось захватить.

Пленный настойчиво повторял, что будет говорить только с генералом. Мерсье не хотел тревожить Бонапарта, но и развязать раненому язык с помощью жестких методов боялся — тот мог просто скончаться и унести тайну с собой.

— Они сперва прошли по второму этажу! — рассказывал один офицер другому, и Остужев остановился рядом, чтобы послушать. — Врывались в комнаты и тихо убивали всех, кто там был. Наверное, думали, что генерал где-то там. Но он находился в обеденном зале. Когда они увидели его в окружении офицеров, то попытались прорваться к нему, и им это почти удалось! Стреляли во все стороны, человек десять ранено! А Ламбер — герой, собственной грудью прикрыл генерала. Жаль будет, если он не выживет.

В зал вносили новую мебель, драгуны наскоро посыпали окровавленный пол песком. Как выяснилось, Наполеон приказал повторно накрыть столы, чтобы ужин состоялся, пусть и позже, чем по намеченному им расписанию. Остужев пошел умываться. Мертвых тел в комнате уже не было, вот только убираться здесь драгуны не спешили. Все равно завтра конвой двинется дальше. Остужев, вздохнув, решил постараться не замечать, в какой обстановке ему придется заночевать. Он налил в таз воды из кувшина и принялся умываться, одновременно размышляя: что произошло?

В то, что это были люди Дюпона, он не верил. Выходило, что Колиньи решил рискнуть. Хотя это нападение оказалось еще более рискованным, чем то, в котором участвовал Остужев. Одно дело — сражаться с наемниками, пусть и профессиональными, и другое — выступить против батальона регулярной армии, всегда вооруженного и готового хоть к черту в зубы отправиться за своего генерала.

«Паника? — думал Остужев. — Ведь план у них был совершенно безумный! Нет, не паника, не похоже на Колиньи. Эти люди пытались убить Бонапарта и просто-таки шли на смерть. Предположим, это можно объяснить воздействием некоего предмета, который был у того, с пистолетом. Надо поискать среди трупов! Вдруг он здесь и предмет все еще при нем!»

Быстро закончив умывание и переодевшись, Остужев кинулся искать тела. Они лежали на траве, возле задней стены дома. Обыскать их оказалось нетрудно — тут было много солдат, пришедших полюбопытствовать. Он сказал им, что хочет помочь расследованию, и быстро проверил не только их шеи, но и запястья, и карманы.

— Что в карманах было, все у капитана Мерсье, — сказали ему. — Так что просто пройдите к нему.

В задумчивости Остужев вернулся в дом. Просить Мерсье или не стоит вызывать у Наполеона еще большие подозрения? Мимо него пронесли пленного. Он кривился от боли, но Остужев сумел заглянуть ему в глаза — они были голубыми, оба. Александр много дал бы за то, чтоб узнать, что скажет пленный Бонапарту. Но рассчитывать на откровенность друга-генерала не приходилось. И не придется никогда, как он давно понял.

На следующий день они двинулись дальше. Бонапарт приказал никому ни о чем не сообщать: ни журналистам, которых и раньше велел гнать штыками куда подальше, ни полиции. Все произошедшее было объявлено государственным секретом. Жизнь Александра вернулась в обычное русло и уже не покидала его до самого прибытия в Ниццу. Здесь, вскоре после того, как генералу принесли почту, его и ждал приятный сюрприз.

— Нашлась твоя Бочетти, — сообщил ему Бонапарт. — Да еще как удачно нашлась! Прямо здесь, в Ницце. Арестована как подозрительное лицо. Я отдал такое распоряжение еще в Париже: задерживать подозрительных до начала нашего наступления, чтобы хоть дня нападения противник не знал. Не делай такое лицо: вот записка для начальника тюрьмы, можешь пойти и забрать ее. Но учти: уехать она никуда не может, это мой тебе личный приказ. Поэтому если заберешь — должен постоянно следить за ней.

Не очень понимая, как ему этот приказ выполнить, Остужев поспешил к зданию тюрьмы. Местное начальство генерала Бонапарта встретило без особого почтения, но он в первый же день развил такую кипучую деятельность, что отношение к нему резко поменялось. Шло уже несколько официальных расследований по поводу разгильдяйства и воровства, летели бумаги в Париж, и через пару дней Наполеона уже откровенно боялись. По этой причине начальник тюрьмы принял Остужева немедленно и угощал его кофе, пока стражники ходили за Бочетти.

Джина выглядела удручающе — она провела в тюрьме несколько дней. У Остужева сердце защемило, когда он увидел потухшие глаза, помятое платье и спутанные волосы. Он порывисто подошел и тихонько обнял за плечи.

— Все хорошо, Джина! Мы немедленно уходим отсюда.

— О, Александр! Я так вам благодарна! Все этот ваш ужасный Бонапарт, по его приказу хватали всех, особенно итальянцев.

По пути к гостинице, где Бонапарт устроил свою штаб- квартиру, Бочетти рассказала историю своих последних злоключений. Она покинула Париж, намереваясь на оставшиеся немногие деньги вернуться в Италию и, быть может, как-то примириться с семьей. Однако в Ницце ее арестовали через час после приезда, она даже не успела нигде поселиться.

— Тюрьма полна безвинных женщин, матерей! — жаловалась она. — Будто все итальянки в Ницце только и занимались, что шпионили за бандой оборванцев, которую французы называют армией. Александр, прошу вас, прежде всего дайте мне помыться!

— Я отведу вас в свою комнату и оставлю — делайте все, что вам необходимо, — пообещал Александр.

В ее словах была доля правды: армия находилась в чудовищном состоянии. Баррас почти ничем не помогал снабжению, а то, что все-таки приходило, тут же разворовывалось. Жалованье солдатам и офицерам уже изрядное время не выплачивали. Многие части давно не получали провианта и непонятно чем питались. Солдаты воровали, попрошайничали и, конечно, продавали то немногое, что у них было: порох, пули, штыки и даже порой ружья, хотя Бонапарт еще из Парижа обещал такие случаи строго расследовать и расстреливать виновных. Накануне прибытия генерала один из батальонов просто отказался переместиться на новые квартиры, потому что ни у одного солдата не нашлось сапог.

Начинать войну в таком состоянии было самоубийственно — и для армии, и для карьеры ее командующего. Остужев совершенно не понимал спокойствия Наполеона. Однако он и в самом деле готовил сорокатысячную голодную ораву к походу, решительно исправляя то, что еще поддавалось исправлению. Генералы, многие из которых были старше не достигшего еще и тридцатилетия Наполеона, отчаянно сопротивлялись его руководству и саботировали приказы. Один из них, весьма толковый военный Ожеро, упрямством довел Наполеона до бешенства.

— Генерал, вы ростом выше меня как раз на одну голову, но если вы будете грубить мне, то я немедленно устраню это отличие! — кричал он на высокого Ожеро, бешеными глазами глядя снизу вверх. — Если я вам не по нраву, подайте в отставку и убирайтесь жаловаться в Париж!

И тем не менее многое постепенно исправлялось. Офицеров заставили вылезти из кабаков и вернуться в казармы, заняться наконец своими подчиненными. Интенданты на время перестали воровать и солдат начали кормить регулярно, хотя и не слишком обильно — украли все-таки уже порядочно. В Ниццу поползли обозы с боеприпасами и амуницией. И все же этого было недостаточно, а срок наступления, утвержденный Бонапартом, приближался.

Остужев отправился к командующему и застал его за обедом. Бонапарт, пребывая в хорошем настроении — только что привезли еще два десятка пушек, — пригласил его к столу и усадил рядом. Александр принялся вяло ковырять вилкой в тарелке, потому что есть совсем не хотел.

— Ты привел свою красавицу? — спросил Наполеон, наклоняясь к самому уху Остужева.