Они готовы пройти через портал, любимая. Нам пора.Прин осмотрелся и с беспокойством обнаружил, что один из пожирателей подкрался совсем близко.

Он рассчитывал подойти к мельнице поближе перед тем, как начать превращение, но выхода не было.

Толкни шип вот в эту сторону, дорогая. Чей, сейчас.

И ты все еще пытаешься меня убедить... Но я прозреваю беспощадную истину, стоящую за лживой надеждой.

Чей, у нас нет времени! Я не могу сделать это за тебя, эта штука среагирует только на прикосновение носителя! Толкни этот чертов шип!

Я не могу. Я лучше нажму на него, ладно? Смотри.Она вздрогнула от боли: шип вошел глубже в шею, а другой конец оцарапал кончик хоботопальца.

Прин задержал дыхание. Он досадовал, что оно стало таким частым и громким... но пожиратель был уже рядом, его массивная башка повернулась в их сторону, жуткие глазки заходили туда-сюда, взгляд побродил по кошмарной местности и начал фокусироваться на них...

Вот дерьмо!!! Ладно...

Прин перевел шип в нужное положение, активируя последовательность команд контрабандного кода, символизируемых им. В то же мгновение он превратился в одного из ухмыляющихся демонов — да не в кого попало, а в представителя самой крупной и устрашающей их разновидности, гигантского шестиногого хищника, в базовой Реальности давно уже вымершего. Хобота у зверя не было, но передние конечности, заканчивавшиеся набором ловких пальцев в форме трилистника, оказались более чем вдвое длиннее его. Рационализированные протоколы Адского мироустройства тут же пропорционально подверстали унизанную телами рогатку под его физические размеры, и он взвалил ее на широкую желто-зеленую полосатую спину, как некое великанское оружие. Чей, внезапно показавшаяся очень маленькой, пряталась за его ногой. От страха она обмочилась, обделалась и свернулась в тугой комочек. Он поднял ее передней конечностью, как это многократно делали на его глазах демоны, и, огласив округу жутким воплем, скинул рогатку со спины. Та завалилась на одну сторону и раскололась, тела и останки градом посыпались оземь. Раздался чей-то жалобный писк: одна из тележек, перевозивших тела, оказалась как раз на пути рогатки, и полетевшие наземь тела опрокинули грубую фуру; падая, рогатка проткнула одним из своих кольев ногу павулианца, тащившего тележку, и пригвоздила несчастное создание к земле. Пожиратель костей, подозрительно зыркавший в их сторону за миг до трансформации, попятился, его уши встали торчком, а все тело изогнулось в позе, выражавшей что-то среднее между удивлением и ужасом. Прин оскалился, и тварь отступила еще на полшага. Напарники пожирателя тоже остановились и теперь молча наблюдали за происходящим. У них было два варианта действий — либо подождать и посмотреть, как обернется дело, чтобы потом присоединиться к пиршеству победителя, бравируя мнимой храбростью ( оставь и мне кое-что!), или же сделать вид, что к ним это не имеет никакого отношения. Прин тряхнул Чей, которая окончательно впала в беспамятство, и проревел, указывая на нее пожирателю:

— Она моя, я ее первый нашел!

Пожиратель моргнул, потом огляделся кругом, проверяя, чем заняты остальные члены отряда. Никто, конечно же, не проявлял особого желания присоединиться к нему и усмирить незваного пришельца. Тварь опустила морду и нерешительно поскребла землю лапой, втянув когти.

— Ну так забирай, — недовольно проворчало существо, но в его голосе не было уверенности. — Мы ее тебе дарим. У нас и так полно таких, всяких.

Тварь передернула плечами, опустила морду еще ниже, притворяясь, что обнюхивает расчищенный лапой клочок земли. По всей вероятности, дальше тянуть сцену смысла не было.

Прин снова оскалился, прижал Чей к брюху и направился вниз по склону холма, мимо скелетов, с которых уже отпало мясо, и увешанных ломтями гниющей плоти кольев. Он прошлепал по темному кровяному потоку и выбрался на берег, срезав путь к мельнице по диагонали. Прилетевшие в жукофлайере туристы уже зашли внутрь. Жук уже закрыл утробу и убрал крылья. Прин прошел достаточно близко, чтобы заметить суетившихся в фасеточных глазах демонов. Пилоты, наверное,подумал он, управляют куском кода, который с равным успехом может держаться в воздухе за счет заколдованного оперения или магической наковальни.

Он начал взбираться по противоположному склону, направляясь к мельнице.

Бытует мнение, что у засыпания, потери сознания и, следовательно, пробуждения много промежуточных уровней. В плену восхитительного спокойного дурмана, лежа в тепле и неге, как младенец, которого заботливо спеленали няньки, но не так, как он, а обхватив себя руками и свернувшись калачиком, было так легко и приятно выискивать в рыжеватой темноте за тесно сомкнутыми веками пути, ведущие за пределы возможного и назад.

Подчас удается заснуть почти сразу: тогда на это уходят считанные минуты. Но так же легко и проснуться: вздрогнуть от неожиданности, мотнуть головой и соскользнуть обратно в явь, где прошло лишь краткое мгновение. Иногда заранее известно, сколько сна ты можешь себе позволить, от нескольких минут до получаса и более; знание это делает промежутки забытья краткими, как бы регулирует их длительность. Случается и классический глубокий сон, именно о нем обычно говорят, желая спокойной ночи; к некоторым он рано или поздно приходит, какие бы посторонние обстоятельства ни вмешивались в распорядок дня — от сдвига внутренних часов из-за ночной вахты до наркотического опьянения и неприятно яркого уличного света.

В руках врачей или после жестокого удара по голове, после которого и собственное-то имя едва припоминается, можно испытать и состояние глубокой потери сознания. Людям случается впадать в кому, некоторые соскальзывают в эту пропасть постепенно — странное же это, должно быть, ощущение! Впрочем, за последние несколько столетий такие случаи стали редкостью, как и состояние псевдосна при полетах в глубоком космосе, когда замороженных пассажиров, чьи тела едва удерживают дыхание жизни, на несколько лет или даже десятилетий погружают в беспробудный мертвый сон без сновидений, называемый гибернацией, а потом возвращают к обычному существованию в конечном пункте полета. Находились у таких путешественников и отважные товарищи по несчастью, которые рисковали пройти через подобную процедуру дома, ожидая, пока медицина отыщет средство борьбы с их неизлечимой болезнью. Ей подумалось, что пробуждение после такого забытья должно сопровождаться еще более странными переживаниями.

Она ощутила настойчивое желание двигаться, перевернуться с боку на бок в постели, словно отлежала одну сторону тела.

Все ее тело, однако, казалось очень легким, почти невесомым.

Стоило ей поймать себя на такой мысли, как оно постепенно, практически незаметно, сделалось тяжелей и обрело привычный вес.

Она испустила долгий вздох облегчения и повернулась на другой бок, все еще не решаясь открыть глаза. У нее было странное чувство, что место это совсем не похоже на все, где ей привычно находиться. Но ее это как-то не заботило.

Обычно, очутившись в подобной ситуации, она чувствовала себя немного не в своей тарелке, а иногда и совсем скверно, но не сейчас. Откуда-то ей стало известно, что место, где она очутилась, безопасно, что о ней тут позаботятся и не обидят.

Ей было хорошо. Оченьхорошо. Нет, на самом деле.

Она покрутила в голове эту мысль. Ей пришлось признать, что она никогда еще не чувствовала себя настолько хорошо, такой счастливой, в такой безопасности. Она почувствовала, что непроизвольно хмурится. Да ладно,сказала она себе, не может такого быть. Наверняка со мной такое уже случалось прежде.К некоторому раздражению, она едва сумела припомнить, когда же такое было. Наверное, еще на руках мамы, в далеком детстве. Совсем младенцем.

Она понимала, что, стоит вполне проснуться, она вспомнит все как следует. Но в то время как одна часть ее сознания хотела проснуться, доискаться ответа на этот вопрос и все как-то разложить по полочкам, другой ничего не хотелось, кроме самых простых занятий: лежать тут, плавать на волнах подступающего и отступающего сна и лениво припоминать, когда же она в последний раз была так счастлива и беззаботна. Это ощущение ей было хорошо знакомо. Каждое утро, прежде чем проснуться и встать лицом к лицу с реальностью и обязанностями, какие та на нее возлагала, она переживала нечто подобное. Если везло, ей и вправду удавалось выспаться, как дитяти: спокойным, глубоким сном, куда ничто постороннее не врывалось. Но потом ей приходилось проснуться, хотела она того или нет. И на нее разом наваливались вся тяжесть повседневности, все давние обиды, вся жестокость, с которой она сталкивалась, все несправедливое обхождение, которого, так сказать, удостаивалась. Обыкновенно одна только мысль обо всех этих неприятностях бесцеремонно стягивала с ее разума флер счастья и легкости.