Девочка засыпала яму землей и оплакивала усопших, даже тех, кто считал ее нечистой из-за происхождения. Эти люди были для нее семьей, единственной, какую она знала, и вот их больше нет. Пот и грязь смешивались со слезами, из носа потекло, но она не обращала на это внимания, потому как еще не завершила обряд.

Лошадей девочка отвязала и прогнала прочь, поскольку традиция позволяла им жить дальше. А вот все остальное требовалось уничтожить. Работа предстояла немалая, но в конце концов ей удалось разбить все оставшиеся тарелки и чашки, убить обеих собак и обложить хворостом кибитки. Девочка развела огонь, отошла в сторонку и наблюдала за тем, как все, что она знала, охватывало пламя.

Скоро она почувствует голод и задумается, как ей выживать дальше, если все деньги и ценные вещи ее kumpania теперь прокляты и лишились своей полезности. Она задумается, кто захочет ее принять. Ведь другие цыганские таборы наверняка будут винить в случившейся трагедии именно эту малышку. Да она и сама уже начинала так думать о себе.

Девочка была еще слишком юна, однако знала, что о ней рассказывали, когда думали, будто она не слышит. Малышка понимала, ради чего цыгане приютили ее, знала, в чем состоит ее обязанность. Убивать случайно забредших вампиров, которые пытались нападать на kumpania, ей было не труднее, чем выполнять другие обязанности, возложенные на нее, — собирать хворост и стирать. О прошедшей ночи она помнила только то, что легла спать как обычно, но у нее в жизни уже случались провалы в памяти. Потом ей рассказывали, чем она занималась, хотя сама девочка ничего не помнила.

Сейчас налицо был красноречивый факт. В живых осталась только она одна.

Огонь перекинулся на ближайшие деревья, однако девочка не сдвинулась с места, чтобы спастись от жара. Я снова ощутила ее отчаяние и поняла, что она не тронется с места, даже если пламя охватит и ее. Kumpania несколько лет кормила и одевала ребенка. Взамен цыгане хотели лишь одного — защиты. Девочка жила с ними, чтобы не позволить древним кошмарам, вырывающимся по ночам на свободу, тварям, с которыми не могли справиться даже самые сильные мужчины, навредить небольшому табору.

Цыгане не всегда были к ней добры, однако выполняли условия сделки. Неужели так важно, что ей приходилось брать воду из отдельного ведра, что, завидев девочку, обитатели табора сворачивали с дороги, боясь нечаянно коснуться ее? Зато они следили, чтобы она ни в чем не нуждалась. И как она им отплатила? Той самой смертью, которой они хотели избежать.

Она должна шагнуть в этот костер. Они правы — она нечистая. Ее происхождение не оставляло никакой надежды на то, что она сможет когда-нибудь очиститься.

Когда я пришла в себя, то рыдала, уткнувшись носом во что-то огромное и волосатое, и не сразу сообразила, что это борода Ольги. Меня все еще стискивало в объятиях горе, жаркое и неистовое. Я всхлипывала, стараясь взять себя в руки и прогнать его, вздохнула поглубже раз, затем другой.

Как только море воспоминаний отхлынуло назад, меня посетила неожиданная мысль.

«Как бы ни было устроено заклинание, оно не смогло бы породить такое живое воспоминание, во всяком случае, о событиях, которые не известны никому, кроме меня. Колдовство должно было вытянуть картинку из моего разума. Если так, значит, я видела в точности то, что проходило перед моими глазами много лет назад. Тогда возникает один очень важный вопрос».

— Где же кровь? — прохрипела я, расправляя плечи.

Ольга посмотрела на меня как-то странно, а я, в свою очередь, уставилась на нее.

«Конечно, она ведь ничего не видела, точнее, видела не то, что я».

Однако эта красавица не стала ни о чем спрашивать. Оно и хорошо, потому что у меня в голове и так теснилось множество вопросов.

Я сознательно сохранила в душе воспоминание, когда убежала из того проклятого леса. Оно походило на свежий синяк, болезненный и противный, начинало зудеть каждый раз, когда я касалась его.

«Но может быть, стыдиться было нечего? Если убийцей, как мне всегда казалось, стала я сама, то почему же на мне не было крови? Все остальные оказались покрытыми ею, даже собаки выглядели так, словно купались в ней. Но когда утром я расправляла на себе передник, на моих руках не было липкой жидкости, на одежде не осталось засохших коричневых пятен. Даже я не смогла бы устроить подобную резню и не оставить на себе улик, в особенности пребывая в приступе бешенства.

Но если все это сделал кто-то другой, тогда я должна была проснуться. Даже человек с нормальным слухом не смог бы спать, когда вокруг творится подобное. Но если не было крови...»

— Ты очнулась? — нетерпеливо прервала мои размышления Ольга. — Если мы не вернемся, то Ларе скоро поднимет шум и явится за нами.

Я вдруг поняла, что Ольга, в отличие от меня, не производила впечатления человека, пережившего потрясение.

— Почему заклятие на тебя не подействовало? — спросила я.

Она спокойно взглянула на меня и сказала:

— Сегодня погиб мой муж. Семейный бизнес уничтожен. Что может быть хуже?

Я виновато вздрогнула, потому как понятия не имела о том, что у Бенни была жена. Неудивительно, что на нее заклинание не подействовало. Ольга только что пережила самое худшее наяву. Любое воспоминание, наведенное на нее заклятием, было настоящим облегчением по сравнению с нынешними переживаниями. С другой стороны, у меня имелось целых пять сотен лет — выбирай не хочу. Я до сих пор ощущала, как усики заклинания пытались дотянуться до меня, однако пронзительная мысль о том, что самый большой мой страх может оказаться фикцией, помогла отмахнуться от них.

«Уже скоро я спокойно сяду и задам себе несколько неприятных вопросов о той ночи, но пока еще не время».

Я внимательно огляделась по сторонам и поняла, что воспоминание поймало в свои сети кое-кого еще. В углу, повернувшись ко мне спиной, скорчился Луи Сезар. Должно быть, он двигался за нами по пятам, если прошел в дверь до того, как сработало защитное заклинание. Вид у вампира был такой, словно он раскаивался в собственной поспешности.

Я видела, как его сотрясала дрожь. Медленные вибрации зарождались в нижней части спины и поднимались вдоль позвоночника. Некогда безупречная кожаная куртка и брюки француза выглядели теперь так, словно кто-то драл их когтями. Стоило мне взглянуть на обломанные и окровавленные ногти Луи Сезара, как сразу стало ясно, кто именно. Похоже, наведенное воспоминание нравилось вампиру не больше, чем мое — мне.

Луи Сезар начал медленно раскачиваться взад-вперед, мышцы на спине напряглись, шея выгнулась, волосы упали ему на лицо, скрывая черты. Он негромко застонал и что-то произнес, наверное обращаясь к кому-то из своего прошлого. Французским я владела вполне сносно, даже прилично, но вампир говорил так невнятно, что мне не удалось разобрать ни слова. Потом он засмеялся каким-то надтреснутым, горестным смехом, напоминавшим хруст стекла под ногами. Моим натянутым нервам этот звук показался похожим на царапанье ногтей по классной доске. Я протянула к Луи Сезару руку, ни о чем не задумываясь, просто пытаясь остановить этот смех.

В тот миг, когда я коснулась тела француза, меня увлекло в его маленький персональный ад.

Темная камера, где он лежит, связанный и беспомощный. Тюремщики грубо раздевают его, срывают с него одежду, приставив к горлу нож. Но оружие не останавливает его, он пытается сопротивляться, дерется до тех пор, пока они едва не выбивают из него дух, безжалостно молотя кулаками и раздирая ногтями. Постепенно мышцы отказываются повиноваться, вкус пыли и соломы с металлическим привкусом крови наполняет рот. Судорожные вдохи доносятся откуда-то издалека. Ему кажется, что это дышит не он, а кто-то другой, пока не приходит новая боль, какую палачи до сих пор не осмеливались причинить. От нее Луи Сезар приходит в ужас и обретает сознание.