Повозка поравнялась с островком. Два эсэсовца остановили ее. Один из фашистов подошел к Руди, дернул за рукав и повел за собой. Тот, не понимая, в чем дело, послушно шел, потом почувствовал опасность, рванулся назад. Немцы схватили его и поволокли к островку. Руди кричал, отбивался, но разве мог ой вырваться из рук откормленных головорезов.

Зеваки, обступившие остров, образовали проход. Никто из них не заступился за человека. Они вообще не считали за людей этих гефтлингов.

Руди тащили прямо к медведице, которая, казалось, почуяла добычу, подымала вверх морду, раскрывала широкую пасть.

Эсэсовцы, взяв пленника за руки и ноги, раскачали и швырнули прямо на медведицу. Толпа возбужденно загудела.

Зверь отскочил немного в сторону, затем встал на задние лапы, громко зарычал и бросился на Руди. Медведица давно была приучена к человеческому мясу. Эсэсовцы не первый раз забавлялись подобным образом.

Жан услышал душераздирающий вопль бельгийца и, закрыв лицо руками, уткнулся в холодные камни на повозке.

Все было кончено. Медведица разорвала на Руди одежду и уже добралась до человеческого мяса.

В толпе зевак был и Ганс. Ему очень нравились острые зрелища. Глаза Ганса, обычно блеклые и бездумные, так и горели. Солдат был возбужден видом крови, диким ревом медведицы. В нем самом просыпался зверь.

Переводя взгляд то на медведицу, то на истерзанный труп, солдат вдруг заметил на земле, возле мертвого пленника, что-то поблескивающее. Он вгляделся получше:

— Майн готт! Патронен…

На несколько секунд Гансу показалось, что медведица терзает того маленького русского гефтлинга, который прислуживает в тире, и солдат мстительно скривил губы. Но нет, это другой узник. Другой… однако патроны наверняка украдены из тира.

Схватить, немедленно схватить его.

Арест Петьки особенно тяжело переживал Илюша Воробей. Надежды на то, что Петьку выпустят, не было никакой. Илюша кое о чем догадывался.

Владек понимал, что между гибелью Руди и арестом Петьки существовала связь. В кармане у Руди были патроны. Их, конечно, нашли.

— Что же теперь делать? — вздохнул Жан.

— Не так-то просто придумать, — ответил Владек. — Теперь все будет зависеть от его стойкости. И нам тоже надо быть готовыми ко всему…

В огромной тюрьме, какой являлся весь лагерь, существовала маленькая, в несколько камер.

В тот день, когда сюда привели Петьку, все камеры были заполнены. Да и вообще, наверное, они никогда не пустовали.

Эсэсовец открыл одну из железных дверей, выходивших в общий узкий коридор с цементным полом, и с силой толкнул Петьку. Блоха так и покатился. Превозмогая сильную боль в правой коленке, он поднялся и оглядел камеру. Она была похожа на узкую бетонную яму. Вверху едва светилось маленькое оконце с толстой железной решеткой. В правом углу — крохотный столик и табурет, при входе — параша. К левой стене была приставлена ржавая койка с гнилым соломенным матрацем. В левом, самом темном углу стоял человек, одетый в робу узника.

— Ушибся? — послышался голос.

Петька ничего не ответил. И так ясно, что ему больно. Не на пуховики упал, а на цементный пол. Что-то в голосе узника не понравилось Блохе, какие-то жесткие нотки, и он не стал изливать свои жалобы. Со всяким встречным и поперечным пускаться в знакомство он не собирался, да еще здесь, в лагерной тюрьме. Гестаповцы в два счета могут подсунуть провокатора, сразу продаст вместе с потрохами, только уши стоит развесить да язык развязать. Вон ребята на прошлой неделе провокатора изловили в сорок восьмом блоке. С виду тот был узник как узник: изморен, просто доходяга, избит…

— Что молчишь? — опять спросил незнакомец. — Не бойся — не съем.

— Да я не боюсь, — выдавил Блоха.

— Смелый ты. А за что сюда попался-то?

«Ну нет, — про себя усмехнулся Петька, — не на того нарвался». И он в свою очередь спросил:

— А ты за что?

— Да ты не бойся, — рассмеялся незнакомец, — я не шпион какой — нибудь, не продам.

— На лбу ни у кого не написано, — сказал Петька, потирая больное место.

— Верно говоришь, мальчик, — ничуть не обиделся человек. — Ты мне начинаешь нравиться. Посмотри, написано ли у меня на лбу, что скоро меня убьют.

Петька испуганно посмотрел на незнакомца, который произнес эти страшные слова спокойно, словно говорил о чем-нибудь обыкновенном.

— Да, дорогой, меня скоро не будет. Повесят или расстреляют, или укол сделают… Что — нибудь подберут.

Петька гадал, какой национальности был незнакомец, грузин или армянин. В общем, кавказец. Черноволосый, крепкий, высокий ростом. Лицо смуглое, волевое. Когда говорил, глаза его из полутьмы поблескивали дерзким огнем.

Узник сказал, что он из Азербайджана, где ему уже наверняка не удастся побывать. Настоящее имя его Акпер Агаев, но в лагере он известен как Иван Спорт.

Акпер рассказал Петьке, почему попал в тюрьму.

— Все началось вот с этого, — сказал он и расстегнул арестантскую куртку. Петька увидел обыкновенный армейский ремень с медной пряжкой, на которой была пятиконечная звезда. Пряжка, старательно начищенная, так и сияла.

— Этот ремень, — продолжал Акпер, — я тщательно прятал от эсэсовцев. Когда попал в лагерь, в вещевой камере у меня все отобрали. Но я упросил работавшего там Костю Руденко вернуть мне ремень и твердо решил не расставаться с ним, потому что когда он на мне — солдатом себя чувствую. Вот так, мой дорогой.

Но как-то я неосторожно распахнул куртку, и ремень заметил эсэсовец. Это было не здесь, а в лагере Шверта, я там на кухне работал. Эсэсовец потребовал сдать ему ремень. Понимаешь, чего захотел. Я сказал: не отдам. Он бросился отнимать. Я оказался сильнее его, да еще злость прибавила силы. Схватил я этого шакала, приподнял — и бросил в котел с кипящей кашей. Он и рта разинуть не успел, только начищенные сапоги торчат кверху. Я тогда поскорее закрыл крышку и запер котел.

У Петьки мурашки побежали по спине. Вот это смелость! Надо же сделать такое! Только вот каши жалко, целый котел…

И Петька насчет каши сказал Акперу.

— Да, каши жалко, — проглотил слюну узник. — Надо бы его просто задушить руками. Ребятам в тот день каши меньше досталось, жаль ребят, они и так голодные, а тут я с этим эсэсовцем. Вот так, дорогой, я здесь и очутился. — Акпер сверкнул глазами. — Жалею, что только одного прикончил, надо бы десяточек за собой в могилу увести.

Акпер прошелся по камере, заглянул зачем-то под стол, потрогал его. Потом подошел к койке и тоже ее потрогал, будто бы испытывал прочность. Повернулся к Петьке:

— Слушай, дорогой, нет ли у тебя чего — нибудь такого… — Он сжал кулак, будто держа нож.

У Петьки в кармане давно уже болталась металлическая ручка от сломанного шомпола. Он протянул ее узнику, не понимая, чего тот хочет делать.

— Сойдет вот это?

— Ну-ка… Ничего, сойдет, — и Акпер положил ручку в карман.

— А зачем она тебе? — поинтересовался Петька.

— Нужно. Скоро узнаешь. А вот ты мне так и не рассказал, за что тебя сюда упрятали.

«Говорить или нет? — подумал Петька. — На провокатора он не похож, можно довериться… Нет, подожду».

— Я убежал с работы, — придумал Петька. — «Зеленый» поймал.

— Где ты работал?

— В каменоломне. По-немецки штайнбрух называется.

— Молодец, если убежал. А вот за то что поймали — не очень молодец.

— Акпер, а ты комсомолец или партийный?

— В партию вступить не успел. Комсомолец. Так и умру комсомольцем. А ты, конечно, пионер?

— Пионер.

В это время заскрежетали запоры. Дверь открылась. В коридоре стояли три эсэсовца, один офицер и два солдата.

— Большой, иди сюда, — кивнул офицер.

Акпер решительно шагнул к двери, крепко сжимая в кулаке ручку от шомпола. Переступив порог, он коротко и энергично взмахнул рукой, и офицер упал как подкошенный. Удар по голове был молниеносным. Акпер успел ударить еще солдата, но тот вовремя уклонился, и ручка от шомпола задела только его левую щеку. Второй солдат нажал спусковой крючок автомата. Длинная очередь — и Акпер рухнул на труп сраженного им врага.