— Ого! Так ты сразу на четырех языках можешь шпарить! — восхищенно произнес Петька. — Вот это да!.. А мне бы хоть по — немецки научиться, чтобы понимать, о чем это они между собой болтают.

— Здесь выучишься! — заверил его Владек. Сняв рубашку, он пристроился к очереди. Вернувшись с осмотра, сказал — Ни одной не нашел… Ну, вот еще что я забыл. В лагере надо всегда быть начеку, а то пропадешь. При встрече с эсэсовцем или каким — нибудь военным чином надо снять мютце [3], вот эту шапчонку, и, держа ее в правой руке, идти прямо, на начальство смотреть нельзя.

— Что же на него не смотреть-то? — спросил Петька. — Убудет разве?

— Если посмотришь, значит, опоганишь его своим взглядом. Так говорится в правилах внутреннего распорядка.

— Ладно, не будем смотреть, — буркнул Петька. — Так, пожалуй, даже лучше. На гадов глаза бы не глядели!..

— Вот, кажется, и все, — задумался Владек. — А об остальном сами узнаете, не один день здесь проживете. Я уже пятнадцать дней пробыл.

— А работать нас заставят? — поинтересовался Коля и посмотрел на свою больную руку.

— Нет, пока в карантине — не заставят. Вот когда переведут в основной лагерь, там уж без дела не будем сидеть. Так старшие говорят.

Штубендинст подал команду:

— На ужин! Получить миски!

Все опять выстроились в очередь. Встали и новички.

— Ох, и жрать хочется, — помотал головой Петька.

Каждый получал от штубендинста алюминиевую миску и ложку. Затем шли к раздатчику пищи. Люди нетерпеливо протягивали ему свою посуду, они так и пожирали глазами черпак, думая сейчас только об одном: побольше бы, хоть на одну каплю, оказалось в миске теплой, мутноватой жидкости. Получив свою порцию и отойдя немного в сторону, голодные узники сразу же набрасывались на еду.

Ребятам тоже плеснули в миски.

— А хлебца разве не дадут? — кислым голосом спросил Петька.

Владек помотал головой.

— Да тут одна вода! — возмутился Коля Науменко. — С такой жратвы можно загнуться через неделю.

Петька тоже поболтал ложкой в миске и ничего не нашел, кроме морковного хвостика.

— Морковная баланда. Вот уж никогда не думал, что из одной морквы можно что-то сварить! Ну и выдумщики эти немцы!

Петька оглянулся. Многие узники даже вылизывали свои миски и ложки. Пришлось съесть эту отвратительную похлебку.

Вот и отбой.

Все разделись. Сняли куртки, штаны и даже кальсоны.

Остались в одних длинных тюремных рубашках. «Так полагается по уставу», — объяснил ребятам Владек. Снизу, вместо матраца, жиденькая соломка. Сверху-тонюсенькое, ветхое одеяло. Такова «перина» бухенвальдского узника.

Свет выключен. Барак погрузился в пугающий сумрак. Только мерцает лампочка в штубе [4]— каморке для штубендинста.

Петька и Коля лежат, прижавшись тесно друг к другу. Так немного теплее. Им досталось одно дырявое одеяло на двоих.

Первая ночь в лагере смерти…

Страшно! — не утерпев, прошептал Коля. — Все здесь как скелеты… Ты видел когда-нибудь таких худущих людей?

— Где же мне их было видеть!..

— В бараке есть еще и похуже, — вмешался в их разговор Владек». — И ходить-то не могут, лежат все время на нарах и ждут, когда смерть подберет.

— Ладно, ребята, мы как — нибудь не пропадем, — свертываясь калачиком, спокойным голосом промолвил Петька. А у самого на душе так тяжело было, так тяжело…

Сон не приходил. Что будет завтра, послезавтра, десять, сто дней спусти?

В барак еще не просочился рассвет, когда штубендинст громким, слоено испуганным голосом возвестил:

— Подъем! Мыться!

Нары зашевелились.

Все, кто мог ходить, оставили жесткую постель и заторопились: надо поскорее попасть в умывальник, там уже очередь. В сутолоке кто-то поскользнулся, упал на мокрый пол и застонал. Ему помогли подняться. Крик, толкотня.

Продрогшие за ночь ребята, стуча зубами, умылись ледяной водой. Дома такая вода придала бы им бодрости, а и это было пыткой.

По всему проходу в бараке извивались очереди за завтраком.

Двести граммов хлеба — суррогата и меньше стакана горячей воды, подслащенной сахарином.

Ребята получили еду последними. Мало кусок хлеба, да и тот не дали съесть как следует. Уже всех выгоняли на улицу и строили для проверки. Пришел надменный, сердитый эсэсовец. Блоковый, вытянувшись в струнку, доложил ему, что заключенные все на месте, ночью никто не сбежал.

Эсэсовец небрежно бросил: — Гут! — Но он не особенно доверил блоковым и штубендинстам, поэтому стал сам пере — считывать пленников. Тех, кто не мог двигаться, по его приказу сняли с нар и положили на землю, перед входом в барак, неподвижных и высохших, как мумии. Эсэсовец прошелся вдоль этого лежащего фронта, громко считая:

— Айн, цвай, драй, фир, фюнф…

У Петьки так все и кипело в груди, а Коля Науменко отвернулся и украдкой вытирал слезы.

Нет, никто ночью не сбежал. Обессиленных снова унесли на нары. Стоящим в строю эсэсовец скомандовал:

— Лауфен!

Изможденные, худые люди побежали друг за другом. Слышалось надсадное дыхание, хриплый кашель да шлепанье босых ног. Строй несколько раз уже обежал вокруг барака. Это была каждодневная разминка. Эсэсовцы их устраивали не только утром, но и ночью: поднимут спящих людей — и давай гонять. Пусть на улице дождь, снег, мороз — все равно «проветривание» никогда не отменяется. И никогда не нарушается установленная форма «одежды»: босиком, в одних рубашках.

Пленники бегали вокруг барака уже более тридцати минут. Многие задыхались.

— Держитесь, — крикнул на бегу Владек своим друзьям, — а то отправят на осмотр к военному врачу.

Несколько человек упало.

Наконец эсэсовец махнул рукой: можно заходить в барак. Упавшие остались лежать. Кое — кто из них приподнимался и тут же бессильно ронял голову.

Как только строй вошел в барак, раздалась новая команда, совсем бессмысленная:

— Выходи строиться!

Вышли, построились.

— Марш в барак!

И эту команду выполнили.

— Лечь на нары.

Легли. И лишь протянули ноги, думая хоть минут пять отдохнуть, издевательская команда снова резанула слух:

— Выходи строиться!

Вышли, построились.

— Сейчас будет учение, как снимать и надевать мютцена, — объявил штубендинст. — А потом будете тренироваться приветствовать эсэсовцев. Учить вас будет вот этот. — Штубендинст указал на заключенного с зеленым винкелем.

— «Зеленый»… Бандит какой — нибудь, — подумал Петька, посмотрев на мрачную физиономию «учителя».

— Мютцен аб! — рявкнул «зеленый».

Пленники одним взмахом сняли с головы полосатые колпаки и хлопнули ими по правому бедру.

— Мютцен ауф!

Петька быстро надел головной убор и замер, как все остальные пленники. Но кто-то из новеньких решил поправить свой полосатый берет. Это заметил «учитель» и так сильно ударил кулаком новичка, что у того моментально вздулась верхняя губа и вместе с кровавым плевком вылетел зуб.

— Корригирен!

Это означало — можно поправить береты.

Затем «зеленый» начал все сначала.

Особенно тяжела была эта «тренировка» для Коли Науменко с его больной рукой. При каждом взмахе он готов был закричать.

А «зеленый» все командовал и командовал…

— И когда все это кончится? — прошептал Коля.

— Не скоро, — также тихо ответил Владек, — терпи.

— Кто разговаривает?! — заорал «зеленый». — Молчать!

Закончив первое упражнение, он построил узников в большой круг. Началась отработка приветствия в движении. Люди в полосатых халатах ходили по кругу, а «зеленый», изображая эсэсовца, стоял и следил за каждым их шагом и взмахом руки. Не доходя до него пяти метров, пленники срывали с головы мютцены, вытягивались и устремляли взгляд куда-то в небо, лишь только их ноги продолжали автоматически двигаться.

Коля Науменко тоже сдернул мютце, приближаясь к мнимому эсэсовцу, но повернул голову. Это как-то само собой вышло. Трудно приветствовать не глядя. А «зеленый» только и ждал такого случая, чтобы лишний раз дать волю кулакам. Видно, здорово они у него чесались. Он коршуном налетел на мальчика, сильным ударом сбил его с ног и стал топтать.