Все знали, какой этот брауни кроткий и незлобивый, но все почему-то боялись его. Когда люди возвращались домой из церкви или с базара, они даже ночью делали крюк мили в две, только бы не проходить по логу — так им было страшно увидеть брауни даже издали.

Впрочем, страшились его не все. Жена фермера сама была такая добрая и приветливая, что не боялась ничего на свете. Когда ей надо было поставить за порог чашку молока, брауни на ужин, она наливала в нее самое густое, жирное молоко да еще подбавляла к нему полную ложку сливок.

— Брауни на нас усердно работает, — говаривала она, — а жалованья не просит. Значит, мы должны угощать его как можно лучше.

И вот однажды вечером фермерша внезапно захворала, да так тяжко, что все боялись, как бы она не умерла. Муж ее очень встревожился, да и слуги тоже, — ведь она была добрая хозяйка, и они любили ее, как мать родную. Но все они были люди молодые, в болезнях ничего не понимали и потому говорили, что надо бы вызвать опытную старуху лекарку, что жила в семи милях от фермы на другом берегу реки.

Но кому за ней съездить? Вот вопрос! Близилась полночь, тьма была кромешная, путь к дому лекарки пролегал через лог, а там, чего доброго, можно было встретить брауни, которого все боялись.

И никто на ферме не знал, что тот, кого все они так опасаются, стоит сейчас за кухонной дверью.

Это был крошечный волосатый уродец с длинной бородой, красными веками, широкими плоскими ступнями — точь-в-точь жабьи лапы — и длинными-предлиннымн руками, доходившими до земли, даже если он стоял прямо.

Брауни в тревоге прислушивался к разговору на кухне. В тот вечер он, как всегда, вышел из потаенной норы в логу, чтобы узнать, нет ли работы на ферме, и выпить свою чашку молока. И тут он увидел, что входная дверь дома не заперта, а в окнах горит свет, и догадался, что на ферме что-то неладно. Ведь в этот поздний час там всегда было темно и тихо. Ну, он и прокрался на крыльцо разузнать, что случилось. И вот он узнал из разговора слуг, что фермерша занемогла. Тут сердце у него упало — ведь фермершу он крепко любил, потому что она всегда была добра к нему. И он очень рассердился, когда понял, что эти трусы не смеют съездить за лекаркой, потому что боятся его, брауни.

— Дураки, олухи, болваны! — забормотал он и топнул широкой безобразной ногой. — Словно я брошусь их кусать, как только встречу! Эх, если б они только знали, как я стараюсь не попадаться им на глаза, они бы не мололи такого вздора. Но мешкать нельзя. Эдак хозяюшка и помереть может. Придется, видно, мне самому за лекаркой ехать.

Тут брауни поднял руку, снял с гвоздя темный плащ фермера и накинул его себе на голову. Он хорошенько закутал в плащ свое нескладное тело, потом побежал на конюшню, а там оседлал и взнуздал самую резвую из лошадей. Потом повел лошадь к двери и вскарабкался к ней на спину.

— Ну, коли ты всегда бегаешь быстро, так сейчас беги еще быстрей! — сказал он.

И лошадь словно поняла его. Она тихонько заржала, запрядала ушами, потом ринулась во тьму, как стрела, пущенная из лука. Никогда еще она не бежала так быстро, и вскоре брауни остановил ее у домика старухи лекарки.

Она крепко спала. Но брауни забарабанил в окно, и тут же в окне показался белый ночной чепец. Старуха прижалась лицом к стеклу.

— Кто там? — спросила она.

Брауни наклонился и проговорил своим глухим басом:

— Скорей собирайся, тетушка! Надо спасти жизнь хозяйке Фэрн-Дэна. На ферме ее некому лечить, там одни только дуры-служанки.

— Но как же я туда попаду? — с беспокойством спросила старуха. — За мной прислали повозку?

— Нет, повозки не прислали, — ответил брауни. — Садись ко мне за спину и крепко держись за меня. Я тебя довезу до Фэрн-Дэна целой и невредимой.

Он не просто говорил, а приказывал, и старуха не посмела ослушаться. К тому же в молодости она не раз так ездила верхом, за спиной у какого-нибудь всадника. Она оделась и вышла из дому. Потом стала на камень, что лежал у порога, влезла на лошадь и села, крепко обхватив незнакомца в темпом плаще.

Они ни словом не перемолвились, пока не подъехали к логу. Тут старухе стало жутко.

— Как думаете, нам здесь не встретится брауни? — робко спросила она. — Не хочется мне его видеть! Люди говорят, что встреча с ним — не к добру.

Спутник ее рассмеялся каким-то странным смехом.

— Не беспокойся и не болтан вздора, — сказал он. — Ты боишься встретить урода. Но ничего безобразней того, кто сейчас сидит с тобой на лошади, ты не увидишь. За это я ручаюсь!

— Ну тогда все хорошо и ладно! — отозвалась старуха со вздохом облегчения. — Хоть я и не видела вашего лица, но знаю, что вы человек добрый, раз вы так успокаиваете бедную старушку.

Больше она ни слова не вымолвила, пока они не проехали по всему логу и лошадь не вбежала во двор фермы. Тут всадник спешился, протянул свои сильные длинные руки и осторожно ссадил старуху. И вдруг с него соскользнул плащ, и старуха увидела, что спутник ее — уродец с коротким широким туловищем и безобразными руками и ногами.

— Да кто же вы такой? — спросила она, вглядываясь ему в лицо при свете занявшейся зари. — Почему у вас глаза как плошки? И что у вас за ступни? Больно уж они велики! Да и на жабьи лапы смахивают.

Маленький уродец рассмеялся.

— Я много миль прошагал пешком в молодые годы. А говорят, кто много ходит, у того ступни расшлепаны, — ответил он. — Но ты, тетушка, не трать времени на болтовню. Ступай в дом. А если кто тебя спросит, как ты добралась сюда так быстро, скажи, что люди, мол, за мной не приехали, ну и пришлось мне сидеть за спиной у брауни из Фэрн-Дэна!

Жил-был мальчик, и звали его Парси. Как и многие мальчики и девочки, он вечером ни за что не хотел ложиться спать.

Парси и его мама жили в маленьком каменном домике на самой границе между Шотландией и Англией. Жили они бедно, но по вечерам, когда ласково теплилась свечка, а в камине ярко горел огонь, в домике у них было очень уютно.

Тогда Парси садился у огонька, а мама рассказывала ему старые сказки. А если не рассказывала, он сидел просто так и сонно смотрел на пламя, — ведь оно то и дело менялось, вспыхивало, опадало… Наконец (Парси всегда считал, что — слишком рано) мать говорила сынишке:

— Пора тебе спать, Парси!

Мальчик упирался, говорил: «Еще рано!» Но все-таки приходилось ему ложиться в постель. А ляжет, так, бывало, не успеет положить голову на подушку, как заснет.

И вот однажды он никак не хотел ложиться, а матери надоело его уговаривать. Она взяла свечу и сказала:

— Ну что ж, оставайся тут, раз уж тебе так хочется. Но если явится старуха фея и тебя с собой заберет, сам будешь виноват. Пеняй на себя, что меня не слушался.

И она ушла в спальню.

«Вот еще! Так я и побоялся старухи феи!» — сердито подумал Парси и остался сидеть у огня.

Надо сказать, что в домике матери Парси, как и по многих других фермерских домах, каждую ночь появлялся маленький брауни. Бесенок спускался в камин по дымовой трубе, подметал комнату и наводил в ней полный порядок. В награду за эти услуги мать Парси никогда не забывала ставить за порогом чашку сливок, снятых с козьего молока. И наутро чашка всегда оказывалась пустой. Ведь в те времена все домовые-брауни дружили с людьми. Но они были вспыльчивы и сердились, если им казалось, что люди их обидели. Горе было хозяйке, когда она забывала поставить для брауни чашку сливок! Наутро все у нее в доме было перевернуто вверх дном, и брауни больше уже никогда не приходил ей помогать.

Но тот брауни, что помогал матери Парси, каждый вечер находил за порогом чашку сливок. Поэтому он являлся ночь за ночью и работал бесшумно и ловко, пока Парси и его мать крепко спали.

Надо сказать, что у этого брауни тоже была мать — старая фея, очень сердитая; людей она недолюбливала. Про нее-то и говорила мать Парси, когда уходила спать.