Яркое зимнее солнце, казалось, смогло забраться в самые потаенные закоулки аудитории, Степанков зажмурился от слепящего света и помотал головой. И почему он выбрал этот стол? Куда бы пересесть? Но нигде поблизости свободного места не было.

Только рядом с Ларисой Свиридовой. Эх!..

– Какая формула там справа, на доске? Это R? – Он повернулся к соседям и принялся лихорадочно переписывать.

– Молодой человек, что вы там возитесь и болтаете? Если вам неинтересно, вы можете выйти вон, я не обижусь, – пожилой преподаватель матанализа Васильев, маленький и округлый, как шар, считал себя страдающим от мягкости собственного характера, а потому никогда в тонкости не вникал и относился к студентам максимально строго.

– Не вижу формулы, солнце слепит, – буркнул Степанков.

– Так пересядьте, – недовольно пожал плечами Васильев.

Степанков в очередной раз тоскливым взглядом окинул аудиторию. К Свиридовой садиться не хотелось, облако ее терпких духов – испытание на любителя. Но, видимо, придется.

Он махнул рукой и, подхватив свои вещи, быстро пересел за другой стол в соседнем ряду.

– Не против? – полушепотом поинтересовался он, уже устраиваясь и раскладывая тетради.

«Не стоит с ней слишком-то церемониться, пусть не думает, что все у ее ног. А то парни перед ней все хвосты распускают и млеют, но я не такой».

Девушка свысока поглядела на нового соседа и, высокомерно фыркнув, отвернулась.

«Фря какая, – с неприязнью подумал Степанков, – строит из себя невесть что. А сама такая же лимита, как и мы. Но водится только с коренными москвичами. Просто ее родители неплохо получают в своей Тюмени, вот и присылают ей денег. А она тратит их на тряпки». Он демонстративно отвернулся и, заметив, что немного отстал от преподавателя, принялся торопливо списывать с доски уравнения.

Шел третий час зачета. Даже отличники сегодня как-то приуныли и, покидая аудиторию, радовались четверке. Пятерка же была чем-то фантастическим, из разряда выигрыша в лотерее: бывает, случается, но не с тобой и даже не с соседями. Простым смертным такой подарок фортуны недоступен. Васильев на экзаменах и проверочных работах отличался невероятной жесткостью и въедливостью, мог спросить из любого раздела, задать самый каверзный вопрос, выявляющий понимание предмета, и тут уже ничего не спасет, ни конспект лекций на коленях, ни подсказки друзей.

Но сегодня дела Степанкова были не то чтобы совсем плохи: задачу он практически решил, лекции знал и сейчас, дав себе минуту отдыха, осматривался. Отличники уже ответили, на передних столах корпели хорошисты, Свиридова за его спиной яростно шепталась с соседями. Видать, ничего не знает, как всегда.

Еще немного помучив задачку, он отправился отвечать и относительно легко получил четверку. Собирая вещи, он обернулся и поймал беспомощный взгляд Свиридовой.

Повинуясь какому-то непонятному импульсу, спросил шепотом:

– Ты чего? Никак?

Она в отчаянии помотала головой:

– Лекций нету.

Он пару секунд колебался, потом украдкой протянул ей конспекты, написанные аккуратным мелким почерком, и сказал:

– Давай сюда задачу, может, придумаю чего…

И все так же украдкой взяв листочек, так, чтобы Васильев не видел и, не дай бог, не передумал насчет его собственной оценки, вышел из аудитории.

– Кто еще не заходил? – спросил он толкавшихся у двери ребят.

– Я, – просипел Курылев, высокий долговязый парень, лоботряс и тугодум.

– Когда пойдешь?

– Минут через пятнадцать, после Егорова, – с тоской протянул парень.

– Передашь кое-кому листок. Я сейчас… – кивнул Степанков и побежал в студенческое кафе.

С точными науками он неплохо справлялся. Немного повозившись, все-таки решил не поддававшуюся девушке задачку, опрометью метнулся назад и всучил Курылеву исписанный листок.

– Вот, передай Свиридовой, скажи, пусть перепишет, пару раз зачеркнет что-нибудь для реалистичности.

– А ты что, в свиридовские поклонники записался? Там и так народу полно, – с ехидцей поинтересовался Курылев, но, наткнувшись на металлический взгляд, пробормотал: – Ладно, передам.

На следующий день Степанкова, курившего в институтском дворике, окликнула Свиридова:

– Ну, здравствуй, герой. Если бы не ты, я бы вчера завалила зачет.

Степанков взглянул на приветливо улыбавшуюся какой-то искрящейся заразительной улыбкой девушку и спросил:

– Ну и какой результат?

– Тройка, – с гордостью ответила она. – Спасибо тебе, Володечка. Думала, что все, погибаю. Тогда был бы второй несданный предмет, дополнительная сессия и, – она картинно развела руками, – пугающая неизвестность.

– Ну, ты бы выкрутилась, – насмешливо сказал Степанков, – что ты так боишься?

– Зря ты так, – глаза Ларисы вдруг стали непривычно серьезными, – ты не знаешь моих родителей. Это, может быть, только так кажется, что у меня все просто.

– У всех все сложно, Лариса. Просто не бывает ни у кого.

Степанков недоумевал: сейчас Лариса была не похожа на саму себя и вела себя совсем иначе, нежели обычно. Куда делась эта фальшивая приклеенная маска?

– У тебя еще есть дела в институте? – неожиданно спросила девушка и снова улыбнулась.

Он пожал плечами: сессия заканчивалась, оставался один легкий экзамен, да и то через четыре дня.

– Пожалуй, на сегодня дел больше нет, – сказал он и, не выдержав, тоже улыбнулся.

– А давай пройдемся? В кафе заглянем? Должна же я тебя как-то отблагодарить, – то ли в шутку, то ли всерьез предложила Лариса.

– Ну, давай, коли не шутишь, – удивился Степанков.

Они вышли из институтского двора и отправились куда глаза глядят: вначале, конечно, в ЦПКиО, потом в Нескучный сад, в кино, а куда потом, Степанков и сам уже не помнил. Они бродили до самого вечера, несмотря на мороз, попутно заходя в кафешки, заказывали там кофе, недорогой коньяк, ели пирожки и шли дальше.

Степанков с удивлением заметил, что ему совсем не скучно, даже наоборот. Девушка, которую он считал легкомысленной пустышкой, думающей только о новых платьях и кавалерах, оказывается, могла быть совсем другой. Она рассказывала ему про однокурсников, которых знала гораздо лучше, чем он, ее оценки оказывались меткими и точными, к месту мягко шутила, да так удачно, что оба взрывались смехом.

Когда поздним вечером они сидели на скамейке перед общежитием, он вдруг сказал ей:

– Я даже не думал, что ты такая…

Она немного грустно улыбнулась:

– Ты считал меня глупой?

– Не знаю, – он стушевался, уже жалея о своей откровенности.

– Да говори уж правду. Я не обижусь.

– Если честно, то раньше я считал тебя куклой. Фальшивой куклой. Ты ведь со всеми парнями кокетничаешь, флиртуешь. Такое ощущение, что тебе никто по-настоящему не дорог. А оказывается, ты можешь быть искренней, настоящей, что ли…

Ее темные глаза затуманились, и, впервые видя их так близко, Степанков подумал, что они, пожалуй, обладают какой-то завораживающей силой.

Их отношения были какими-то странными. Сам Степанков не смог бы дать им точное определение. Дружба? Флирт? Влюбленность? Они довольно много времени проводили вместе: гуляли, пили крепленое вино на студенческих вечеринках, болтали о том о сем. Он помогал ей решать заковыристые задачи, давал лекции и старался отгонять мысль о том, что она сблизилась с ним из-за корысти. В конце концов, желающих помочь ей – предостаточно. А он не самый талантливый и умный парень в группе. Но что в нем привлекало Ларису, он бы не смог ответить. Пожалуй, в глубине души понимал, что все это несерьезно – она ведь была записной красоткой, роковой женщиной, в нее влюблялись многие парни. А она кокетничала со всеми, улыбалась, стреляла глазками налево и направо, ходила курить с парнями из «престижных» семей. Раньше его раздражало это, а сейчас, похоже, он и сам попался, с грустью думал иногда Степанков. Может быть, она начинала ему нравиться все больше и больше, но об этом он тоже предпочитал не думать…